Вышел опечаленным Добрыня Никитич из роскошных княжеских хором. Служба, порученная Владимиром, его не страшила. Не сомневался Добрыня, что справится с поганым чудищем, коли однажды только шапкой земли православной его завалил. Другие сомнения мучили его. Как быть с камнем договорным? Ведь руку свою, десницу, он к тому камню тоже приложил. А высечена на камне запись: в чистом поле Добрыне со Змеем не сходиться и до кровопролития с ним не драться.
Шел пасмурный Добрыня домой. Думу трудную думал. Так решил: если Змей вероломный хвостом махнул да камень в реку сбросил, если поганый сам первый нарушил договор, то что ж ему, Добрыне, того договора держаться? Утонул камень и дело с концом! Кто знает, где носят его теперь резвые речные струи? Но, хоть и нашел оправдание, однако не по душе было Добрыне идти против высеченного на камне.
Пришел домой молодой витязь. Заметила матушка, что не в духе он. Спрашивает Амельфа Тимофеевна:
Что-то ты, Добрынюшка, чадо мое, с княжеского пира пришел не весел? Или посадили тебя не по чину в уголок? Или обнесли чарой вина? Или пьяный челядин был невежлив?
При этих словах улыбнулся Добрыня, обнял мать:
Не то ты говоришь, матушка! Место сам я себе занимал по чину, пенного питья наливал бочатами. И ты покажи мне того челядина, что осмелится меня обидеть!
Не пойму, что ж тогда?
Поручил мне сегодня князь Владимир великую службу. Велел он мне съездить в далекое чистое поле куда ты ездить не велела, к тем славным горам сорочинским, да велел потоптать-пообрушить змеиные норы, отыскать в логове Змея прекрасную княжну Забаву Путятичну и вернуть ее в стольный Киев-град.
Тут развела руками матушка и говорит:
Ужель постарше да поопытнее богатырей в Киеве не сыскалось! потом подумала, смахнула слезинку со щеки. Что ж поделаешь, если служба. Нечего кручиниться. Спать ложись, молоденький Добрыня. Утро вечера мудренее, а чему быть того не миновать!
Со спокойной душой лег Добрыня спать на широкую лаву и тут же заснул крепким сном так и спал всю ночь на спине, ни разу не повернулся.
А старушка-матушка Амельфа Тимофеевна до утра в своей горенке проплакала. Причитала сквозь слезы, что не в добрый час родила несчастного Добрыню. Говорила, всхлипывала: вот поедет он завтра к змее лютой, да раздерет змея на части его белое тело и выпьет горячую Добрынину кровь... Не сомневалась так и случится, ибо не было еще в киевской земле такого богатыря, чтоб со Змеем треклятым сладил и всех пленников освободил из его логова. Куда уж ее молоденькому Добрыне! Вид у него, конечно, дай Бог всякому витязю! Косая сажень в плечах! Быка на спину, играючись, взвалит и вокруг Киева обнесет. Да уж очень молод! Он как незакаленный меч. Одного вида Змеева испугается, разума лишится.
Но к рассвету высохли слезы. Разбудила Добрыню Амельфа Тимофеевна, на стол поесть собрала, нарядную одежду сыну приготовила.
А Добрыня наш весел проснулся. Утро вечера мудренее. Про камень договорный уж не думал, и ни в чем не сомневался. Радовался Добрыня Никитич, славный богатырь, что князь ему поручил эту службу великую почетную красавицу-княжну и многих пленников русских из беды выручать. За столом сидел, одной рукой хлеб отламывал, другой палицей поигрывал. Еще кубок не осушил, а глазами уж, кажется, далеко за воротами был.
На волю торопился, коня взнуздывал-седлал, за этим делом напевал песню.
Следила за ним матушка, качала головой, сыну на грудь широкую вешала образок:
Куда торопишься, Добрыня, знаешь ли?
Как не знать! Чему быть, того не миновать!.. и смеялся юный богатырь.
Еще до солнца выехал Добрыня в Дикое Поле.
Умный конь Воронеюшко уже дорогу узнавал, быстро бежал к страшным горам сорочинским. День за днем сменялись будто дождик моросил, а неделя за неделей проходили словно бежала река. Днем Добрыня путь выверял по ясному солнышку, ночью на светлый месяц равнялся. Оглядывал окоем-горизонт, покусывал сухую травинку.
Бежал без отдыха крепкий конь, с тревогой вперед поглядывал. С каждым днем все более безжизненным становилось поле. Холодные ветры с сорочинских гор землю выстуживали; жаркое дыхание Змеево выжигало травы. На мертвой пыльной земле, кроме малых змеенышей, никто не жил, не проходил даже след не оставил.
Время шло. Скоро и солнце перестало подниматься, и светлый месяц исчез. И ехал Добрыня по Прикол-звезде, в мрачной тишине к вороному коню обращался:
Ты не бойся, мой конь! Змея подлого одолеем и поднимется солнце, и светлый месяц засияет, и перестанут налетать с гор студеные ветры. Тогда поднимутся в здешних местах высокие травы и повырастут леса, весело защебечут птицы. Помнишь, как жаворонок заливается в знойный полдень...
Всхрапывал конь, головой тряс, настороженно стриг ушами.
А Добрыня все говорил, чтобы не заснуть, чтобы голосом разрушить мрачную тишину:
Пленников освободим, отпустим домой людей православных. Чтобы жили без боязни, чтобы строили города и села, засевали поля, раздували меха в кузницах, ткали полотна, пекли хлеб и не оглядывались в страхе на небо. А всех змеенышей посадим в клетку!..
Бежал конь. Навстречу промозглым холодом веяло, иной раз жаром обдавало. И вот наконец показались впереди сорочинские горы черно-синие с острыми изломанными вершинами. Кое-какие из них Добрыня еще в прошлый раз пообрушил, тьму тьмущую змеенышей убил, а логова чудища так и не нашел. Ныне повнимательнее огляделся богатырь. Но была кругом тьма беспросветная.
Куда идти?.. Пошел Добрыня направо, коня в поводу повел. На Прикол-звезду оглянулся как горела, так и горела эта северная звезда. Тогда пошел налево молодой витязь. Посмотрел на звезду. Ничего не изменилось в небесах, холодно светила Полуночная звезда. Но когда двинулся Добрыня Никитич прямо, когда на кручи неприступные полез, побледнела слегка Прикол-звезда и мигнула разок. И понял Добрыня, что сейчас он на верном пути.
Едва не на ощупь шел, все выше и выше поднимался молодой богатырь, все дальше забирался в холодные мертвые горы. Была Прикол-звезда все ближе, и от этого становилось светлее. Верный конь следовал за Добрыней по пятам. Камни то и дело вырывались из-под ног и, грохоча, катились вниз; увлекали за собой целые лавины. В пропасти бездонные черные жутко было смотреть, а когда на вершины косился Добрыня, сердце его вздрагивало.
И наконец так высоко поднялся богатырь, что стали видны ему дальние страны светлой полоской видны, шириной с перышко утки. Здесь и наткнулся Добрыня на Змееву тропу: вилась она меж камнями в мерцающем свете единственной звезды. Лежали вдоль той тропы обрывки сброшенной змеиной кожи и скорлупки змеиных яиц. Лежали здесь и белые людские косточки видно, косточки тех смельчаков, кто когда-то к логову Змея хотели подобраться. Оглянулся витязь на Прикол-звезду и подумал: ”Верно, мне не первому ты подмигиваешь!” И смело ступил на тропу.
Не прошло и часа, как вышел Добрыня к подножию новой, самой высокой горы, такой высокой, что, пожалуй, никогда не сидели на ней ни орлы, ни соколы. Но не надо было Добрыне на ту гору взбираться, ибо здесь, у подножия ее и оказалось самое логово Змея.
