Сошлись однажды у ласкового князя Владимира гости на пир, со всей православной Руси съехались, со всех городов, больших и малых, большие и малые князья, деды и внуки. Кто налегке приехал, кто с обозами. Тесно на княжеском дворе, тесно и за столами было. Между князей воевод, богатырей не счесть. Да, верно, богатырями они слыли не только в поле, на пиру уверенно сидели, друг другу подмигивали, вместо кубков с питием бочата поднимали, барашков жареных мечами секли. От утра до полудня закусывали, от полудня до вечера кушали. Целый день сидели, три воза снеди съели, а сытостью еще похвалиться не могли. И второй день сидели, еще больше прежнего съели, но все на кухню поглядывали что еще им предложат, чем порадуют. А на третий день сбились с ног повара. Челядины с блюдами бегали все пороги истерли, раскалились на кухне печи до красна, повара едва не плакали. И лишь под вечер насытились гости, от столов отодвинулись и сказали: “Заморили червячка!”
Был хорош пир – доброе пированьице!
А как наелись князья-бояре, как подвыпили могучие русские богатыри, так зашел между ними разговор о славных ратных подвигах. Кто-то, говорили, в чистом поле чудище свалил, кто-то одолел другое, кто-то вражьей рати не испугался, в одиночку ей путь заступил. Один витязь похвалялся, что как палицу в небо забросит, так полдня ее обратно ждет; другой витязь своим добрым конем хвастался, говорил, за три дня от моря Русского до моря Варяжского добежит; третий гость своей бессчетной золотой казной бахвалился, говорил, что, коль захочет, всех купцов на Днепре-Славутиче с потрохами, с ладьями купит. Был разумный кто-то на пиру хвастался родной матушкой. Рядом с ним неразумный сидел молодой женой похвалялся. “Ох, и красавица моя жена! кричал в ухо соседу. А как верна! На три года уеду... Нет! Уеду на десять лет она ждать будет, из горницы на гуляние не выйдет. А красавица! Волосы распустит до полу... Колдунья!”
Премудрый князь Владимир Красное Солнышко с кубком золотым по горнице похаживал, из кубка по глоточку зелена вина отпивал. Три дня он похаживал, своих гостей слушал. Наконец и говорит:
Солнышко ясное хорошо вечером, а пир честной хорош навеселе. Все вы, князья-бояре да добрые молодцы, два дня молчали, а на третий день порасхвастались. А вот мне, князю киевскому, и на третий день нечем похвастаться.
Отставили кубки и блюда, притихли гости, прислушались: что за речи повел Владимир, к чему клонит опять?
Вино в кубке дорогом разглядывая, продолжал киевский князь:
Я слышал, средь вас героев много, непобедимых богатырей. Кто-то палицу подбрасывать мастер, у кого-то конь скор; один чудище убил, другой ратям поганым заступил дорогу... у жены-раскрасавицы под подолом никто не прятался... Вот и задумался я, братья, кому из вас важное дело поручить, кого с посольством героическим отправить?
Гости совсем стихли, а из дальнего угла спросили:
Куда посольство-то?
Глоточек вина отпил князь:
Посольство в дальние земли Сорочинские к грозному королю Бутеяну Бутеянову: надо отвезти ему дани-выходы. Задолжали мы, братья-богатыри, и за старые годы, и за нынешние, задолжали мы за все времена до сих пор. Задолжали Бутеяну за двенадцать лет. Отвезти ему надо двенадцать белых лебедей да двенадцать быстрых кречетов, и еще отвезти одну грамотку повинную. В грамотке той сказано: так, дескать, и так, тебе, великий король Бутеян Бутеянов, низко в ноги кланяемся и в страхе пред гневом твоим дрожим; дани тебе везем сполна и впредь дани платить обязуемся, только не шли ты на Русь православную несметные орды свои.
Такие слова услышав, спрятали глаза князья-бояре, а славные богатыри головы опустили. Никто с подобным посольством ехать не хотел. На князя украдкой гости поглядывали, лица отворачивали: кто за колонной спрятался, кто за печью, кто вдруг застежку обронил под стол полез. Большой спрятался за среднего, а средний за меньшим притаился.
А князь Владимир ответа ждал.
Тишина звенела в ушах. Тут поднялся из-за дубовых столов старый боярин Пермил Иванович, князю низко поклонился:
Владимир, князь стольно-киевский! Дозволь, государь, слово вымолвить, знаю я, как поступить.
Усмехнулся, кивнул князь, наполнил боярину серебряную чашу.
Пермил Иванович сказал:
Очень скромны наши богатыри. В такое посольство почетное сам никто не вызовется. А между тем известно доподлинно, что каждый втайне мечтает посетить цветущие земли Сорочинские, богатые города басурманские да предстать пред добрые очи честного короля Бутеяна, дани, грамотки отвезти. Можно было бы послать старого богатыря, жизнью умудренного, вот, хотя бы Илью Муромца, казака. Однако старому богатырю слишком уж хлопотно в дальние страны ездить, грамотки повинные возить. Ему бы поближе какое дело, чтоб от теплой печки недалеко. Сделал дело да косточки греть.
Тут засмеялись князья-бояре, но не зло, а по-доброму засмеялись уважали Илью Муромца, старого казака. Сам Илья Муромец молчал, в усы улыбался.
Продолжал хитроумный боярин Пермил Иванович:
Можно было бы послать богатыря молодого, легкого на подъем, чтоб прямо с пира на коня и в дорогу. Вот, хотя бы Алешу Поповича послать. Однако можно просчитаться, положась на младой разум. Известный наш Алеша женолюб. С полдороги к какой-нибудь девице свернет и не довезет грамотку повинную до короля Бутеяна. Алеше бы посольство в гарем турецкий вот бы уж спешил богатырь, нигде б не задержался.
Князья-бояре еще громче засмеялись. Но опять же, не зло, а по-доброму смеялись любили Алешу Поповича, славного богатыря. Молодой Алеша Попович молчал, хитро сам себе улыбался, длинный ус подергивал.
И предложил мудрый боярин Пермил Иванович:
Нужно, князь, нам в посольство послать молодого да зрелого богатыря, чтоб и умом, опытом был крепок, и чтоб был легок на подъем. Такой и грамотку повинную в сохранности довезет, и, если понадобится, королю Бутеяну на речи каверзные ловко ответит, тут кивнул боярин на одного из гостей. Вот, любезный князь, человек этот: Василий Казимирович ему бы и с посольством ехать, ему бы и дани везти.
Князю Владимиру по душе пришлось такое решение. И богатырь этот – Василий Казимирович – ему известен был трезвым умом и достойными поступками.
Владимир, князь стольно-киевский, к виночерпию подошел взял из рук чару у него и сам наполнил, до краев налил зелена вина. Получилась не стопка малая полтора ведра. Развел князь вино медами стоялыми и поднес эту знатную чару молодому богатырю Василию Казимировичу.
Тебе ехать, брат! Выпей, а чару оставь себе...
Славный Василий Казимирович принял чару, не испугался; пояс шелковый слегка распустил и одним духом сказанную чарочку осушил. Улыбнулся, промокнул губы платочком.
Затем сказал он Владимиру такие слова:
Отец родной, князь стольно-киевский! Отвезу я все дани-выходы и грамотку повинную отвезу, как велишь. Не подведу. Только дай ты мне, князь, во товарищи братца моего крестового, надежного побратима славного Добрыню Никитича. Не казака, сына крестьянского, у тебя прошу, не молодого сына поповича, а прошу у тебя воина, сына боярского, рода княжеского, белую косточку прошу.
Отпускать из Киева славного Добрыню Никитича не очень хотелось Владимиру, потому медлил с ответом князь.
Однако упорствовал, стоял на своем Василий Казимирович:
В посольство я еду не простое, в земли далекие. Сколько пробуду там только Господу известно. И всякое может случиться со мной а тут и Добрыня рядом. А Добрыня наш, сам знаешь, князь, и рубака удалой, и стрелок отменный, и прекрасный наездник, и сказать сумеет мудро, и языки знает, и ко всему еще горазд на звонких гусельках поигрывать!..
Не нашелся, как отказать, скрепя сердце, согласился Владимир:
Будь по-твоему! Бери Добрыню, Василий Казимирович. Но помни, что сердце увозишь мое. Мне Добрыня как сын!
Князь Владимир у виночерпия вторую чару взял и в нее налил полным-полно зелена вина. Да не малую стопку полтора ведра. Разводил вино духмяными медами стоялыми и подносил питие Добрыне Никитичу.
И тебе ехать, сын! Выпей, а чару оставь себе...
Понятно, не испугался чары, принял ее Добрыня Никитич. Одной рукой высоко ее поднял, кивнул уважительно князьям-боярам и на одном духу опорожнил. Губы платочком промокнул, князю поклонился:
Владимир, князь стольно-киевский! Отец родной! Я поеду с товарищем моим Василием Казимировичем, помогу ему везти дани-выходы, помогу повинную грамотку к ногам Бутеяновым положить. Да только нам во товарищи дай еще моего братца крестового, побратима надежного Ивана Дубровича. Будет он нам коней седлать да коней расседлывать, будет нам плети подавать да принимать плети. А как понадобится, глядишь, скажет словцо, а-то махнет сабелькой мышку зарубит, подбирающуюся к лебедям-кречетам.
Кивнул, не был против Владимир-князь. Третью чару взял у виночерпия и наполнил ее до краев. Да не малую стопку налил полтора ведра зелена вина. И развел вино медами стоялыми. Молодому Ивану Дубровичу питие поднес:
И тебе ехать, добрый человек! Выпей, а чару оставь себе...
Побратимов славных не посрамил молоденький Иван Дубрович. Чару принял одной рукой и на едином дыхании выпил. Губы платочком промокнул, ответил князю:
Владимир, князь стольно-киевский! Мудрый государь! Я поеду товарищем с Василием Казимировичем, я поеду побратимом с Добрыней Никитичем. Когда надо, коня оседлаю, когда надо плеть подам. И подставлю плечо, и словцо скажу, коли потребуется. А то и сабелькой махну, мышку как-нибудь осилю.