Перед собой увидел Добрыня Никитич пять пещер. Все они были закрыты наглухо мощными воротами дубовыми. На воротах позеленевшие от сырости затворы медные, а под воротами порыжевшие подпоры железные. У порогов пыли ветрами наметено едва не по колено. Видно, не один уж год были заперты эти пещеры...
Крикнул Добрыня:
Здесь ли вы, пленники христианские?
Однако никто не отозвался на его зов, только ветер холодный у виска гудел, кудри русые Добрынины со лба отбрасывал.
Покачал головой молодой витязь. Крепкие доспехи от седла отвязал, на себя накинул. Саблю достал острую, на плечо копье положил ясеневое; локтем палицу булатную к бедру прижал, а за пояс сунул шелковую плеть:
Где-то птичка песенки поет, над собой беды не чует...
К первой пещере подошел Добрыня, палицей в дубовые ворота ткнул, прислушался. И услышал в ответ шипение. В щелочку глянул полна пещера гадких змеенышей; тут и ужи, и полозы были, и гадюки, и эфы, и гюрзы, и аспиды, и гремучие змеи, и очковые, и многие прочие гады; в клубки сбиваются, шипят, грозят быстрыми язычками.
К другой пещере подошел славный воин Добрыня Никитич. Тоже палицей в ворота стукнул. И услышал в ответ копошение. В малую щелочку посмотрел полна пещера скорпионов, клещей, тараканов, фаланг, тарантулов, кара-куртов и прочих пауков; по камням бегают, лапками стучат; в паутине сидят, посверкивают глазками; на Добрыню глядят, клювики чистят.
Приблизился к третьей пещере молодец, ударил палицей в дубовые ворота. И в ответ услышал мерзкие писк и чавканье. Поглядел Добрыня в узкую щелочку и едва не отпрянул. Полна пещера оказалась мышей, крыс, крылатых упырей; у одних – злые глазки-бусинки, у других – зубки чуть не в три ряда.
Скоро у четвертой пещеры приостановился наш Добрыня Никитич, крепко стукнул в дубовые ворота. И услышал в ответ грозный рык. Посмотрел а там полна пещера хищников тигров, львов, и пардусов; а также было в той пещере великое множество вурдалаков-оборотней, злых колдунов, мавок тех, что умерли некрещеными, тех у коих спины нет и все внутренности видны; были там и лешие, и кикиморы, и водяные, и злыдни и прочая нечисть...
Перекрестился славный христианин, нахмурился Добрыня, к пятой пещере подошел. И крикнул:
Не здесь вы, люди православные?
И услышал в ответ тихий стон. Потом спросили из пещеры:
Кто ты, добрый человек?..
Тогда Добрыня Никитич откинул тяжелые железные подпоры, отодвинул со скрипом затворы медные и ворота широко распахнул. И увидел в глубине пещеры множество людей бледных, исхудавших; увидел и деток малых, и древних стариков, и юношей, и девушек. Ох, много пленников собрал проклятый Змей: тысячи, тысячи...
Все крепло в сердце негодование на Змея. Сказал Добрыня людям из пещеры выходить. Увидел среди них и князей, и бояр, увидел и русских могучих богатырей, и простолюдинов-пахарей, а уж женщин и совсем юных девиц тех без счету. Но сколько Добрыня Никитич ни искал, не нашел он любимой племянницы князевой, красавицы Забавы Путятичны.
Вдруг увидел тетку свою Марью Дивовну. Изумился несказанно. Много лет как пропала она, не знали, что и думать. А вот где отыскалась. Обнялся с тетушкой младой Добрыня, к груди ее прижал. Потом спросил про княжну Забаву.
Сказала тетушка Марья Дивовна:
Недавно слышали пленники русские, как Змей недалече пролетал. Наверное, красавицу-княжну в свой дворец понес. Там и ищи ее, молоденький Добрынюшка. Да только боязно мне за тебя! Змей там сидит, свои сокровища караулит. Не сладить тебе с ним! Вон сколько богатырей он в пещеру упрятал!
Однако не стал слушать Добрыня причитания тетки, спросил только:
Как дворец-то Змеев найти?..
У тетушки Марьи Дивовны было известное прозвище Речица. И прозвище это происходило не от слов “речка”, “река”, а от слова “речь”, ибо горазда она была всякие сказки сказывать. И много их Добрыне рассказала, когда он совсем был мал. Так и сейчас взялась рассказывать совсем короткую сказочку:
Ты не спеши Добрыня, успеешь со Змеем сразиться. Как отыскать его, скажу. Вот и послушай... Жил-был мудрый Ворон в незапамятные времена. Много сотен лет прожил. Всякого насмотрелся, летая над землей, всякого наслушался, на земле сидя. Мудрости же набрался невиданной и неслыханной. Да что толку от той мудрости, коли смерть близка! И глупейших, и мудрейших Смерть-матушка одинаково прибирает. Ни мудростью от нее не уйти, ни смелостью, ни откупиться богатством... Захотел Ворон кому-нибудь мудрость свою передать. Огляделся. Оказалось некому: глупые его боялись, а те, что поумнее глупых, слишком уж низко летали не поймут такие мудрость, не удержат, или того хуже извратят. Ворон же был горд своей мудростью и не хотел до низких унизиться, потому прожил последние годы совсем одиноко. А как понял, что кончина уж у порога притаилась, затосковал. Как же! Уйти и не оставить даже памяти о себе и своей мудрости? Стать лишь кучкой выбеленных костей в поле?.. Нет, подумал Ворон, нужно о себе долгую память оставить, иную. Пусть, решил, дух мой древний в кряжистый дуб превратится. Отыскал Ворон зрелый желудь в дубраве, проглотил его, крыльями взмахнул и пошел, пошел ввысь, пока сил и жизни хватило. Ни одна птица не поднималась так высоко и ни одна так не расшибалась, как тот мудрый Ворон. Так быстро он падал, что на целый аршин в землю вошел... А желудь скоро пророс, поднялся крепеньким дубком. Да только был дубок черного цвета. Прошли и сто, и двести, и триста лет. Люди стали поклоняться огромному Воронову дубу, стали называть его священным. Мудрые волхвы стали говорить под ним пророчества. И те пророчества уходили глубоко под землю с корнями дуба, и поднимались высоко к небесам с ветвями его. И сбывались. Мудрым становился тот, кто поклонялся дубу, кто поклонялся мудрости.
Да, хорошая сказка, улыбнулся Добрыня. Но только никак не возьму в толк, для чего ты, тетушка, рассказывала ее здесь и теперь.
А оттого я рассказывала ее, любезный мой племянничек, что дуб этот священный, этот черный Воронов дуб стоит в версте отсюда. И на ветвях его широких, с коих прежде вещали оракулы, на коих волхвы оставляли священные письмена, ныне Змей отдыхает, и с вершины его высокой себе добычу высматривает. За дубом тем, если Змея победишь, ищи дворец белокаменный. В нем, должно быть, и держит Горыныч красавицу-княжну Забавушку Путятичну.
Все запомнил, поклонился Добрыня тетушке своей Марье Дивовне в ножки и сказал князьям-боярам, сказал пленным русским богатырям, сказал юным девам поскорее с гор сорочинских спускаться. Велел по Прикол-звезде путь держать, домой возвращаться. А сам, сказал, их чуть позже нагонит. Поблагодарили Добрыню князья-бояре, поклонились ему богатыри, девицы радостно его зацеловали да так им витязь молодой приглянулся, что отпускать его не хотели.
Вот кликнул Добрыня верного вороного коня и поехал в ту сторону, куда указала тетушка. Ехал Добрыня, тихонько песню напевал. Сабелька о палицу постукивала.