Оценили острослова, засмеялись князья-бояре и славные богатыри; знали про силу Ивана Дубровича, знали, что не из последнего десятка он, догадывались, что не одну мышку он одолеет, если выйдет на честный бой.
Когда шум утих, просил князя Василий Казимирович:
Спустись-ка ты, добрый государь, в погреба глубокие и принеси-ка нам те дары драгоценные: двенадцать белых лебедей и двенадцать быстрых кречетов. И еще составь, Владимир-князь, грамотку повинную, шелковым шнуром ее окрути, запечатай восковой печатью и для пущей сохранности положи ее в крепкий ларчик сандаловый.
Все, как просил Василий Казимирович, сделал князь. А потом послов своих через гридницу в оружейную кладовку провел и велел им выбирать себе по руке оружие и по плечу крепкие доспехи. Выбрали богатыри, что кому нужно. Потом Богу помолились, на все четыре стороны низко поклонились. И Владимиру поклонились отдельно. Тут и попрощались с ним.
Еще продолжался пир в палатах княжьих, а наши богатыри, послы избранные, шли по Киеву, к своим домам направлялись и меж собой договаривались, где им назавтра поутру съехаться.
А договорились встретиться молодцы на рассвете в чистом поле, на широкой крестовой дороге, у старинного дуба у Невина, у огромного камня у Латыря...
Вот, расставшись с товарищами ратными, с крестовыми побратимами, пошел Добрыня Никитич в свои белокаменные палаты, в горницу поднялся грустен, тих.
Матушка Амельфа Тимофеевна и жена Настасья видят, что-то неладное творится с Добрыней, сели с ним рядом на лавку у оконца и расспрашивают:
Что-то ты с княжеского пира невесел пришел? Или местечко за столом тебе отвели не по чину, не по званию боярскому, не по роду княжескому? Или чарою в пиру обнесли, или пред тобой блюдо малое-скупое поставили, из-под локтя крохи выметали? Или дурень какой глупым словом обидел?
Улыбнулся Добрыня, вздохнул:
Ах, кабы так! Лучше б посадили не по чину, лучше б чарою обнесли, лучше б блюдо мелкое поставили, лучше б дурень глупое слово обронил...
Матушка Амельфа Тимофеевна побледнела:
Что же хуже может быть на пиру?
Не в счастливую, видно, годину я родился, матушка, сокрушался Добрыня Никитич. Потому и сам несчастен, государыня!.. Лучше б ты меня, неудалого, белым камешком горючим родила, потом вкатила бы на высокую Скат-гору и в океан-море глубокое сбросила. И лежал бы я век за веком на темном дне морском без печалей, без горестей, лежал бы без движения!..
Что ты говоришь! Свят, свят!.. пугалась Амельфа Тимофеевна.
А может, лучше родила бы ты меня малым деревцем да посадила б на горе Сорочинской: не для красы, не для угожества, а для приезда богатырского, к тому деревцу год от года съезжались бы русские богатыри на воинский совет. И стояло бы деревце из века в век без движения.
От страха глаза зажмурила Амельфа Тимофеевна, а Добрыня Никитич пуще прежнего сетовал:
А всего лучше родила бы ты меня, матушка, малою травинкой да перенесла на берег Днепра, на высокий утес. Меж камней, покрытых мхом, я сидел бы тихо, из-под небес округу осматривал и век за веком не шевелился бы!...
Заплакала Амельфа Тимофеевна:
Если б знать все невзгоды, что тебе, Добрыня, выпадут, если б видеть заранее все тучи черные, что над тобой пронесутся, то родила бы я тебя, чадо милое, возрастом в старого казака Илью Муромца; а силушкой родила бы тебя в легендарного Самсона-богатыря того, что своды храма обрушил на злых и коварных филистимлян; а отвагой родила бы тебя, Добрынюшка, в смелого богатыря Алешу Поповича; а красотою бы родила в славного князя Владимира. Но только не в камень горючий, и не в деревце, и не в травиночку...
После нее и Настасья, молодая жена, слово молвила:
Что ж случилось, Добрыня, на пиру?
Про худое посольство Добрыня Никитич рассказал, про унизительную грамотку не утаил и про дани-выходы для ненавистного короля Бутеяна поведал. А рассказ свой закончил такими словами:
За товарищей своих, крестовых побратимов, не боюсь. Словно камень, Василий Казимирович тверд; будто сталь, гибок Иванушка Дубрович. За себя я боюсь, матушка, за себя опасаюсь, любимая жена. Ох, не выдержит унижения, взыграет кровь! Вместо кречетов и лебедей выложу Бутеяну палицу булатную, а вместо грамотки повинной выну из-за пояса острый меч...
Пугалась этих слов, уговаривала Добрыню матушка, чтоб про палицу забыл, чтобы меч дома оставил, чтобы кровь свою молодую, горячую вовремя размышлениями остужал:
На Василия Казимировича чаще поглядывай. Он постарше тебя будет, наверное, поразумнее. Он скажет любезное, ты любезнее скажи, он поклонится низко – ты ниже поклонись...
Засмеялся Добрыня:
Он ударит, я вовсе убью!
Покачала головой матушка, тихо заплакала: что с ним поделаешь! Молод богатырь... Да дело важное: князево посольство. Нужно сына благословлять, нужно собирать в дорогу. Поднялась, благословила, трижды перекрестила и пошла в кладовку собирать дорожную одежду.
Тут Настасья, молодая жена, знавшая заговоров множество, шею Добрыне белыми ручками обвила, кое-чему научила, за собой повторить заставила слова:
“Мать сыра земля, ты мать всякому железу, а ты, железо, поди в свою матерь землю, а ты, древо, поди в свою матерь древо, а вы, перья, подите в свою матерь птицу, а птица полети в небо, а клей побеги в рыбу, а рыба поплыви в море; а мне бы Добрыне Никитичу было бы просторно по всей земле. Железо, уклад, сталь, медь на меня не ходите бороться ушми и боками. Как метелица не может лететь прямо, так бы всем вам немочно ни прямо, ни тяжело падать на меня и моего коня и приставать ко мне и моему коню. Как у мельницы жернова вертятся, так бы железо, уклад, сталь и медь вертелись бы кругом меня, а в меня не попадали. А тело мое было от вас не окровавлено, душа не осквернена. А будет мой приговор крепок и долог”.
Когда лег Добрыня спать, Настасья Микулична спать не ложилась, дождалась, пока он заснет. Ночью темной во двор выскользнула, на небеса хмурые тревожно взглянула, побежала из Верхнего города вниз. По мостовым каменным, по дубовым мостовым неслышно бежала босиком. По безлюдному Посаду тайно в тени домов шла, к плетням прижималась; сторожей встречала, замирала ящеркой; как проходили чуткие сторожа, ужом-полозом Настасья проползала. Озиралась на звезды. Подгулявшего человека встречала, становилась былинкою; как проходил человек мимо, мышкой бежала Настасья. Озираясь на тонкий серп в небесах, пришептывала старинные заклинания.
После того, как за город вышла, волосы свои колдовские по пояс распустила; гребнем дорогим самшитовым их расчесала и на запад один волосок кинула. Тут поднялся ветер ураганный да подхватил с земли красавицу Настасьюшку и понес ее над дорогою крестовою. Рубаха шелковая в могучие крылья обратилась, бусы коралловые в миртовый венок.
Минутки не прошло – прилетела Настасья Микулична к высокому дубу Невину, к огромному камню Латырю. Кинула волосок в сторону восточную и за тем волоском ушел ураганный ветер. Крылья широкие, крылья белые сложила и обратились они опять в рубаху шелковую. Волшебный миртовый венок повесила Настасьюшка на дуб, листочки расправляла, ласково дышала на них, при этом приговаривала:
Пусть вернется Добрыня Никитич, муж мой, в тишине и спокойствии!..
Потом Настасья вокруг камня ходила, к нему приглядывалась, камень обняла; чуть слышно приговаривала:
Выхожу я во чистое поле, сажусь на зеленый луг, во зеленом лугу есть зелья могучие, а в них сила видимо-невидимая. Срываю три былинки: белую, черную, красную. Красную былинку метать буду за океан-море, на остров Буян, под меч кладенец; черную былинку покачу под черного ворона, того ворона, что свил гнездо на семи дубах, а в гнезде лежит уздечка бранная с коня богатырского; белую былинку заткну за пояс узорчатый, а в поясе узорчатом зашит, завит колчан с каленой стрелой, с дедовской. Красная былинка притащит мне меч кладенец, черная былинка достанет уздечку бранную, белая былинка откроет колчан с каленой стрелой. С тем мечом отобью силу чужеземную, с той уздечкой обратаю коня ярого, с тем колчаном, с каленой стрелой, разобью врага супостата. Заговариваю я ратного человека, Добрыню Никитича, на войну с сим заговором. Мой заговор крепок, как камень Латырь.
Сказав так, отошла от камня разумная Настасья Микулична, опять волосы самшитовым гребнем расчесала, волосок на запад бросила. Ветер ураганный ее обратно к Киеву отнес. Сторожко Настасья по городу бежала, на месяц ясный оборачивалась уж низко к земле он склонился, уж потихонечку алел восток. Прибежала в Верхний город, у церкви Десятинной перекрестилась. Воротами не скрипнула, дверью не стукнула, в спаленку к Добрыне порхнула легкокрылой бабочкой, а на ложе супружеское теплой лаской юркнула. И лежала Настасьюшка да так спокойно дышала, так сладко потягивалась, будто целую ночь проспала. А может, все это Добрыне приснилось...
Поутру рано поднялся Добрыня Никитич, не стал будить Настасью. Надевал он одежды дорожные, крепкие, брал одежды запасные, нарядные. Да немало брал на двенадцать лет. Выходил Добрынюшка на широкий двор, богатырского коня поил-кормил, устроил досмотр ему: каждое копыто осмотрел, каждую подкову потрогал, спину широкую погладил. Долго Добрыня коня заседлывал с любовью, с тщанием. Уздечки, потнички, подпруги перебирал, любовался, будто живые существа в них видел, и ласкал их, и гладил; стремена, да пряжечки, да седелышко черкасское почитал за первое свое богатство. Однако все богатство это не для красоты было, а для угожества ради крепости богатырской. Подпруги шелковые, известно, тянутся, а не рвутся; железо булатное стремян гнется, а не ломится; пряжечки красного золота мокнут, а не ржавеют...
Бывает томительно ожидание пути... Сел Добрыня на могучего коня, к высокому крыльцу подъехал с женой да с матушкой прощаться; на ворота, на дорогу нетерпеливо поглядывал.
А честна вдова Амельфа Тимофеевна побежала в горницу Настасью звать. И сказала ей:
Ты Настасья молода дочь Микулична, ты моя разлюбезная семеюшка, почему сидишь в тереме, во златом верху? Будто над собой невзгоды не чувствуешь, будто сердце твое не плачет, не надрывается... Выйди на крыльцо, посмотри, как наше красное солнышко закатывается за леса темные, за горы высокие. Уезжает наш Добрыня со двора.
Ахнула, встрепенулась Настасья Микулична со сна, нарядную шелковую рубаху на себя накинула, бусы коралловые под подушкой поискала, не нашла.
А ее поучает Амельфа Тимофеевна:
Ты к Добрыне с бела личика забеги, подойди к его правому стремени булатному. За то стремя крепко ухватись и спроси Добрыню Никитича, далеко ли он путь держит да когда ждать его велит. И не забудь, Настасья, слезинку обронить.
Из горенки выпорхнула, быстро побежала Настасья Микулична на широкий двор. В одной нарядной рубашечке побежала, без бус коралловых; в тонких чулочках без туфелек. Подошла она к правому стремени булатному, ухватилась за него и спросила Добрыню Никитича:
Свет ты мой любимая державушка, далеко ли едешь, скажи, куда путь держишь? Скоро ли нам ждать тебя? Когда велишь в окошко посматривать?
Уже из седла отвечает ей Добрыня:
Ты Настасья молода дочь Микулична, ты моя любимая семеюшка, раз уж стала ты меня о том спрашивать, то скажу тебе: первые шесть годков жди за меня, а другие шесть годков жди за себя; и пройдет всего двенадцать лет, и тогда прибежит домой мой богатырский конь прибежит на ваш, на вдовий двор. Ты сходи тогда, милая Настасья Микулична, в мой зеленый сад, посмотри на мое сахарное деревце, нет ли на нем голубя с голубкою. Ты увидишь, прилетят голубь с голубкою. И услышишь, начнут ворковать: “Побит твой Добрынюшка в чистом поле, поотрублена его буйная головушка и могучие груди его распластаны”. Вот тогда, любимая жена Настасья Микулична, хоть вдовой живи, а хоть замуж выходи... А в окошко же хоть завтра выглядывай.
Из седла склонился Добрыня Никитич, поцеловал Настасью, полюбовался нарядной ее рубашечкой и говорит:
Хорошо бы к рубашечке шелковой бусы коралловые.
У Настасьи брови чуть заметно дрогнули:
Торопилась тебя провожать, под подушкою бусы оставила. Ну да я их при встрече надену, чтоб вернулся мой милый супруг в тишине и спокойствии.
Отпустила стремя, и пошла Настасья Микулична в дом, слезу вытирая, не оглядываясь.
Молодца только и видели, что на коня садящегося, да не видели его, со двора едущего. Со двора он выехал не воротами, а из города ехал не дорожкою. Через стены городские ехал, птицей вылетал он в раздольное чистое поле. И захотел Добрыня Никитич испытать своего коня богатырского, быстроногого, отведать его великой силушки: взял он шелковую плеть в руку правую и бил той плеточкой по тучным бедрам бил изо всей силушки. Ох, и поднялся конь на дыбы, ох, и взвился могучий Воронеюшко! И пошел чистым полем скакать; с бугра на бугор наметом помчался, по раздолью бескрайнему полетел. С горы на гору он с легкостью перескакивал, с холма на холм быстрой тенью перемахивал. Под копытами его только и мелькали, что озера-реченьки, что ручьи-ключики, пыль столбом позади стояла. Да! Но это не молния по чистому полю ударила, это Добрыня проехал на богатырском коне!
Еще солнышко в силу не вошло, еще не попробовали голос жаворонки, подъехал Добрыня Никитич к высокому дубу Невину, подъехал к огромному камню Латырю. Здесь уж братья крестовые, дружина храбрая, его поджидали.
Добрые спешились молодцы, коней своих испытанных к дубу привязали, а сами пошли по полю погулять, думу общую обдумать. Призвали в помощь себе милосердного Христа, призвали в помощь пречистую богородицу. Дело в мелочах обговорили, наметили путь.
Тогда со спокойной душою садились на коней добрые молодцы, путь держали чистым полем раздольицем. Впереди ехал славный Василий Казимирович, в середке могучий Добрыня Никитич, а за ними Иванушка Дубрович поспешал, плеточкой коня нахлестывал.
Ехали днем – по красному солнышку дорогу намечали, ночью по светлому месяцу путь выверяли. Времечко шло день за днем как трава растет; а может, месяц за месяцем как ручей бежит; а может, год за годом как река течет...
Но даже для быстроногих коней очень дальняя это была дорога. Приуныли молодцы, нагляделись на степи и леса, насмотрелись на холмы и горы. О родных местах скучали, о чужой стороне с беспокойством задумывались. Что-то их ждет впереди, как-то их встретит злой король Бутеян Бутеянов? Однако на судьбу не сетовали.
Ехали, каждый свою думу думал. День молчали русские богатыри, два молчали... На третий день Василий Казимирович и говорит:
А давайте, братья крестовые, побратимы верные, сказочки рассказывать. Веселее будет нам время коротать, а коням добрым – ноги передвигать. Да и с пользой то времечко пройдет: не опустошимся мы дальнею дорогою, но наполнимся. И потом свои сказочки еще кому-нибудь расскажем!
Братьям богатырям эта мысль весьма понравилась, и воскликнули они:
Вот тебе, Василий Казимирович, по старшинству и начинать сказку. А потом уж и наш придет черед.
Василий Казимирович, старший брат, кивнул, в седле выпрямился, приосанился и повел сказ...

Сказка про бедную девушку

Когда-то во времена стародавние жили-были старик со старухой. Очень бедно они жили: всего-то хозяйства что домишко покосившийся да дырявый наперсток с иголкой. Но было у них сокровище единственная дочка Маша. Так уж любили ее старик со старухой, что наглядеться не могли, а как заговорит, не могли наслушаться. Все пылинки с нее сдували. Работать по дому не обязывали, но Маша сама себе работу находила; без дела три раза на день сидела за завтраком, за обедом, за ужином. Добра, ласкова была Маша, трудолюбива, душою отзывчива и лицом пригожа. Да все как-то без жениха! Может, оттого, что бедна была, может, оттого, что избушка на отшибе стояла, а может, слишком молода только начала невеститься...
Однажды с матерью они напряли пряжи, а отец тем временем сделал новую колоду.
Старушка-мать и говорит Маше:
Доченька, мы поедем с отцом в город на базар. Я буду пряжу продавать, а отец колоду. А ты дома оставайся: погуляй, отдохни. Мы приедем завтра. Если ты боишься ночевать одна, позови подружек на ночь. Вместе веселей да и не так страшно.
Конечно, согласилась остаться Маша:
Езжайте, родители, со спокойной душой. Гулять буду до вечера, а на ночь подружек позову.
Говорят, время дорого в рыночный день; поехали родители на базар. А дочка за работу взялась: полы в избушке вымыла, печку побелила, чугунки песком почистила, вытряхнула половики. Работает, песенки поет. А под окошком воробышки сидят, сочувственно чирикают: “Ах, Маше бы жениха! Вот сокровище-то! За такой женой всякий муж господин!”
За песенками, за работой быстро день пролетел. Глянула Маша в окошко: а уж солнце за лес садится. Какое уж тут гулянье!.. Побежала добрая девушка к одной подружке и зовет ее:
Пойдем ко мне ночевать. Родители в город уехали. А я боюсь оставаться одна.
Но подружка отказывается:
Что ты, Маша! Я тоже боюсь. Нам двоим ужели смелее будет бояться, чем тебе одной?..
Тогда побежала Маша к другой подружке:
Идем, подруженька, ко мне ночевать. Родители в город, на рынок поехали. А мне страшно одной.
Что ты! Что ты! испугалась, всполошилась подружка. Если кто-то ночью в дверь постучит или под окошком крикнет, а мы с тобой в доме одни я со страху умру. Нет, Маша, не пойду к тебе ночевать.
Расстроилась Маша. К третьей подружке пошла, но и та отказалась.
Что тут поделаешь!.. Вернулась Маша домой. Решила одна ночевать: лежать на печи, глаза зажмурить, зубы сжать, не бояться. Хуже смерти ведь ничего нет.
Тут и стемнело на дворе.
Маша молочка попила, корочку хлеба съела; окна крепко закрыла, дверь на засов заперла, еще крючок накинула да навесила тяжелый замок. Забралась на печку, забилась в уголок сидит, дрожит. До полуночи девушка дрожала. Но ничего страшного не произошло. Тогда легла Маша удобнее, кожушком накрылась, приготовилась спать. Уж было вздремнула... Но слышит, во дворе калитка хлопнула. Идет кто-то, песенку поет:

Иду, иду к девке,
Иду, иду к красной,
Иду ночку ночевать,
И другую коротать...

Переполошилось тут сердечко, дрему всю как рукой сняло. Лежит Маша ни жива, ни мертва, в темный потолок глядит, слушает, дрожь в ногах унять не может. Мысленно Богу молится, чтоб миновала беда. Любимых родителей вспоминает, от страха уж помирать собралась.