Объехал гору славный богатырь и разглядел впереди, во мраке черный Воронов дуб. А в раскидистых ветвях дуба увидел огромного Змея Горыныча. Шумно дышало чудище чадный дым из ноздрей валил; когда зевало Змеище, искры из чрева сыпались; пахло горелым; время от времени рык издавал Змей оттого тряслась земля.
Страха не зная, пришпорил коня Добрыня, прямо к дубу поскакал. А Змей уж издалека слышал конский топот, не дремал. И прокричало чудище доброму витязю зычным голосом:
Говорят, писали у вас на Руси святые отцы, предсказывали, что смерть моя вместе с Добрыней придет. Придет, не задержится, и мне уж живым не быть да живым не слыть!..
Правильно предсказывали, согласился Добрыня и все коня погонял.
Злобно глазами сверкнул, грозно зашипел Змей Горыныч; потом с древа сорвался, крылья расправил и взмыл под небеса. Из под небес и прокричал, всю округу жаркими искрами засыпал:
А вот и посмотрим, какова цена написанному!.. Я тебя, Добрыня, сейчас живьем проглочу, крыльями забью, задушу дымом. За то, что слова не держишь, договоров, высеченных на камне, не исполняешь.
Премного ужасен был Змей во гневе. Высоко парил, минуту выглядывал, чтоб внезапно Добрыне на плечи пасть.
Крикнул Добрыня в небеса:
Всегда сбываются пророчества святых отцов, ибо цену своему слову отцы знали. У них всякая буковка волшебной силой наделена!.. Что же касается договоров, то, Бог свидетель, не я хвостом махнул и камень договорный в реку скинул...
От слов этих, от укора справедливого, еще пуще разгневался Змей. В воздухе перевернулся и безжалостной стрелой на Добрыню Никитича полетел.
Надо сказать, как ни смел, как ни удал был наш Добрыня, а и он не каменный. Маленько испугался. Молод еще был. Как незакаленный меч с виду только внушителен. Да и было чего испугаться! Летит на тебя этакая громадина, крыльями перепончатыми хлопает, адским пламенем землю опаляет и рычит, как тысяча львов и тигров.
Добрыня лицо локтем прикрыл и взмолился:
Спас мой, Спас, Боже милостивый! Мать пречистая, пресвятая богородица! Пошли, Господи, дождика...
И была услышана Вседержителем мольба: тут ударили громы-молнии, и неизвестно откуда накатилась черная туча-гроза. Дождь пролился, как второй потоп. И намокли у Змея крылья перепончатые, крылья бумажные. Упало чудище в тот же миг на сырую землю.
Небеса благодаря, бросился Добрыня Никитич к врагу, схватился за палицу. И начали они палицами биться. Да с такой силой ударяли, что крепчайшие булатные палицы друг о друга расплющились и отвалились от рукоятей.
Тогда кинули они сломанные палицы, выхватили сабли. Ох, начали саблями рубиться. Звон и скрежет разнесся на тридцать верст. Но скоро исщербились, изломались обе сабельки.
Достали крепкие копья противники, ухватились за древка и ударили один в одного. Загудели от удара доспехи на Добрыне, затрещала у Змея кожа, подобная броне. Изломались копья, не выдержали боя.
Добрыня тогда соскочил с коня, а Змей в скалы лапами уперся. И сошлись противники в бою рукопашном. Мял Добрыня чудищу бока, а Змей колотил Добрыню крыльями, искрами сыпал, пламенем обжигал, душил едким, зловонным дымом.
Тут вспомнил Добрыня Никитич про шелковую плетку свою, заткнутую за поясом. Схватил ее да как принялся Змея стегать-настегивать! Бил нещадно, бил до крови по спине, по могучим плечам, по жутким мордам. Стегал да приговаривал:
Эх, от конского поту земля пухла!..
Чувства не сдержал, так разошелся Добрыня Никитич молодой, что засек чудище до смерти. Охнул жалобно Змей Горыныч, лапы его разъехались, головы поникли, задрожал длинный хвост. Повалился Змей на землю и дух испустил.
Но кипела молодая кровь, горяч был Добрыня. Все никак успокоиться не мог. Сабельку свою исщербленную подхватил и убитого Змея на куски изрубил.
Ослабел в поединке богатырь. Сел на камень дух перевести; локтем утер лицо. А ногу в сапожке сафьяновом на голову чудища поставил. И здесь заметил, что порозовел небосвод. Кончилась ночь над старыми горами сорочинскими. Вечная тьма в глубокие змеиные норы уползла, выкатилось на небеса солнышко. Птицы запели...
А сразу за дубом увидел Добрыня Никитич роскошный белокаменный дворец. Правильно говорила тетушка Марья Дивовна.
Засмеялся славный богатырь. Стряхнул с себя Добрыня пыль, стряхнул тлеющие искры и по мраморным ступеням поднялся в тот дворец. На сокровища Змеевы, что были повсюду в ларцах, ларях, сундуках, коробах и коробках, не смотрел, на чудных дворцовых палатах, расписанных золотом и серебром, глаз не останавливал торопился, красавицу-княжну Забаву Путятичну искал.
Чередой залов высоких прошел – весь дворец Добрыня Никитич обошел. Приблизился к последней палате. Дверь красного дерева ногой толкнул, ступил внутрь и ахнул... Посреди палаты, отделанной малахитами да агатами, стояло широкое ложе. Вокруг ложа ковры персидские, за ним шелковые и бархатные занавеси, над ним голубоватый купол из нежнейшего, едва видимого газа, а на ложе, на перовой перине, на подушечках пуховых лежит прекрасная киевская княжна Забава Путятична. Лежит вроде бы спит, ликом бледна.
Что за колдовство!.. Пригляделся Добрыня Никитич и увидел – к правой руке княжны малый змееныш присосался, а к левой руке присосался еще один.
Все понял богатырь. Подбежал к ложу молоденький Добрыня, славный змееборец, схватил одного змееныша, на части разорвал, забросил куда-то в угол, схватил другого змееныша, растоптал ногами.
Минуты не прошло – очнулась юная княжна. Увидев Добрыню Никитича, обрадовалась, поднялась на локте, а потом вдруг испугалась и заплакала:
Ах, братец мой милый, добрый молодец! Прячься скорее, убегай из дворца. Прилетит сейчас злой Горынище и проглотит нас обоих. Убегай, не спорь! Пусть уж лучше меня одну съест подлое чудище...
Здесь рассмеялся Добрыня Никитич, славный молодец; ногами затопал дворец задрожал, кулачищем в стену ахнул едва своды не обвалились.
Сказал богатырь:
Ты не бойся, милая княжна! Победил я Змея Горыныча. Саблей острою искромсал его на мелкие куски. И мало чем отличается сейчас Змей от вот этих малых змеенышей, что я ногами топчу у твоего ложа. Вставай, красавица, поедем домой!
Порозовели у княжны щеки. Уж как обрадовалась Забава Путятична этим словам пером не описать! Обняла, расцеловала юного богатыря Добрыню и в знак величайшего уважения, в знак величайшей благодарности предложила ему крестами обменяться. И снял каждый из них свой золотой нагрудный крестик, и поменялись ими, и трижды расцеловались.
Ей поклялся Добрыня:
Буду тебе крестовый брат!
Ему княжна поклялась:
Буду тебе сестрой крестовой!
Потом вышли они на вольный воздух под теплые солнечные лучи и увидели, как красивы стали горы сорочинские склоны их травами и цветами покрылись, зажурчали по отрогам ручьи, на голых некогда скалах пышные мхи зазеленели, на вершинах птицы свили гнезда; по молодым лесам-кустарникам побежали быстроногие лани; дикие пчелы облюбовали расщелины; бабочки-мотыльки порхали всюду. Преобразился и черный Воронов дуб, священное древо. На старых ветвях зазеленели молодые побеги. Змеево седло, в коем любило чудище сиживать, с дерева свалилось, грохнулось оземь, вспыхнуло, истлело. Ворон молоденький с крыльями черно-сизыми над древом мудрости закружил нет, не пропадет накопленное веками.