Вот слышит Маша, засов на двери скрипнул, слышит, крючок звякнул, а замок с петель сорвался. От страха дышать перестала Маша; на подружек, ох! обиду затаила, что ночевать с ней отказались, ведь если б не одна она была в доме, разве пришел бы сюда хоть какой-то человек.
Ах, не иначе злодей явился!..
Тут со скрипом отчаянным отворилась дверь. И уж по горнице идет кто-то идет не спеша и тихонько песенку напевает:

Иду, иду к девке,
Иду, иду к красной,
Иду ночку ночевать,
И другую коротать...

Маша с печи глядит вниз, а глаза от страха круглые. Смотрит, влезает к ней на печку старичок: худенький такой, бороденка клинышком, одежонка изорвана, а лицо такое... как бы не злое, на татя-лиходея не похож. Влез, значит, старичок на печку и возле Маши лег. Маша потихоньку к стенке отодвинулась, а старичок тот опять к ней поближе.
Тихо вокруг; хоть бы где собака взлаяла – и то, кажется, не было бы так страшно... Лежит Маша сама не своя: кровь в голове колоколом стучит, сердце из груди вырывается. Думает Маша: “Что же это за старичок ко мне в дом зашел, ко мне на печку залез?..” Так она себя спрашивает, и себе ответить не может.
“Ах, что же делать-то теперь? Бежать? На помощь звать?”
А тишина вокруг – как в могиле. Жуть!.. Так, может, с час лежала Маша, не шевелясь. Наконец осмелилась и говорит:
Дедушка! А, дедушка!.. и за руку его дергает. Отчего это у тебя руки-то такие холодные?
Старичок ей в ответ:
Это от того, красавица, что я в землице сырой тридцать три года лежал...
“О, Господи! обомлела Маша. Ведь это, должно быть, мертвец ко мне пришел. Тут-то мне, видно, и с жизнью распрощаться!..”
Вслух же говорит:
Давай-ка, дедушка, я тебе руки кожушком прикрою. Так тебе потеплее будет.
Когда накрыла ему руки, Маша спрашивает опять:
Дедушка, а, дедушка, отчего это у тебя ножки такие холодненькие?
Старичок отвечает ей гулким голосом:
Я в землице сырой тридцать три года лежал...
От всего сердца пожалела старичка Маша:
Давай-ка я тебе и ножки кожушком укрою. Так ты, глядишь, и согреешься.
Заботливо накрыла ему кожушком и ноги. Думала, что-нибудь ей скажет старичок, но тот молчал и не шевелился, и, может, даже не дышал. Все прислушивалась Маша, ждала, не шевельнется ли старичок. Да и боялась, понятное дело. Не знала, что еще спросить. Думала, думала и не заметила, как заснула.
И, надо сказать, крепко так спала, спокойно как будто подружки с ней были на печи, а родители на кровати. Проснулась Маша утром, поглядела: а старичка на печи нет. Подумала: “Как же это он так ушел, что я не заметила? Вот беда: попить, покушать ему не предложила!..”
Прошлась девушка по горнице, смотрит: засов на двери задвинут, кованый крючок на ушко накинут и чугунный замок на месте будто и не приходил никто. “Наверное, мне приснилось, решила Маша. – Наверное, вовсе не было здесь того старичка”. Вышла на улицу Маша калитка закрыта и никаких следов.
В избу вернулась Маша, хотела кожушок на печи поправить; глядь а возле кожушка коробочка лежит. Да ладненькая такая коробочка: серебром отделана по углам, а по серебру замысловатая гравировка, листочки там всякие, травинки и цветы; а на крышке золотая кнопочка.
Так и ахнула Маша, подхватила вещицу, держит в руках и думает: “Это, видать, дедушка коробочку забыл. Верно, дорогая коробочка – вон какая тяжелая. Хватится ее дедушка, будет искать, расстроится. Надо бы скорее вернуть”.
Снова выбежала Маша во двор, побежала за околицу. Но напрасно: не увидела старичка. Пришла домой, села за стол, в руках ту коробочку крутит и себя корит: “Это же надо так крепко заснуть, чтобы пропустить уход старичка! Что вот теперь с коробочкой делать? Как вернуть? Что сказать родителям?”
Так Маша крутила коробочку да невзначай на кнопочку нажала. Тут с тихой музыкой коробочка раскрылась, и посыпались из нее золотые монеты, по столу раскатились. Испугалась Маша: “Денег-то сколько! Хватит и дом каменный построить, и корову купить, и лошадь... Ох, горевать будет дедушка!”
Быстро собрала Маша золотые монеты, защелкнула коробочку и спрятала ее куда-то. Решила родителей обождать и с ними вместе уж придумать, как быть.
Сложа руки не сидела, много дел Маша переделала. К вечеру приехали из города родители. Довольные оба, показывают дочке несколько медяков: вот, дескать, и пряжу хорошо продали, и колоду. Так радостью поделились.
А потом мать и спрашивает:
Как ты тут, дочка, без нас ночевала? Кто из подружек к тебе приходил?
А никто не согласился, матушка, отвечает Маша. Испугались мои подружки. Едва стемнело, боялись нос из дому показать. И осталась я одна ночевать...
И рассказала тут Маша про таинственного старичка, рассказала, как испугалась его и какой он был холодный, и как страшно отвечал, что будто тридцать три года в земле лежал. Рассказала, что пожалела старичка, теплым кожушком укрыла, а он к утру пропал. И вот что оставил!..
С этими словами достала коробочку Маша, на кнопочку нажала и золотые деньги на стол высыпала. Так и засияли монетки в сумерках.
Бедные родители дар речи потеряли; долго не могли оправиться от изумления. Весь вечер голову ломали что теперь делать, как с коробочкой быть?
Наконец матушка придумала:
Давайте о том никому не будем говорить. Спрячем коробочку подальше! Если дедушка придет, мы ему коробочку отдадим. А если не придет дедушка, то, считайте, это нам счастье привалило.
Как решили, так и поступили. Далеко спрятали коробочку – в туесок, а туесок – в ларчик, а ларчик – в сундучок, а сундучок – в сундук, а сундук – в сундучище, а сундучище поставили в чулан и всяким хламом привалили. Кто даже знать про коробочку будет, не найдет... Стали ждать, а тем временем жить-поживать. Год прошел, другой, третий... Не идет старичок. А Маша уж совсем стала невеста. Тогда достали родители ту заветную коробочку из потайного места, высыпали золотые монеты на стол и много чего Маше купили: и дом каменный, и корову, и лошадь, и красивое серебряное зеркальце (будешь в него глядеться, не наглядишься; дурнушка в него посмотрит, красавицей станет; красавица в него поглядится, станет совсем царевной; а Маша не дурнушка была). И нарядили дочку так, что стала она первая невеста краше и наряднее всех.
После того не прошло и года, встретила Маша хорошего жениха и счастливо вышла замуж.
И счастливо же в замужестве жила. Много раз потом с благодарностью вспоминали этого старичка. Одно время думали: может, в его облике Смерть к Маше приходила, да Маша, девушка ласковая, добротой своей ее растрогала, и не взяла Смертушка Машу к себе... Но потом догадались, что был это сам Николай Угодник, который, дело известное, всем бедным помогает: пришел он, посмотрел девушка ласковая, трудолюбивая, заботливая, и решил ей помочь.
Тут и сказке конец!..

Василия Казимировича похвалили крестовые побратимы:
Занятная сказка! И старичок тот, конечно, был сам Николай Угодник. Этот святой бедняков покровитель и сирот. А еще он помогает купцам и мореплавателям.
И верно, со сказочкой время как-то незаметно пролетело; и усталости будто не было. Ехали дальше витязи. Смотрели по сторонам, сказочку обдумывали.
Наконец Добрыня Никитич говорит:
Теперь по старшинству мой черед забавлять славных побратимов. Дорога у нас длинная, поэтому выбрал я сказочку не короткую...
Выпрямился Добрыня Никитич в седле, приосанился; усы, бороду ладонью пригладил...

Сказка про купеческую дочь

Давным-давно это было... В некотором царстве, в некотором государстве (а вернее всего на Руси православной) жил один богатый купец. И были у него двое детей: сын Алеша и дочь Маша. Так любил купец своих деток, что ничего для них не жалел: одевал их в шелка-бархаты, кормил редкими лакомствами с золота-серебра, в детстве дорогими игрушками баловал, нанимал нянек, учителей. Ни в чем дети отказа не знали. Глядели на других детей, сравнивали, разницу понимали. А потому росли благодарными и послушными. Умные были дети. И за ум отец любил их еще больше. Сына за смелость, за самостоятельность купец уважал, а перед дочерью за красоту ее необыкновенную, за чистоту непорочную преклонялся.
У них в соседях был местный сельский поп. Дружили купец с попом, гуляли по праздникам вместе, ходили друг к другу в гости, из стран заморских купец попу подарки привозил. А поп однажды Маше серебряный крестик подарил. Все в гости захаживал, на Машу любовался. Нахваливал ее: ай, красавица на всей земле другой такой нет!..
А временами даже очень часто захаживал поп, очень много Машу хвалил; бывало не знала девушка, куда от него деваться. Тогда в своей светелке пряталась.
Да навсегда ведь не спрячешься. И самые умные осторожные птицы попадают в силки... Вот однажды собрался отец в очень дальние заморские края за товарами, подозвал к себе Машу и говорит:
Милая дочка! Мы с Алешей поедем за товаром. Далеко поедем без него, без помощника мне никак. Да и пора Алеше к купеческому делу приобщаться! А ты, Маша, останешься одна. Побудешь дома за хозяйку. Думаю, справишься: ты у меня, дочка, разумная. Ну, а если трудно придется вот, поможет священник. Я сказал ему о тебе не забывать, просил время от времени заходить, за тобой приглядывать. Человек он уважаемый, зла тебе не пожелает. Ты его, опытного, слушайся, как меня самого. Принимай священника ласково, хлебосольно...