Добрыня подсадил княжну на коня, взял под уздцы его. Стал с гор спускаться, князей-бояр догонять да русских богатырей. В чистом поле только догнал.

От гор сорочинских до киевской земли долог путь. Шли, дорогу беседами коротали. Кто-то старые сказки вспоминал, кто-то новые были складывал. Марья Дивовна, тетушка Речица, этих былей и быличек, сказок и сказочек без счету знала, от зари до зари их рассказывала, да однажды притомилась. Понятное дело долог все-таки путь.
А к тетушке Марье Дивовне, известной сказительнице, прибилась некая девица из русских полонянок. Звали ту девицу Даша. Всю дорогу Даша возле Марьи Дивовны шла, сказки внимательно слушала – слушала, не перебивая, да на красавца Добрыню Никитича поглядывала. А когда Марья Дивовна притомилась рассказывать, Даша и говорит:
Дозвольте, тетушка Марья Дивовна, и мне сказочку рассказать. Всего одну я сказку знаю, да думаю, что она не худшая.
Кивнула Марья Дивовна:
Что ж, расскажи, девица-красавица. Не все ж сказителю говорить, нужно сказителю и послушать, на себя со стороны поглядеть. Тем более послушать сказку единственную.
Тогда начала свой сказ девушка...

Сказка про Дашу, трехглавого Змея и Кащея Бессмертного

В одной глухой деревушке жили-были муж и жена. И было у них трое детей: дочка Даша старшая, и два мальчика.
Однажды задумали родители расширить свое хозяйство и начали строиться. Изо дня в день ходили вдвоем в лес, валили деревья. Дети ж к ним часто прибегали из деревни: то покушать, водицы испить приносили, то собирали поблизости грибы да ягоды. Так прошло некоторое время. Вдруг однажды мать приходит из леса одна приходит, слезы утирает. Сама черным-черна.
Дети всполошились, обступили ее, спрашивают:
А где наш батюшка?
Мать отвечает, плачет навзрыд:
Нет у вас больше батюшки. Его деревом убило.
Тут и дети заплакали. Но плачь, не плачь беды такой уже не поправишь.
В этот же день привезла матушка на телеге из леса отца, на другой день похоронила. Стали вчетвером жить, друг дружке помогать, да трудновато им пришлось без батюшки едва сводили концы с концами. А однажды от непосильной работы надорвалась – заболела мать, слегла. И уж больше не поднялась. Похоронили ее дети возле батюшки, над могилкой крестик поставили, к крестику иконку привязали.
Теперь совсем тяжело приходилось детям. Одни они остались, помочь некому. Была у них родная тетка в соседней деревне, но что-то с помощью не спешила. Страдали дети, мыкались. Даша в работницы к кому-то нанималась, младшие братцы ее ходили по миру, милостыню собирали. Невеселое житье, да куда от бедности деваться!
Даша за чужими детьми ухаживала, чужих детей доглядывала, а своих братьев не уберегла. Как-то заболели они и один за другим умерли слабые были, жили впроголодь, с хлеба на воду перебивались.
Вот похоронила Даша братиков своих возле отца и матушки, вернулась в опустевший дом, сидит и думает, как ей дальше жить. А тут приходит к ней тетка ласковая такая, сладенькая и говорит:
Ничего не поделаешь, Дашенька. Их уже не вернешь. Пойдем ко мне, будешь мне доченькой. Про все горести скоро забудешь.
Простая душа, согласилась Даша. Прибрала родительский дом, дверь березовым полешком подперла и пошла с теткой в соседнюю деревню. А у тетки той были три дочери; муж умер давно. Обещала тетка Даше хорошую жизнь, говорила: “Будешь сестрой моим девочкам”. Но на деле все иначе вышло. Стала Дашенька служанкой. Навалили на нее работ неба не увидишь. И в хлеву трудилась Даша, и в овчарне поспевала, и крутилась во дворе, и убиралась по дому. А как присаживалась передохнуть, гнали ее в поле или на огород. “Доченька, кричала тетка, печку растопи, хлеб испеки, грядки вскопай, дров наколи!” “Сестрица, кричали теткины дочери, причеши нас да принаряди, за стол посади, покорми вкусно, а к вечеру нам баньку истопи, спинку потри, пяточки почисти!..” Так и работала Даша за батрака и батрачку да еще за себя, чтобы хлеб не казался дармовым; рук не покладала. За всеми работами про горести свои прежние забыла видно, не случайно ей это обещала тетка. Время шло, а работа не кончалась; одна работа подгоняла другую. Тетка же становилась все злее, дочки ее – все привередливее и капризнее. “Сделай то, сделай это, а за стол не спеши, потом покушаешь, с собакой и котом успеешь!”
Ох, не сладко Даше жилось. Вечно голодна была, одежку носила ветхую заплата на заплате; от черной работы руки отмыть не могла, мозоли с ладошек не сходили. Страдала, по ночам плакала. А тетка услышит ночью ее всхлипывания и говорит сладеньким голосом: “Не спишь, доченька? Ну так пряжу возьми или горох перебери. Чего по ночам-то бездельничать?”
И однажды надумала Даша от этой нехорошей тетки убежать. Тайком собрала хлебушка в узелок, пару луковок, три сушеных ягодки. Когда все вечером спать легли, Даша тихонечко с лавки поднялась и за дверь выскользнула. Легко ступала, не скрипнула половицей.
За околицу бегом бежала, потом шагом шла. Ночь была неспокойная, ветреная, лес страшный, черный. Но бедной Даше этот лес казался милее теткиного дома. Шла Даша куда глаза глядят, шла в самую чащу. Думала: будь что будет, лучше сгинуть в дремучем лесу, чем так жить; лучше дикими зверями съеденной быть, чем всю жизнь прозябать в унижении... Наконец рассвело. Потом лес кончился, и вышла Даша на какую-то дорогу. Легко пошла по ней куда дорога выведет. Долго шла, устала, села на обочине, поела хлебца. Сил набралась и дальше пошла, лес за лесом проходила. К вечеру на какой-то маленький домик набрела. Поднялась по ступенькам, постучала в рассохшуюся дверь. Открыла Даше древняя старушка, впустила переночевать. За стол посадила, угостила кое-какой снедью.
Потом спросила:
Чья ты, девочка? И куда идешь?
Смахнула Даша слезу со щеки и обо всех своих горестях старушке рассказала: и про смерть родителей и братьев, и про злую тетку и капризных ее дочек, и про то, что теперь сама не знает, куда ей идти и как с голоду не помереть.
Добрая старушка пожалела Дашу и сказала:
Оставайся у меня, девочка, сколько хочешь. Вместе нам не скучно будет. Хозяйства у меня всего-то две ложки и две плошки да малое веретено. А звать тебя буду дочерью и любить буду как дочь.
Даша поблагодарила добрую старушку, осталась у нее на три дня. Но без дела не сидела, отплатила бабушке добром: из домика ее, из всех углов мусор повымела, постели повытряхивала, тенета с потолков поснимала, полы ножом выскоблила. Стал у старушки не домик, а прямо маленький дворец.
Глядя на трудолюбие девушки, видя ее доброту, все качала старушка головой, приговаривала грустно:
Ах, Даша, Даша! Золотое у тебя сердце, да, видно, печальная судьба!..
Быстро время пролетело. На четвертый день утром попрощалась Даша со старушкой и дальше по дороге пошла. Глядела по сторонам, не сворачивала и не боялась одна. К вечеру того дня пришла она в какой-то город. Большой был это город с двенадцатью церквями, с двадцатью воротами, со ста хоромами; а посад что муравейник.