Хорошо, батюшка! ответила Маша. Все, как вы говорите, исполню. Буду разумно хозяйничать, буду священника слушаться и принимать его хлебосольно. Поезжайте за товаром со спокойной душою.
Спустя несколько дней уехали купец с сыном. Осталась Маша одна. Сложа руки не сидела, потихоньку работала. Хозяйничала разумно: всякую работу вовремя делала, не запускала.
А уж священник про нее не забывал, что ни день к ней захаживал, за порядком приглядывал все советы разные давал; говорил поп, что пол способнее мести веником, а стирать положено со щелоком, а шить надобно иголкой, а хлеб удобнее резать ножом. Понятное дело, Маша все это и без него знала, но помалкивала, не дерзила: уважаемому человеку, как отец велел, выказывала уважение.
Уже не пряталась. А поп сядет за стол, всякие советы советует, пустые разговоры говорит, вздыхает, сам же все на Машу глядит, глазами буравит, любуется. И каждый раз велит:
Ставь, Маша, самовар. Будем чай пить.
Помнила отца наказ, хлебосольно принимала священника Маша. Большой ставила самовар. А к чаю медовые пряники печатные выставляла, да варенья разные, да блины, да ковриги, да халву и разные заморские сладости... Кушал поп, чай пил, отдувался, платочком кружевным вытирался. С Маши глаз не спускал, поедал ее глазами.
На такое вот чаепитие один день приходит поп, в другой день приходит, в третий... На четвертый и говорит:
Ах, Маша, так уж ты мне нравишься, что только о тебе и думаю! Такая уж ты раскрасавица и мастерица, что в свете подобной больше не сыскать. И так я тебя полюбил, что места себе не нахожу ни днем, ни ночью. Так и быть, возьму тебя замуж...
Очень удивилась Маша, вся вспыхнула, ярким румянцем залилась и отвечает:
Нет, поп, не пойду я за тебя замуж! Старый ты для меня... Да и рано мне еще о замужестве думать. Сначала нужно отца и брата дождаться. А потом уж жениха молоденького высматривать. Ласточке стриж милее, чем ворон.
Ей больше ничего не сказал поп, глаза буравчатые спрятал.
Но на следующий день опять на чаепитие приходит, и снова за свое – сватается:
Ты, Маша, не найдешь жениха лучше меня. Знаешь сама, у меня и дом большой каменный, и полны сундуки всякого добра, и ковры на стенах, и на полах ковры, занавески на окнах шелковые, покрывала на кроватях бархатные... Выходи за меня замуж, ничем не обижу, ни в чем отказа тебе не будет. Знай, есть у меня ларчик, да нет в нем жемчужины...
Маша же на своем крепко стоит:
Нет, поп, не пойду за тебя замуж! Стар ты для меня. Посмотри: борода седая до земли, брови до плеч свисают, из ушей волосы растут... Мне милее в небе ласточкой порхать, чем в твоем темном ларчике лежать жемчужиной.
Промолчал поп и на этот раз, убрался восвояси. Но настойчив был, еще сватался и еще. Однако каждый раз отказывала ему Маша, хотя и приглашала вежливо, чтобы навещал ее, за хозяйством приглядывал да давал советы.
А священнику уж чаев мало, хлебосольства недостаточно. Он другое придумал; приходит однажды и говорит:
Истопи-ка мне баньку, Маша. Очень хочется в вашей баньке попариться!.. Такая у вас банька ладная да уютная – не в пример моей. И дух в вашей баньке хорош, а в моей – старой – давно выветрился.
Конечно, Маше это не трудно было – баньку истопить. Да уж очень навязчивым показался поп, меры не знал, дозволенного не чувствовал. Как отвадить его, все думала Маша.
Светлая у нее головушка была – легко придумала. Ореховую скорлупу пережгла и из золы сделала щелок. Сказала священнику мыться первому.
Над собой беды не чуя, пошел тот в баню, щелоком весь вымылся. И у него от того хитрого щелока, от ореховой скорлупы все волосы повылезали, голова стала лысая – ну прямо ладонь. И чесалось, и жгло, и саднило все тело... Догадался поп, в чем дело, водой холодной окатился, одеждой кое-как прикрылся и в свой дом задворками убежал.
Целую ночь сидел поп у себя на коврах, на покрывалах бархатных, в подушках пуховых, лысую голову чесал да придумывал, как бы Машу вернее наказать, как бы ей отплатить за ореховый щелок, а главное за отказ, за то, что замуж не пошла за священника, за уважаемого солидного человека.
Долго думал, тяжело думал поп, но придумал... Достал с полки свиток чистого пергамента и принялся грамотку составлять, чтоб послать купцу ее, своему соседу-товарищу. Много чего поп навыдумывал, много в грамотке написал: так, дескать, и так, дорогой мой соседушко, дочка ваша себя неприлично ведет, что ни день, устраивает в вашем доме гуляния, водит разных подозрительных молодцов и вино с ними распивает; меня, священника, уважаемого человека, на порог не пускает, а третьего дня со двора прогнала, собаками травила; так что уж не обессудь, соседушко, а приглядывать мне за вашей дочкой весьма хлопотно и накладно; как-нибудь сами с ней разбирайтесь, а меня увольте и обиды на меня не держите, ибо сделал я что мог, и теперь умываю руки... Восковой печатью поп грамотку скрепил и в заморские дальние страны к купцу отправил.
Вот некоторое время прошло, получил купец грамотку в той дальней стороне. Прочитал ее и до смерти расстроился. Так подумал купец: "Я для дочери своей ничего не жалел, много лет старался. Все богатства, что скопил, для нее и для сына приготовил. А она мне вот как решила отплатить!.. При отце тиха, послушна, разумна хоть икону с нее пиши, а как отец за порог так распутна! В отчий дом разбойников водит, веселится с ними, добро по ветру пускает, и еще уважаемого человека, доброго священника позорит”.
Пока купец полученные вести обдумывал, и от дочки пришла грамотка: так, дескать, и так, все у меня хорошо, хозяйство веду разумно; целыми днями дома сижу, по улице не гуляю – вас, батюшка с братиком, жду; заходит изредка священник, за моими успехами присматривает, умные советы дает; я его привечаю, как вы велели, батюшка, хлебосольно встречаю, грею самовар, пряниками, вареньями потчую и разными заморскими сладостями; приезжайте скорее, соскучилась...
Ох, и разобиделся, разозлился тут купец: сколь, оказывается, лжива у меня дочь, сколь коварна – сущая змея!.. За голову схватился и целую ночь так над обеими грамотками и просидел. А наутро говорит сыну:
Вот что, Алеша! Прислал мне сосед наш, священник, печальную грамотку. Он уличает сестру твою в распутстве. Я ему верю уважаемый человек!.. А на Машу теперь очень я зол. Целую ночь думал, как с ней, лживой и распутной, поступить. Мы тут делом с тобой занимаемся, в каждой мелочи честь соблюдаем, в каждом договоре о достоинстве печемся, а она там гулянку не прекращает, нас денно и нощно позорит. И решил я под утро умом холодным, размышлением ясным тебя, сынок, домой послать, чтобы Машу наказать. Как приедешь, ей ничего не говори; в лес отведи, там убей, сердце вырви и мне привези!..
От таких слов у Алеши мороз по коже пошел, взмолился сын, пал перед отцом на колени:
Батюшка!.. Она же мне единственная сестра!.. И что там за проступок такой, что ее надо столь жестоко наказывать? Не хочу убивать ее, не хочу брать грех на душу. Не хочу с сестрицей навечно расставаться. И не верю, чтоб она так виновата была!
Однако отец был непреклонен:
Что же мне делать прикажешь? Нашему священнику не верить? Вот и грамотка от него – чин по чину печатью скреплена. И каждое слово прописано ясно...
На это Алеша ничего не смог возразить. Собрался, поехал домой; сам бледен, как смерть, сестрицу жалко! И отца не ослушаешься... Не дорога это домой была, а мучения адовы.
Долго ли коротко ехал – приехал Алеша в свое село; идет по дороге, с сельчанами раскланивается. А те к нему со всей душой, с детства знают этого справедливого и честного человека. "Как батюшка?" спрашивают. Потом о себе рассказывают. Да про Машу добрым словом поминают: "Скромница Маша, разумница целыми днями дома сидит, делом занимается. Хоть бы вышла вечерком, погуляла бы с ребятами, хоть бы с подругами часок провела, хороводы поводила, есенки попела". Сообразил тут сметливый Алеша что-то не так, откуда-то злой наговор в их счастливую жизнь закрался.
Наконец пришел Алеша в свой дом. Маша встречает его сияет вся от радости. Хозяйство показывает сестрица: все ухожено, все в порядке в доме блестит, во дворе светится, в постройках прибрано. Ходит за ней Алеша из амбара в хлев, из хлева в овин, из овина в сени... а сам пасмурный, молчаливый.
Что-то случилось? спрашивает Маша. Или батюшка не здоров?
Батюшка-то, слава Богу, здоров! отвечает брат. Да беда у нас случилась немалая...
И, не в силах более скрывать, показал Алеша сестре грамотку соседа священника, и открылся Маше:
Велел мне отец завести тебя в лес, сестрица, там убить тайно, сердце вырвать...
Маша бедная этих слов испугалась, обомлела; потом всю правду брату про попа рассказала. А Алеша уж и сам все понял, что нет на сестрице вины, что оговорил ее подлый поп.
Сказал Алеша:
Не могу я перечить отцу, не могу повеление его не выполнить. Сама знаешь, сестрица, как он строг у нас. Если ослушаюсь, он завтра с меня голову снимет. И приказ его выполнить не могу. Поэтому вот что тебе предлагаю: собирайся сейчас, пойдем в лес; там я как-нибудь устрою тебя, потом ястреба убью, вырву у него сердце и отвезу отцу.
Понятно, согласилась Маша, так как ничего лучшего придумать не смогла. Кое-какие вещички собрала, взяла девушка незатейливой еды на первое время и пошла с братом в лес.
Тяжело, тяжело у них было на душе. Не так бы им после разлуки встретиться!.. Завел Алеша любимую сестру подальше, в лес дремучий завел, в каком еще и сам не бывал: темный лес, страшный; ни одной тропинки в том лесу не было, потому что ни один человек там не ходил. Выкопал Алеша глубокую землянку, обложил ее березовыми бревнышками, мхом щели заделал, сверху прикопал, покрыл дерном, чтоб не заметно было; внутрь душистых трав натаскал, сложил очаг, принес хворосту.
Вот, Маша, сказал, вздыхая, немного здесь поживи. Скоро уж мы приедем, а там, глядишь, что-нибудь и изменится: может, отец раскаиваться начнет, жалеть об безвинно убиенной дочери, а если нет, то я тебе получше жилище подберу. Жди, сестра, про тебя не забуду.
На прощанье обнял он Машу, поцеловал, еще немного денег дал на всякий случай. Потом в поле пошел, убил стрелой ястреба, сердце вырвал, завернул в платочек и повез отцу в заморские страны...
Сурово встретил Алешу отец – честный купец, от горя чернее тучи был. Развернул платочек, поплакал над сердцем ястреба, потом сына похвалил:
Молодец, не ослушался, слово сдержал. Значит, хорошо пойдет наше с тобой купеческое дело. Ибо первая заповедь для купца слово свое держать крепко.
Маша же наша осталась в лесу одна. Живет в землянке, каждый день поглядывает в ту сторону, куда ушел брат. Но все не идет за ней Алеша. И не знала Маша, что ей и думать, как ей дальше быть.
Лето быстро пролетело. Маша, девушка хозяйственная, трудолюбивая, запасливая, грибов, ягод, диких яблочек насушила, орехов собрала, разных корешков накопала. Думала: придет Алеша они все запасы домой и отнесут. Однако Алеша все не приходил. Видно, ничего не изменилось в родительском доме, и отец не начал сожалеть о безвинно убиенной дочери, и Алеша о любимой сестрице позабыл за важными купеческими делами. Поэтому сделанные запасы ей очень пригодились.
Не припозднилась, явилась зима морозная, снежная. Землянку снегом привалило из-под сугроба только дымок вьется. А если б не дымок, то ни за что не догадаться б случайному путнику, что здесь человеческое жилье.
Маша в своей землянке сидела, потихоньку лучины жгла и вздыхала о своей несчастливой судьбе. Грустные песенки пела, пресные блины на лопате пекла. Месяц за месяцем, и зима прошла.
От своей одинокой, дикой жизни устала Маша. Смелая стала, отчаянная. Думает: пойду-ка сейчас домой и всю правду расскажу батюшке, а там уж он пускай, что хочет, делает хоть казнит, хоть милует...
Но только вышла Маша из землянки, только дверцу прикрыла, слышит, по лесу идет кто-то. Испугалась девушка и в землянку свою опять забежала.
А это охотник был, молодой, лицом приятный. Оказалось, на охоте он заблудился и в дремучий, нехоженый лес забрел. Подошел он, значит, к землянке, походил вокруг нее, а потом в дверцу тихо постучал и спрашивает:
Есть тут кто из хозяев? Отзовитесь.
Но Маша так перепугалась, что слова сказать не может; забилась в уголок и дрожит.
А тот человек снаружи опять говорит, да ласковым таким голосом, чтоб, наверное, хозяев не испугать:
Если там девушка прячется внутри, то выходи. Я не обижу! Если женщина притаилась пусть тоже выходит. Может, чем-нибудь помогу! Если мужчина заперся, не бойся! Может, дело скажу...
Тут и вышла из землянки Маша. Охотник, как увидел ее, такую красавицу, так и ахнул! Наконец от удивления оправился и в глаза Маше заглядывает:
Как ты забрела сюда, милая?
Маша увидела, что охотник этот добрый, парень молодой, и все ему о себе рассказала: и про глупого попа, и про обманную грамотку, и про отцово наказание. Обсказала, как лето и зиму здесь прожила, промыкалась. Призналась, что устала и хочет домой вернуться. А там будь что будет!..
Но охотник ей иное предложил:
Пойдем, красавица, в мою деревню. Зачем тебе домой возвращаться? А вдруг еще зол отец?
Подумала Маша и согласилась:
Хорошо, охотник, пойду с тобой. Только ты меня не обижай обещал давече.
И пошли они вдвоем. Охотник впереди, путь расчищает. Маша позади, присматривается к новому знакомому. Скоро вышли на дорогу. Веселее пошли. Маша, девушка открытая, все о себе без утайки рассказывала. И охотник, парень честный, чужую личину не надевал, лучше, чем есть, казаться не старался. 0 себе сказал, что человек он бедный, живет с мачехой; хозяйство, сказал, слабое у них только охотой он дела и поправляет, то мяса добудет, то ценную шкурку принесет.
Так шли они, разговаривали. И очень полюбилась Маша охотнику. Час всего прошел, а парень себя без Маши уже и не мыслил. Думал-думал и говорит:
Что тебе, Маша, чужая деревня! Пойдем сразу ко мне в дом.
Пойдем, согласилась девушка. Только помни, ты меня не обижай!..
Вот пришли они в дом к этому охотнику. Мачеха их встречает. Совсем не злая женщина. Бывают похуже мачехи.
Охотник к ней с уважением:
Принимай нас, мать. Нашел я эту девушку в лесу. Поговорили мы с ней. Оказалась она девушка хорошая, добрая. И я ее полюбил, и хочу на ней жениться.
Отвечает мачеха:
На вид хорошая девушка. Видно, изменились времена, изменились люди. Сейчас не так, как встарь: ныне лучшие невесты пропадают в лесу... Люди вы уже взрослые. Вам иной раз и родители не указ. Где уж мачехе!.. Женитесь, в любви и согласии живите. Я мешать не буду.
Так осталась Маша в доме охотника. Мирно они жили, друг друга любили, уважали, мачеху слушались. И она им не мешала, как обещала. Не очень-то бедно и жили, концы с концами сводили. Охота помогала.
Но недолго длилось счастье Маши. Времена наступили трудные, началась война и охотника молодого забрали в царское войско. Ушел он со двора как и не был.
Месяц проходит, другой. 0 войне ничего не известно: кончается или только началась, и кто в ней верх держит. Еще немного времени прошло и родила Маша ребеночка сына. Жить сразу труднее стало: младенец работать не дает, а мачеха одна не справляется да и подспорья охоты нет. Крепилась, крепилась мачеха, изворачивалась, что-то придумывала никак не сводятся концы с концами. И не выдержала, начала ругаться, с Машей ссориться. Ежедневная у них брань пошла. Жить невмоготу стало. А охотник все не возвращается.
Однажды мачеха совсем озлобилась:
Мне и твой муж не был родня, а ты и вовсе чужая. Почему я кормить тебя должна? Уходи со двора!..
Маша ребеночка взяла, в пелена закутала, платком завязала, за плечи посадила. И пошла, куда глаза глядят. Шла, плакала, на несчастливую судьбу сетовала: и батюшку слезным словом поминала, и брата Алешу, и мужа-охотника. Пришла в какой-то город, жила там у одной старушки-нищенки, с хлеба на воду перебивалась, едва сама милостыню не просила у одного хозяина побатрачит, у другого. Да ребенок долго работать не давал. Приносила Маша домой крохи. Так год прошел. Помощи ждать неоткуда. Похудела Маша, осунулась круги под глазами, щеки запали. Совсем переменилась не узнать. Куда только девалась былая красота!
Думает: надо что-то менять в жизни, на месте не сидеть, коли жизнь несносная. Поблагодарила старушку за кров, дальше по дороге пошла. Хотела Маша найти таких добрых людей, чтоб с ребеночком ее посидели, а она бы работать пошла. С трудолюбием своим, со смекалкой много бы денег она заработала и из бедности выбилась. Да где ж таких людей найдешь!
Много деревень прошла Маша и несколько городов. Однажды вошла в глухой лес. Дорога по лесу бежала, крутилась, становилась все уже, все норовила исчезнуть в траве и вдруг действительно исчезла. Огляделась Маша. Видно, не на ту дорогу она свернула. Пошла назад не нашла дороги. Заблудилась.
Села на камешек, думает Маша: "Господи, не выйду я одна из этого глухого леса! Погибну здесь вместе с ребеночком. А может, так оно и лучше будет!.."
Вдруг слышит, щелкнул в лесу сучок, потом поближе шорох раздался. И выходит на полянку старенький охотник.
Очень удивился старичок, увидев Машу с ребеночком в этих глухих местах:
Никак заблудилась, милая, или ищешь кого?
И заблудилась я, дедушка, кивнула Маша, и ищу доброго человека, чтоб ребеночка досмотреть помог.
Улыбнулся старичок:
Насчет ребеночка досмотреть, не знаю, а на дорогу выведу.
И привел Машу старый охотник в свои деревню. В дом к себе пригласил. Семья у него была большая. Машу приняли хорошо: баню ей истопили, досыта накормили, приласкали ребеночка. За этими делами обо всем расспросили. Кое-что и сами рассказали. Так узнала Маша, что война давно уж закончилась и ко многим вернулись их мужья и сыновья. А в соседнюю деревню, что за лесом, вернулись даже двое в один дом. На войне они отличились; за геройство и хорошую службу их оружием наградили и подарили коней.
А что это за деревня? спросила Маша.
Ей сказали название. Оказалось, это была ее деревня всего лишь за лесом. Вот какой круг сделала Маша!
Еще про тех героев повыспросила Маша и поняла, что один из них ее брат. А кто другой, никак не могла дознаться. Вроде не отец стар уж он был на войну ходить.
Подумала Маша: "Хватит мне мыкаться по белу свету. Пора домой возвращаться. А там будь что будет!" И попросила старичка-охотника ее проводить.
Вот пришла в свое село. Идет Маша по улице, ребеночка несет. А за эти несколько лет так она, видно, изменилась, что никто ее не узнает. И все сельчане здоровались с ней прохладно, как со всякой побродяжкой. А кто-то даже и корку хлеба предложил.