По городу девушка туда-сюда прошла. Нанялась к одному купцу в работницы. А купец этот оказался злой да жадный. Так уж не везло Даше, все больше ей недобрые люди в жизни встречались, хотя обычно бывает как раз наоборот.
Этот злой купец заставлял Дашу работать от зари и до зари. Много у него было складов, амбаров, хлевов, овинов. В огромном доме стояло множество сундуков. А на каждом сундуке замок, а к каждому замку ключик. Ходил купец по дому, ключами погромыхивал, на Дашу и на других работников строго посматривал, громко покрикивал. Работала Даша лучше всех – старалась, терпела. Все-таки у чужого купца жилось ей чуть-чуть легче, чем у родной тетки. Купец, какой ни был злой, а о своих работниках заботился – и покормить не забывал, и одежку им выделял покрепче.
За работами незаметно бежали дни, незаметно и год прошел. Зато Даша за прошедшее время изменилась заметно: выросла, стройная стала, и в лице, и в глазах что-то такое появилось, от чего местные женихи начали на нее заглядываться, а некоторые так едва с ума не сходили, при встрече теряли дар речи. Да и купец как бы смягчился, о чем-то стал задумываться, на Дашу с интересом посматривать; стал ей платьица кое-какие дарить. Зато купчиха молодая как взбесилась. Не могла не накричать на Дашу всякий раз, как встречала ее в доме или во дворе. Все цеплялась к ней, все работу потяжелее, погрязнее придумывала. Но ничего, терпела Даша, от купчихи пряталась.
Когда однажды купец уехал по делам в другой город, вредная купчиха послала Дашу на озеро полоскать белье. А белья она в корзину навалила столько, что бедняжка Даша едва подняла. Но ничего не сказала Даша, губу закусила, корзину поставила на плечо и пошла из дома.
А озеро было далеко за городом. Молодые работники жалели девушку-сироту, просились у купчихи помочь Даше. Однако не пустила их купчиха, накричала только, сказала, чтобы нос не в свои дела не совали, чтоб разбрелись по своим углам и помалкивали, а то всем будет худо.
По городу шла Даша, крепилась, корзину едва-едва несла; вышла за город, корзину по траве волочила. А как к озеру подошла, не выдержала Даша, расплакалась, вспомнила милых родителей своих да несчастных братишек. Плакала, слезы рукавом утирала, полоскала с мостков купчихино белье.
Сколько времени за работой прошло, не знала. Вдруг налетел из-за леса сильный ветер. От того ветра осока на воду легла. Побежали по озеру высокие волны. Потом из-за дальнего леса показалась огромная черно-серая туча. Быстро туча покрыла все небо. Ударили из нее молнии, а из-за молний выглянуло чудище да такое безобразное, такое ужасное, что у Даши в жилах застыла кровь. Скелет скелетом приближался к ней, гремел костями, щелкал зубами и ревел, как искусанная оводами корова. Крылья у него были, как у летучей мыши, но в полнеба величиной; на голом черепе красовалась золотая корона; черный плащ с алой шелковой подбивкой развевался за спиной, воротник торчком стоял; глаза горели, словно уголья.
Догадалась Даша, что явился ей сам Кащей Бессмертный. Очень испугалась. А Кащей оглядел девушку своими глазами-угольями, едва не сжег. Ничего ей не сказал: не насмехался, не запугивал. Внезапно дымом ее обдал, отчего у Даши в глазах нестерпимо защипало, и слезы сами собой полились. Пока Даша глаза терла, подхватил ее Кащей и унес в свою черную тучу...
Дашу долго ждали в доме купца. Да и не сразу ее хватились. А как хватились, как послали работников искать девушку, ох, ругалась купчиха, ох, злословила, говорила, что убежала Даша и белье ее драгоценное прихватила. Злилась, потрясала кулаками купчиха, громко стучала по полу каблуками. Вслед работникам кричала, брызгала слюной.
Наконец пришли работники с озера и корзину с бельем принесли. А про Дашу ничего не могли сказать, разводили руками. Следы к озеру видели, а от озера следов не нашли. Горевали добрые работники:
Наверное, утонула наша Даша.
Когда вернулся купец, рассказали ему о случившемся. Очень пожалел он о пропаже Даши, на купчиху свою грозно глазищами зыркнул, ногой топнул. И сказал:
Хорошая была девушка, совсем дитя! здесь на купчиху покосился. И хорошая работница была не в пример тебе, жена. Ты только и умеешь, что каблуками стучать. Все у зеркала крутишься, прихорашиваешься. Но глядеть-то мне на тебя тошно. А Даша и в саже была дивная красавица!
Купчиха, понятное дело, не смолчала. И кричала, и плакала, а уж каблуками как стучала каблуки разбила; от ее топота у мышей в подполе зубы разболелись... Так весь вечер ругались между собой купец с купчихой, знать не знали, что Даша в это время уже была в царстве Кащея.
А царство это было страшное, темное запрятанное в высоких горах, в глубокой пещере. Всюду на стенах там факелы чадили, а на полу человеческие косточки валялись – сухие позвонки да ребрышки. Клетки чугунные под потолком, цепи стальные в подвалах. В клетках тех гордые орлы сидели, обитатели высоких небес, а цепями была опутана сама матушка-земля. Посреди пещеры мрачный склеп стоял, сложенный из черного мрамора. Возле склепа гранитный саркофаг, ложе Кащеево. На боку саркофага начертаны слова:

“Владею миром, ибо бессмертен”.

Кащей, поглядывая на Дашу глазами-угольями, показал ей и многочисленные свои палаты, полные всяких сокровищ. И прорычал девушке в лицо, дохнул тяжким духом:
Давно приглядываю за тобой, красавица. Приметил, что работница ты хорошая. Вот на меня и поработаешь отныне. А я немного передохну.
После этих слов раскрыл ей Кащей сундуки, разложил перед ней косточки. По тем желтым косточкам Даша днем золото считала, а ночами серебро. В оставшееся время камушкам драгоценным счет вела. Так трудилась без отдыха, а работе все не видно было конца. Много сокровищ скопил Кащей за свою бесконечную жизнь. А зачем копил, сам знал ли?.. Не ел Кащей и не пил – ему это от природы не надобно было; и не имел он потомства. И, кроме черного плаща и золотой короны, никаких нарядов не носил.
Сколько так за работой дней прошло, Даша не смогла бы сказать, ведь белого света она давно не видела и не у кого ей было время спросить. Устала очень, взмолилась:
Дай мне, Кащей, хоть часок отдохнуть, хоть поспать полчасика. Потом с новыми силами все твои сокровища пересчитаю, все по сундукам разложу.
А Кащей отвечает ей со злобной ухмылкой:
Ты меня, красавица, сначала утешь, а потом уж и сама отдохнешь.
Как же мне утешить тебя? удивилась Даша.
О, это очень просто! оживился Кащей. Есть у меня двенадцать ореховых прутов. Я сейчас лягу спать, а ты возьми эти прутья, свяжи их вместе и бей посильнее меня по костям. От этого сон у меня будет крепкий и сил только прибавится.
Как велено было, взяла Даша ореховые пруты:
А до которого времени мне бить-то тебя?
А пока не захраплю, милая! прорычал Кащей. Храп мой означает, что крепко я заснул. А не спал я уж давненько; много лет моих косточек никто не тешил... с этими словами лег Кащей на свой гранитный саркофаг, костями погремел, суставами пощелкал и замер. – Начинай, красавица, не робей...
А Даша и не робела – попривыкла уже в этом царстве. Принялась бить Кащея по костям. Сначала сильно била, обиды вымещала. Громко свистели в воздухе ореховые пруты, звонко стучали по косточкам. Потом притомилась девушка, слабее стала бить. Кащей лежал неподвижно, глазки-уголья едва мерцали, челюсть слегка подрагивала. Подумала Даша: может, он заснул. И перестала бить.