Подошла Маша к своему дому. А там пир горой; музыка играет, гости по двору ходят и священник тот среди них, и другие лица знакомые. Но Машу по-прежнему никто не узнает.
Постучала она в окошко, никто не слышит ее. Гулянье в доме. Тогда еще раз постучала, погромче. И открыл окошко муж ее тот молодой охотник. Он, оказалось, и был второй герой, друг ее брата Алеши: на войне они встретились и подружились.
Спрашивает охотник:
Что тебе нужно, женщина? Кто ты?
Маша от неожиданности краской залилась. И от обиды тоже: муж ее не узнал. Вот беда, ниоткуда нет поддержки!
Потупила взор Маша, сказала:
Пустите, добрые люди, меня переночевать. Бедная я женщина с ребенком. Никому не нужна, никто обо мне не вспоминает, никто меня не ищет. А идти мне еще далеко, но в ногах уж силы нет. Пустите на ночь...
Кивнул охотник:
Да, женщина, видно, хлебнула ты лиха! Вон какая худая, бледная; вон какая одежда поношенная; щеки запали, глаза горят да ноги твои подгибаются... Хорошо, обожди тут. Я хозяев спрошу.
Подсел тут охотник к хозяевам за стол:
Алеша, там какая-то женщина в окошко стучит, на ночлег просится. Говорит, издалека идет, говорит, далеко еще идти. Худая женщина, измученная, с малым ребеночком...
Не очень хотелось пускать в дом чужую женщину, но просилась она только ночку переночевать. Согласился Алеша, позвал слуг и сказал им:
Там бродяжка под окном... В кухню ее отведите, чтоб гости не видели, чем-нибудь накормите и уложите спать. Найдете в чулане какую-нибудь подстилку.
Слуги в точности исполнили приказание. На кухню Машу привели, чем-то покормили, дали водицы попить; нашли старую подстилку в чулане.
Ночью кончился пир, разошлись гости. Слуги все прибрали в доме. А утром Машу в горницу зовут:
Иди, женщина. Хозяева тебя видеть хотят.
Подхватила Маша ребеночка, пошла в горницу. Видит, за столом четверо сидят, завтракают: отец-купец, брат Алеша, охотник муж и старый священник.
Поклонилась им Маша в ножки. Отец спрашивает строго:
Кто такая?
Просто женщина с ребенком, отвечает Маша тихо, а сама прямо в глаза ему глядит. Издалека иду, а идти, пожалуй, еще дальше.
Что ж ты худая такая да измученная? спрашивает священник. Кто тебя до этого довел? Или встретились тебе в жизни недобрые люди?
Да, батюшка, встретились люди злые. Подлым наветом меня извели.
Чтоб им пусто было! пожелал поп.
Тут Алеша сказал:
Видно, обманули тебя плохие люди?
Верно говоришь, добрый человек! поглядела и ему в глаза Маша. Обещали помочь и не помогли. Не сдержали своего слова.
Покачал головой Алеша:
Нельзя полагаться на тех, кто не исполняет обещанного.
Здесь спросил охотник-муж:
Верно, не любит тебя никто, коль в таком положении бросил?
Согласилась и с этими словами Маша:
Уж конечно не любит никто! Был у меня муженек... Но он, наверное, пирует сейчас в чужих краях, обо мне не вспоминает. Если бы вспомнил, домой бы поторопился, спросил бы у мачехи, что сталось с его женой, с которой пылинки сдувал когда-то; спросил бы, не родился ль у него ребеночек.
И мужу в глаза посмотрела с укором. Опустил глаза охотник, сказал тихо:
Да, муж твой недостойный человек...
Выпил рюмочку старый купец, закусил икоркою. Хорошо ему стало. Но, должно быть, хотел, чтобы было еще лучше. Развлечения какого-нибудь ему не хватало. И придумал себе развлечение: какую-нибудь историю, быль послушать.
Говорит он Маше:
Расскажи нам о себе, женщина.
Расскажу, добрый человек. Но история моя не интересная.
Ничего, послушаем не интересную, ободрил купец. Неинтересные истории самые поучительные...
Что ж, слушайте, коли есть охота, сказала Маша. Жил-был купец. И было у него двое детей: сын Алеша и дочь Маша. Дружил тот купец со священником и часто они ходили друг к другу в гости...
Так неторопливо начала Маша свой рассказ. Взяла табурет, села напротив стола, добрым людям за гостеприимство отплатила развлечением. Всю историю свою, про все свои мытарства рассказала: и про землянку в лесу, и про сердце ястреба, про встречу с охотником, про мачеху его, про то, как ребенок родился и как с этим малым ребенком ее из дома выгнали...
А закончила Маша такими словами:
Все несчастья мои не только из-за подлости того старого попа, который написал обманное послание, но и из-за моего отца, который наветам поверил, а искреннему благородному письму дочери не поверил. Увы, так часто бывает, что люди спешат верить дурному и никак не хотят верить доброму... Несчастья мои и из-за брата, который обещал скоро вернуться и не пришел совсем... Да мало ли причин! Что о том говорить?.. Часто чужие люди, как та нищенка, которая меня в городе приютила, как тот старик-охотник, который меня от всего сердца принял и сюда проводил, оказываются добрее родни. Бывает родня тебе в глаза глядит и не только души твоей, сердца твоего не видит, но и тебя самого!.. Вот вы смотрите на меня, а не видите, кто я! Отец, я дочь твоя! Алеша, я сестра твоя! Муж, я жена твоя Маша...
И тут узнали ее брат и муж, и стало обоим очень стыдно. И отец пригляделся, узнал ее, и случился с ним обморок. И узнал Машу обманщик священник, и случился с ним удар сердце не выдержало; упал священник на пол замертво так наказал его Бог.
С этих пор все хорошо было у Маши. Отец перед ней покаялся, брат повинился, муж извинился он меньше всех виновен был в ее печалях, его она первым и простила. Брат и отец помогли им большой дом поставить рядом со своим. Зажили все весело и счастливо. Про обманщика священника не вспоминали.
Здесь и сказке конец...

Долго в молчании ехали витязи. Сказку обдумывали, запоминали, чтоб после кому-нибудь в точности рассказать, не выпустить ни слова. Всякая сказка, как заклинание, обладает волшебной силой; переставишь в ней по небрежности слова и не та уже будет сила. Хорошая сказка это крепость. Когда человек знает много сказок, он не забудет имя свое, будет крепок. Сказка сродни Творцу, ибо она способна изменить человека, сделать добрее. Сказка открытый ларчик мудрости, сказка твоя история...
Выпрямился в седле Иван Дубрович молодой, приосанился, шапку лихо сдвинул на затылок:
Вот и мой черед побратимов поразвлечь, взять на испуг витязей славных. Едем мы в царство чужое, царство враждебное. Кто знает, что нас там ждет! Потому и решил я испытать своих могучих спутников, сказку поведать им страшную...

Сказка про Машу и упыря

В давние времена жили в селе под стольным градом Киевом старик со старухою. И была у них дочь Маша. Хорошо они жили: родители дочку уважали, особо не баловали, но и впроголодь не держали, а Маша их слушалась.
Село их большое было: много девушек, много парней. Каждый год справляли по обычаю праздник Андрея Первозванного да так хорошо справляли: в большой избе все соберутся, угощений разных нанесут, зелена вина купят и гуляют иной раз целую неделю... песни поют, сказки рассказывают, играют музыку и танцуют. Весело, шумно!
Вот в один год пришел этот праздник, собрались девушки-мастерицы, угощений сладких наготовили, нарядились, нарумянились сидят в большой избе, парней ждут. Как стемнело, и ребята явились с хмельным вином, с дудками громкими, гусельками и бубнами. И пошли тут песни, а за ними и пляски не замедлили заскрипели, застонали половицы. Пляшут парни, на девушек поглядывают, красавиц выбирают. Девушки на парней не глядят, глаза лукаво прячут и так знают, кто смел да отчаян да умен, а кто только обликом пригож. Среди всех Маша первая невеста. И красива, и разумна, а уж пляшет так, что никто с ней не сравнится. Все ребята к ней и так, и этак подходят: и с шутками-прибаутками, и со смехом, и всерьез, и с чаркою, и с кренделем. А она все себе пару не выберет, все достойного не изберет. Обижаются ребята, да виду не показывают, игрища затевают, друг на друга ревниво косятся.
Вдруг заходит в избу незнакомый парень, настоящий добрый молодец: нарядный, красивый, статный. Все ребята сразу погрустнели, девушки меж собой шепчутся: "Кто такой? К кому приехал? Сразу видно, нездешний!"
А гость незнакомый на парней и не глядит, к девушкам направляется:
Добрый вечер, красавицы! говорит, но не смотрит и на девушек, только одну из них видит. Здравствуй, Маша!
Здравствуй, незнакомый молодец! отвечает Маша прохладно, а у самой сердце так и запрыгало и дыхание взволновалось.
Веселого гулянья вам! вежливо пожелал гость.
А девушки красные скоры на слова:
Милости просим, добрый человек, к нашему гулянию!
И смеются красавицы, парня молодого смехом задевают как себя поведет? Не смутится ли? Не зальется ли краской, подобно девице.
Но не смутился парень, оглянулся на них, снял с пояса тугой кожаный кошель и золотыми монетами на стол сыпанул; послал кого-то из ребят за вином, за пряниками, за медовыми сладостями и орехами.
Попритихли девушки, на Машу вопросительно смотрят: как она с этим парнем обойдется? А Маша с ним танцевать пошла. И так он, оказалось, ловко танцевал, что посмотреть на него было удовольствие. Да и Маша не хуже умела! Славная пара подобралась! Это все признали. Даже парни-ревнивцы не злились, махнули рукой: "Самая красивая девушка всегда чужим достается!" Не могли на гостя обижаться: уж очень он щедр был, уж очень тепло глядела на него Маша ясное дело, выбрала наконец. А парень этот от нее ни на шаг не отходил.