Кащей тут как закричит:
Почему перестала? Сильно бей, я не уснул еще!..
И засвистели опять ореховые прутья. Так час прошел, второй... Уж не поднималась рука у Даши так ослабла; плечо заболело, пальцы онемели.
А Кащей все недоволен был, ворчал:
Повсюду говорят: хорошая работница... А она простого дела не осилит, косточек моих утешить не может.
От этого ворчанья разозлилась Даша, прутья ореховые другой рукой взяла да как стала Кащея по коленям и ребрам хлестать, что тот вмиг успокоился и захрапел. При этом еще безобразнее отвисла его нижняя челюсть, стукнулась о ключицы.
Наконец перевела дух, в изнеможении села Даша на пол, прислонилась к саркофагу спиной. Закрыла глаза, забылась на минуту. Вдруг чувствует, кто-то ее тихонько за ногу тронул. Вздрогнула Даша, глаза открыла. Смотрит, возле нее маленькая белая мышка бежит бежит, за собой веревочку тянет. А к той веревочке что-то блестящее привязано.
Ах, что это!.. улыбнулась Даша, приятно ей было увидеть живое существо в мертвом царстве Кащея.
Тем временем мышка к ней на колени скок! И веревочку за собой волочет. Пригляделась Даша: а к веревочке-то крохотный ключик привязан.
Вот и мне утешение! сказала Даша.
Мышка же ей что-то в ответ пропищала. И показалось Даше, что пищала-то мышка человеческим голосом. Прислушалась девушка точно!
Ей белая мышка вот что говорит:
Возьми, милая девушка, этот ключик. Он от Кащеева сердца. Пока храпит Кащей, ты во мраморный склеп войди, отыщи там ларчик. В том ларчике сердце и лежит.
Было от чего обрадоваться Даше. Усталость как рукой сняло. Поднялась девушка тихонько, чтобы Кащея не разбудить, к склепу черному подошла, вставила в замок ключик и повернула несколько раз. Вот заиграла какая-то музыка, потом в замке что-то щелкнуло, и дверца склепа распахнулась.
Однако было в склепе так темно, как в самую глухую осеннюю ночь. Ни зги не видно! Остановилась Даша в нерешительности на пороге, всматривается в темноту.
А мышка ей опять пищит:
Ты не бойся, милая девушка, пошарь рукой над притолокой. Там перо жар-птицы найдешь. Поверни его обратной стороной и засияет перо, как солнечный день...
Даша так и сделала: нащупала над притолокой перо и повернула его обратной стороной. Оттого будто солнце в склеп заглянуло, пронзили темноту ослепительные лучи. И увидела Даша посреди склепа хрустальный столик, а на столике хрустальный же ларчик. В ларчике, увидела, на черном бархате Кащеево сердце бьется.
В последнюю минуту задрожала от страха Даша, одна мысль у нее была: ”Как бы сейчас Кащей не проснулся!..” Но пересилила страх, к ларчику подбежала, ключик в него вставила и повернула пару раз.
Снова заиграла какая-то музыка, ларчик с легким звоном раскрылся. Схватила Даша черное Кащеево сердце и, не долго думая, тут же его оземь и ударила. Разлетелось сердце на мелкие осколки, при этом яркий огонь из него полыхнул, и взметнулся клуб дыма.
В ту же секунду Кащей вскрикнул на своем ложе. Глаза-уголья ярко вспыхнули и погасли. А все косточки с грохотом попадали с саркофага на каменный пол. Рассыпался Кащей – захочешь собрать, ни за что не соберешь. Череп на пол грохнулся, разлетелся. Покатилась, дребезжа, золотая корона. И сломался гранитный саркофаг с надписью.
Здесь услышала Даша, что пол задрожал. Это цепи стальные в подполе лопнули. Вздохнула свободно матушка-земля. Под сводами царства Кащеева чугунные клетки растрескались, дверцы от них поотваливались. И вылетели на волю гордые орлы.
Зажмурилась от радости, засмеялась Даша, а орлы большой стаей к ней спустились, окружили ее. Все крыльями взмахивали да громко клекотали. А самый большой орел вдруг слегка ткнул ее клювом в колено и человеческим голосом ей говорит:
Кто ты, девица-красавица? Как попала сюда?
Я Даша, горемычная сирота. И Кащей сам принес меня.
Ох, Даша, благодарить мы тебя всю жизнь будем. Ты наш род спасла, извела Кащея. И служить тебе будем, все исполним. Успевай-приказывай...
Да что ж приказывать? пожала плечами Даша. Я и не знаю, что придумать. Нет у меня никаких желаний, и некуда мне идти. Одна я на этом свете.
Очень удивились орлы. Старший из них опять говорит:
Мы поможем тебе... Иди сейчас, Даша, опять в этот склеп и поищи там второй ларец. В нем хранятся доспехи Кащеевы. Но ты все не бери, а возьми чулочки, надень на себя; да возьми жемчужные ожерелья; да серебряное платье надень и подпояшься золотым пояском. И про туфли не забудь, что лежат на самом дне ларчика. Все это возьми и выходи к нам. Мы на тебя полюбуемся, а затем решим, что делать дальше.
Даша так и поступила. Ларчик с доспехами Кащея нашла, драгоценные наряды из него достала. Нарядилась и вышла к орлам.
Орлы поразились ее красоте, проклекотали:
Что ты говоришь! Тебе ли, прекрасная, идти некуда?..
Самый большой орел посадил Дашу к себе на спину, и полетели все из Кащеева царства. Целую ночь летели вот как царство это было велико. А сам Кащей его за минуту пролетал. К утру вылетели из пещеры.
Сели орлы у подножья горы, у начала дороги, и самый старший орел говорит Даше:
Ты теперь, девушка, все наряды с себя сними, заверни в узелок, а надень старое платье. И по этой дороге иди, выйдешь к людям. А мы с тобой будем прощаться, коли приказов больше не будет.
На прощанье покружили в небесах, улетели орлы. А Даша поступила, как они советовали: чулочки, ожерелья, платье серебряное, поясок да туфельки сняла, завязала в узелочек. И надела платье старое, латаное-перелатаное. По дороге пошла – куда дорога выведет.
Так девушка долго шла, не оглядывалась. А когда оглянулась, то уж гор, в коих было царство Кащеево, не увидела. Шла, не останавливалась. Грустно ей было, не знала, что с ней дальше станется. Но дорога-подружка вела, уверенно бежала средь холмов и старинных курганов, по долинам средь дремучих лесов, по глубоким оврагам.
Много ли, мало ли – три дня и три ночи прошло. Очень устала Даша. Легла в траву и заснула. Может, долго спала, может, всего минутку не знала. Но когда проснулась, то увидела, что день клонится к концу, что темнеет уже в округе, а в низинах, логах и оврагах уж настала ночь. Умылась вечерней росой и вошла в какой-то лес. Видит: в лесу светит огонек. Поспешила Даша на огонек, выбежала к избушке. Поднялась на крыльцо, в дверь постучала. Но никто не ответил на стук. А войти без дозволения Даша не решилась. Заглянула в окно: на столе свеча и больше ничего не видно. Добрые ли люди тут живут или разбойники никак не дознаться. А вокруг так тихо было, что слышалось потрескивание огонька свечи. Села Даша на крыльцо да так до утренней зари и просидела. А как развиднелось, дальше пошла. И не узнала, кто же в этой избушке жил. Наверное, отшельник какой-нибудь, святой отец.
Потом еще один день Даша шла той дорогой, что указали орлы. Наконец вышла она к большому городу. Совсем незнакомый ей был этот город, даже названия его она никогда не слышала. И люди здесь говорили как-то чудно: вроде по-русски, да слуху непривычно. И, видно, что-то в этом городе печальное случилось: на всех домах висели черные флаги, а все люди были в черных одеждах.
На какую-то тихую улочку повернула и зашла Даша в один небольшой домик. В горенке сидит добрая старушка у окна. Спрашивает старушка:
Как ты попала сюда, доченька? Или ты не знаешь, что нельзя в наш город входить?
Развела руками Даша:
Я и вправду не знала, бабушка! Шла и шла себе по дороге. И никто меня не останавливал, и ничего не говорил. Расскажи хоть ты, бабушка, что у вас в городе так печально.
Ох, беда, добрая девушка! покачала головой старушка. Всякие беды я терпела, а такой не видывала... Есть у нашего царя дочь-красавица. О красоте ее не рассказать видеть надо. Звезда! И мила, и умна, и горделива. И самое время замуж идти. Да вот забирает ее Змей трехголовый, на съедение забирает. И никто не может царевну спасти, никто не в силах со Змеем сладить...
Пожалела царевну Даша:
Как же быть теперь?
Да ничего не поделаешь! все сетовала старушка. Царь с боярами ничего придумать не могут. Где уж нам? Видать последний денек доживает царевна.
Здесь Даша лицом просветлела:
Что ж тут придумывать! Может быть, я вместо царевны попрошусь. Пускай меня съест Змей трехголовый. Я на свете одна, нет ни братьев у меня, ни родителей. А царевна пусть спокойно живет, замуж выходит. Все равно мне жизнь задалась не в радость. Так хоть с пользой умру, сделаю доброе дело.
Старушка оглядела Дашу, усмехнулась:
Не похожа ты, девушка, на царевну.
Однако настаивала Даша:
Там посмотрим. Отведи меня, бабушка, к вашему царю. С ним я говорить буду.
Старушка повнимательнее оглядела Дашу, никакой красоты в ней не увидела. Отказалась:
Нет, не поведу тебя к царю. Ведь даже не посмотрит он на тебя, девушка. И меня выгонит из дворца, скажет: издевается старуха.
Тогда расскажи, бабушка, как разыскать дворец царский, все не унималась Даша. Я сама туда пойду, сама с царем говорить буду.
Покормила Дашу старушка, пожалела. Потом до дворца царского ее довела, перекрестила, обняла на прощание и ушла.
Решительно постучала Даша в ворота. Открыли стражники, пускать не хотели. Но настояла Даша на своем. И доложили о ней царю. Удивился царь, когда узнал, что какая-то простолюдинка к нему рвется. Велел пустить. Но как узнал, с чем пришла Даша, приказал выгнать ее да еще и кнутом угостить.
В гневе топал ногами, кричал царь:
Ей ли, оборванке, замарашке, с моею царевной сравниться? Ей ли Змея трехголового, трехумного, шестиглазого и шестиухого обманывать?
Так выгнали Дашу из дворца злые стражники да еще и кнутом поперек плеч ударили. Очень обидели.
Но поскольку Даша упряма была, этим не кончилось дело. И очень уж хотела добрая девушка царевну выручить. Спряталась в глухом переулке, наряды свои достала из узелка, переоделась. И опять пришла ко дворцу, в ворота громко постучала.
Стражники открыли ворота, обомлели. Не видали такой красы. Побежали царю докладывать. Упали государю в ноги:
Дожидается у ворот заморская княжна красоты необыкновенной, непорочной чистоты. Ты, царь-батюшка, на нас не серчай, но с царевной твоей та княжна запросто сравнится!..
Так зовите скорее! вскричал царь. С чем она?
Привели стражники Дашу. Царь увидел девушку и красоте ее несравненной подивился. И было ему невдомек, что не более часа назад он велел высечь эту девушку плетью.
Спросил царь:
Что угодно княжне?
Буду я дочерью твоей старшей, отвечает ему Даша. И отведут меня сегодня на съедение Змею. Это мне угодно!
Какое странное желание! удивился царь, но и очень обрадовался, за царевну-дочь успокоился.
Вот вечером отвели Дашу к тому месту, куда должен был прилететь Змей, и оставили одну...
Тем временем подъехал ко дворцу молодой витязь. На могучем коне подъехал, в латах стальных, в доспехах крепких. Волосы русые из под шлема на плечи спадают. А конь тоже в броне; горячий конь, на месте не стоит – будто в битву просится; шальным глазом туда-сюда косит, грызет бронзовые удила.
Древком копья постучал витязь в ворота. Увидали его стражники, переполошились. Побежали царь докладывать так, дескать, и так, стучит в ворота богатырь, хочет с тобой говорить, царь-батюшка.
Велел царь пустить богатыря. Сел на трон, решил выслушать. А сам думает: удивительный нынче выдался день то простолюдинка прибегала, то княжна невесть откуда пришла, а теперь вот богатырь явился.
Вошел витязь в царские палаты и говорит:
Великий царь, слышал я, будто в царстве вашем подлый Змей завелся и дочку вашу, прекрасную царевну, хочет забрать себе на потеху. Воспротивилось этому мое сердце и приехал я того подлого Змея наказать, головы ему поганые отсечь, с тем, чтобы после деяния этого на красавице-царевне жениться.
Царь поглядел на славного витязя с сожалением.
Спасибо тебе, конечно, добрый молодец, превеликое! Да только не знаю, как мне с тобой быть. Приезжали тут до тебя уже многие могучие богатыри, прославленные воины, мастера секиры и меча. Все они хотели со Змеем расправиться, на царевне жениться. Да никто из них не сумел гада трехголового-трехумного одолеть. Все они погибли, а Змей оттого, кажется, еще сильнее стал. Никому нет от него спасения.
Упрямо на своем стоял, уверен в себе был молодой витязь, говорил:
Спасу дочь твою! Жизни своей не пожалею!
Без особой радости согласился царь:
Будь по-твоему...
Тогда отвели стражники молодого богатыря на то место, где Даша проклятого Змея ждала, и сказали:
Вот она, наша царевна!
Как увидел богатырь Дашу нарядную, сошел с коня и ей низко в ножки поклонился:
Ты, царевна, прекрасна!..
Стражники, которые слышали его слова, промолчали, не открыли секрет, что царевна-то во дворце сидит у государя-батюшки за спиной, что служанки ее в злато-серебро, в парчу и атласы разряжают да сладкими яствами потчуют, красивого жениха пророчат.
А витязь влюбился в Дашу без памяти и говорит:
Ты не бойся, милая! Я Змея убью.
Скоро, как водится, налетел ураганный ветер. Затрещали многие деревья, попадали. Громы оглушительные в небесах прогремели. На ближайшем озере такая волна поднялась, что вода расплескалась из берегов. А из середины озера, из самой глубины поднялся Змей ужасный, трехголовый, шестиглазый, шестиухий. Крылья от воды и ряски отряхнул, на ветру высушил и в небо взвился.
Из-под туч зарычал:
Вот так удача! Я рассчитывал, что этот дурень, христианский царь, мне ужин приготовил царевну прислал. А он и расстарался: еще о завтраке позаботился. Что ж, в следующий раз я и про обед намекну!..
Но добрый молодец не очень-то испугался злобного рычания. Сел на коня, ремешки одежд боевых покрепче затянул, выехал на берег озера.
Что-то ты, Змей, уж очень раскричался. Будто не знаешь, что долгие речи перед боем признак малодушия. Хочешь съесть меня, мерзкий идолище, ешь, но не сетуй, если малый человек в твоей пасти булавкой застрянет...
Змей однако не спешил нападать. Видно, решил сначала страху нагнать. Ох, и принялся летать, бесноваться. Он и крыльями бил, и хвостом размахивал, и деревья валил, и пронизывал черные тучи; он огнем бросался с небес, он из-под туч искрами сыпал; и рычал, рычал громогласно... Но молодой витязь вовсе не боялся, с места не сходил.
Тогда Змей предложил:
Раз ты биться пришел, так и нападай на меня.
Отвечает ему витязь:
Вот и меня ты хочешь обмануть, Змей, как других обманывал. Но не выйдет! Дело ты предлагаешь несправедливое. Ведь у меня всего одна голова, а у тебя целых три. Значит, тебе и нападать первому задавать тон старшему.
Должно быть, польстили чудищу эти слова. Согласился он с ними. Без дальнейших разговоров отлетел версты на три, разогнался быстрее ветра и на витязя полетел.
Для начала Змей когтями в коня метил. Да промахнулся, маленько подслеповат был. А молодой богатырь изловчился, саблей раз махнул да успел – другой раз ударил. И две головы чудищу отсек. Тяжело упали головы к его ногам, кровь змеиная, кровь ядовитая черная брызнула на траву. Оттого трава зеленая и высокая пожелтела и завяла.
С кровью вместе много сил потерял Змей. Хотел в облаках развернуться, чтобы снова на героя налететь, но не одолел ветра, испугался высоты. Сел на берегу, заплакал, разрыдался. А как увидел, что идет к нему богатырь, притих. Голову на землю положил, хвост больше не поднимал.
Потом говорит Змей вкрадчивым голосом:
Вот теперь, добрый человек, будем мы с тобой мириться. Сражались мы по-честному, я нападал, ты защищался. Мириться будем по-милосердному: я дружбу предлагаю, ты мне дани сорок лет платишь. Прямо здесь и ударим по рукам.
А воин ему ответил:
Кто-то дани платит, а я дань воздам. Под самую завязку! За все загубленные жизни христианские отвешу сполна!..
И с этими словами юный князь в третий раз сабелькой махнул и последнюю Змееву голову отрубил. Рухнула голова на песок, вывалилось ядовитое жало. Долго крылышки обессиленные трепетали, долго лапы берег скребли, долго хвост змеиный вздрагивал. Кончилось наконец чудище.
Разрубил богатырь тело его поганое на мелкие кусочки, потом в яму закопал и привалил большим камнем.
Тогда и про Дашу вспомнил; отыскал ее в лесу и говорит:
Как увидел тебя, царевна, так сразу и полюбил. Выходи за меня замуж!
Отвечает ему грустно Даша:
Не царевна я вовсе... А простолюдинка-замарашка зачем тебе, славному герою, удачливому змееборцу?
Это мы еще посмотрим, говорит, улыбаясь, витязь и садит Дашу на коня.
Ночь еще не наступила, а они уж приехали во дворец. Там переполох. Никто не верит, что Змей побежден. Ждут вот-вот чудище нагрянет, людей ловить начнет да заживо поедать, живые хрящи грызть. Но показал им витязь окровавленную саблю, сказал под каким камнем Змея искать. Успокоились бояре, притихли слуги-челядины, из погребов глубоких повылезали кухарки.
Молодой богатырь говорит царю:
Вот, государь, защитил я твое государство от чудища поганого. За это ты должен устроить мне пир. На пиру царевна будет невестой, я же буду женихом. Три дня будем, государь, свадьбу справлять, а на четвертый уедем в мое царство.
Смекнул здесь царь, что не простой перед ним воин, а весьма благородных кровей богатырь, и породниться с таким не зазорно, а может, даже и честь. Опять же – государства себе прибавить!.. Не хотел завидного жениха упускать, замыслил для дочери и для своего царства выгодный брак.
Ласково сказал государь:
Будь по-твоему, юноша! Устрою тебе пир. Целое царство три дня гулять будет. И ты сядешь на пиру во главе стола, женихом будешь за то, что царство мое от чудища защитил. И невестой тебе будет царевна, как ты хотел. Но не эта замарашка-простолюдинка, указал царь на Дашу рукой, он узнал ее к тому времени, а царевна настоящая, та, что все это время за моим троном сидела, как царевне и подобает.
Тут настоящая царевна вышла из-за трона. Краса красой. Звезда сияющая. Все придворные ею залюбовались. Но витязь только взглянул вскользь:
Вряд ли, государь, твоя царевна сравнится с моею! А хотя бы и простолюдинка! Что из того? Она заменила твою дочь на плахе, ужель под венцом не заменит?
Усовестился, понял царь, что замыслил поступок неблагородный, и пошел на попятную. Так сказал:
Что ж, богатырь, не хочешь брать в жены дочь мою младшую, бери старшую. С плахи да под венец!
Обе царевны хороши, оценили бояре. Не знаем, какая лучше.
Слугам велел государь устроить пир. Длился пир три дня и три ночи. И все царство гуляло на нем. Во главе стола сидел жених-богатырь, рядом с ним счастливая Даша. Царь с царицей сидели за столом и князья-бояре и слуги-челядины вперемешку с ними, и мастера-ремесленники, и крестьяне-пахари, и другие горожане и жители деревень. И сидела среди всех ясноликая государева дочь. Руку на сердце положа, можно смело сказать: прекрасна она была. Но наша Даша лучше!..

Марье Дивовне, сказительнице многоопытной, очень понравилась эта сказка. Похвалила тетушка девушку Дашу. А Даша та все на Добрыню поглядывала, а потом и говорит:
Вот и ты, богатырь, подлого Змея убил, стольких людей вызволил из неволи. И княжну-красавицу к князю в Киев везешь. Думается мне, свадьба скоро, а это твоя невеста.
Друг на друга поглядели Добрыня Никитич и Забава Путятична, улыбнулись. И сказал Добрыня:
Ах, Даша, Даша! Всем Забава хороша: и умна, и красива. Но она мне крестовая сестра. А невеста моя еще обо мне не знает. Однако уж снится мня, погрустнел тут Добрыня Никитич. Бывает еду по Дикому Полю и чудится мне вдалеке охотница на белом коне. Знаешь, очень похожа она на мою невесту!..
Разговорами время коротая, вороного коня у Добрыни украшая, до стольного Киева и доехали. Еще издалека звон колокольный встретил их. Люди из города высыпали, кинулись своих родичей искать среди освобожденных пленников. Плакали, смеялись всяко было! Благодарили Добрыню Никитича, славного змееборца, освободителя. Обнимали его и целовали, говорили: “Ежели б не ты, не вернуться б нашим родным обратно! Храни тебя Господь!..”
Добрыня с Забавой Путятичной поехал в Верхний город, к княжеским палатам. В нарядном убранстве богатырский конь – в цветах и лентах; на Добрыне латы сверкают; у Забавушки – ликованье на лице. А их давно уже Владимир ждет, на дорогу поглядывает, ворота распахнутыми велит держать, что ни минута спрашивает: “Не едут ли?”
Как приехали в палаты, бросился князь любимую княжну обнимать. А княжна прекрасноликая на радостях плачет. Улыбается Добрыня-богатырь.
Привратники свое дело знали – на ворота вывесили венки. Слуги-челядины тут из палат повыбежали, угощений Добрыне нанесли. Дворники перед ним дорожку метут, заморские ковры стелят. Князья-бояре обочь стоят, кричат славу.
По гостям и встреча!
Добрыню удалого подозвал радостный князь и сказал:
Хочешь, добрый молодец, княжну мою любимую, племянницу дорогую – Забаву Путятичну – за тебя замуж отдам? Прямо сейчас и благословлю. Лучшей пары я и назвать не смогу.
С поклоном отвечает ему Добрыня молодой:
Честь это для меня великая, добрый Владимир-князь! Да нельзя мне взять Забаву за себя замуж, ибо не невеста она Добрыне, а сестра крестовая.
Славного героя и красавицу-княжну посадили за дубовые столы и три дня их разными лакомствами потчевали; гусляры и скоморохи им слух услаждали, а дворовые девушки радовали око хороводами – на небеса не озирались и козней Змеевых больше не боялись.