Время уж близилось к полуночи, пора было девушкам расходиться по домам. Все пошли и Маша с ними. А красивый молодец ее за руку придержал:
Маша! Я в здешних местах впервые, в темноте могу заблудиться. Идем со мной, проводи меня.
Согласилась девушка. Она родное село хорошо знала: в самую непроглядную темень, с завязанными глазами могла бы по нему ходить. Повела незнакомца в ту сторону, куда он показал. Ведет Маша и подсказывает: здесь бугорок не споткнись, здесь рытвина не оступись. А незнакомец ее так трогательно слушается, за руку Маши держится, к сердцу руку ее прижимает. Вдруг говорит:
Так мне хорошо с тобой, Маша! Так ты полюбилась мне! Хочешь, возьму тебя замуж?..
А Маша о таком женихе только и мечтала. Отвечает девушка:
Если бы ты меня замуж взял, я бы согласилась. Мне с тобой тоже очень хорошо!.. Но вот только не знаю, кто ты и откуда.
Обрадовался молодец:
О, Маша, какое это счастье встретить ответное чувство в том, кто тебе люб!.. А приехал я из соседнего города, там работаю у купца приказчиком; послал меня купец в село ваше по делам.
Здесь и вышли они на околицу. Стал этот парень с Машей прощаться:
Дальше я знаю дорогу. Спасибо, красавица, что проводила!..
Вернулась Маша домой довольная, веселая. Матушка спрашивает ее:
Что-то поздно ты пришла: наверное, хорошо погуляла?
Ой, матушка, так уж все хорошо вышло, как и не мечталось! от счастья Маша себе места не находит, так и порхает по дому птичкой, так и щебечет: К нам явился вдруг парень молодой из чужих, из приезжих. Да такой раскрасавец, да уверенный в себе! Золотыми монетами стол засыпал, щедр оказался. Всех угощал, ни про кого не забыл. Со всеми был ровен и любезен. А от меня, матушка, ни на шаг не отходил! И танцует загляденье! Из наших никто так не умеет.
Да, хорошо, соглашалась матушка. Только не очень хорошо, что деньгами разбрасывается. Верно, легко ему деньги достаются, коли он их не жалеет. Так он быстро с пустым карманом останется.
Что ты, матушка! Ты бы видела: у него много денег.
Маша все рассказывала, так взволнована была то слева к матушке прижмется, то справа подсядет. Про самое главное чуть не забыла:
Как пошла его проводить, начал меня замуж звать. Я и согласилась...
Не поспешила?
Ну, что такое ты говоришь, матушка! Ты не видела его... Он в приказчиках у купца богатого. А в местах наших по делам.
А у кого живет? Разузнать бы получше про того молодца. Замуж все-таки зовет.
Тут сказала Маша, что провела его до околицы и что дальше он сам дорогу знал. Удивилась матушка где же мог остановиться молодец, если не в селе? Маша же руками разводила, тоже не знала.
Тогда научила ее матушка:
Завтра, милая, как на гулянье пойдешь, захвати с собой клубок ниток. Позовет опять молодец проводить его, ты до околицы проводи, незаметно петельку на пуговицу накинь. Он пойдет, а ты клубок распускай. А потом по нитке легко узнаешь, где живет твой молодец.
Так Маша и поступила. На следующий день к вечеру пошла на гулянье, в кармашек нитки положила, петельку приготовила. Сидит в уголке, ни с кем не танцует. Ждет молодца.
Вот и он приходит. Еще краше вчерашнего. Улыбается, сразу к Маше идет:
Не передумала? Помнишь, о чем вчера говорили?
Нет, не передумала! Согласна, если позовешь!..
И пошли они опять танцевать. Все ребята и девушки сидели на лавках да на эту пару только и глядели. Угощений опять было полный стол не скупился заезжий молодец, кошелек развязывал часто.
После пляски устроили игрища. Этот парень рядом с Машей сидел, нежно к ней прижимался. А у Маши оттого перехватывало дыхание и мысли путались. Никого, кроме молодца, не замечала. Быстро время летело.
Но вот дело к полуночи пошло, засобирались девушки по домам. И Маша поднялась. Парень ее опять за руку придерживает:
Вчера только на тебя глядел, поэтому дорогу не запомнил. Проводи меня еще раз, Маша.
Хорошо! кивнула девушка. Я и сама хотела тебе это предложить.
Проводила Маша молодца до околицы, петельку ему на пуговицу потихоньку накинула. А тот все ей приятные слова говорил: какая она красивая да желанная и как хорошо да счастливо они будут жить. За этими речами да в темноте не заметил парень нитки на пуговице.
Вот распрощались они. Молодец за село пошел по дороге, а Маша сделала вид, что возвращается домой. Но сама скоро остановилась, потихоньку нитку отпускала. Долго так стояла, почти весь распустила клубок. Наконец замерла нитка. И тогда поняла Маша, что жених ее названый пришел туда, где живет.
И пошла Маша в ту сторону, быстро нитку сматывала обратно в клубок. Сначала по дороге шла, потом в сторону свернула: через канавы, через огороды. Повела нитка ее вокруг деревни совсем в другую сторону, и привела прямо к церкви.
Удивилась Маша. И как-то неловко ей было жениха своего выслеживать, да любопытство пересилило. Осторожно потянула на себя дверь церкви. Но оказалось заперто. Тогда Маша вокруг церкви обошла, отыскала где-то лестницу, к стене ее приставила и в окошко заглянула.
Сначала ничего толком не разглядела. Полумрак был в храме, слабо свеча светила, тускло поблескивали золоченые оклады икон. Потом увидела Маша стол, на столе гроб, а в гробу покойник, а над ним суженый ее склонился, кровь пьет.
Обомлела тут Маша, едва рассудка не лишилась, тихо ахнула. От страха колотилась вся. Чего угодно ожидала, но только не такого зрелища.
Думает: "Нужно поскорее отсюда бежать!" Стала с лестницы спускаться; торопилась, ногу неловко поставила оступилась, чуть не упала, а лестница в стену стукнула.
Ох, и быстро бежала домой Маша! В жизни так не бегала. Напрямик бежала: через ямы и рытвины, через кусты и огороды. В кровь коленки себе порасшибала... Перед домом остановилась, отдышалась маленько и, как ни в чем не бывало, вошла.
Матушка уж ее поджидала:
Что, Маша, была на гулянии?
Была, матушка.
А жених твой приходил? Петельку накинула?
Накинула, матушка.
Ну, и где же он живет?
Не хотелось матушку пугать, обманула ее Маша:
Сначала я по дороге шла, а потом... А потом вернулась: ночь, темно вокруг. Одной за селом ходить боязно.
Оно, может, и правильно! согласилась мать. Потом спросишь, где живет, он сам и расскажет. Нечего нам тут мудрствовать!..
Плохо этой ночью Маша спала, мучили ее кошмары. Утром с головной болью проснулась. Весь день была тиха, подавлена, сама на себя не похожа. Думала Маша, не могла решить: идти ли ей сегодня на гулянье. Очень уж страшно было!
А под вечер матушка говорит:
Что, Маша, дома сидишь? Иди погуляй, пока молодая. Замуж выйдешь не до гулянья будет.
Вздрогнула Маша при этих словах. Но пошла на гулянье. Она так решила: нечего бояться, ведь много в избе парней и девушек.
Вот приходит она в ту избу, а нечистый уж там. Сидит среди девушек, веселый такой, Машу дожидается. Как увидел ее, засиял весь. На шаг от Маши не отходит, шутки смешные шутит. Все девушки со смеху покатываются, а Маша тиха, холодна. Вот игры, пляски начались, Маша же в уголочке отсиживается, на парня своего глаз поднять не в силах. Ничего не понимали девушки-подружки, но и не мудрено они ведь не знали, кого в свои игры приняли. Косились подруги на Машу недоуменно, думали: может, заболела она. Парня жалели. А он оказался внимательный такой, за Машей ухаживает, ручку поддерживает, лакомства всякие предлагает. Маша все отказывается, а подружкам завидно. Им бы кто-нибудь ручку поддержал, им бы поднес лакомства!.. Ах, Маша, знаешь ли ты, чего хочешь?
Кончилось гуляние, высыпали во двор юноши и девушки. А парень тот опять к Маше льнет:
Проводи меня, милая, до околицы.
Но Маша испугалась, отказывается. Подружки увидели такое дело, совсем ничего не поймут; думают: стыдится парня. Обступили Машу и шепчут ей с двух сторон:
Ты что, подруженька! Совсем уж ничего не видишь. Парень от тебя без ума, только о тебе и думает. Да какой парень! Нам бы такого уж не отпустили бы! Наши-то деревенские ему не ровня... Да вот беда: на нас он и не смотрит.
Неловко стало Маше перед подругами, пошла она того молодца проводить. До околицы молча шли. А как стали прощаться, тот нечистый и спрашивает:
Ты к церкви вчера ходила?
Нет! Машу так и передернуло.
А он голосом холодным раздраженным все допытывается:
А что я в церкви делал, видела?
Нет, не видела!
Ну так знай: завтра отец твой умрет!..
Так сказал он и темноте исчез. Маша ему, конечно, не поверила. Но все равно ей неприятно было. И страшно за батюшку. Очень любила она своих родителей.
Пришла домой встревоженная, бледная. К батюшке подсела, в глаза ему заглядывает и спрашивает:
Как чувствуешь себя, отец? Не болит ли чего? Не позвать ли к тебе лекаря?
Удивился отец:
Странная ты, Маша, какая-то сегодня. Хорошо я себя чувствую, ничего у меня не болит. И никакого лекаря ко мне звать не надобно.
Успокоилась Маша, легла спать. А на следующее утро отец внезапно умер. Ничего у него не болело, ни на что не жаловался; сидел разговаривал, потом вдруг замолчал и лег грудью на стол.
Велико горе! Но что поделаешь все когда-то умирают. Поплакали на стариком, в гроб сосновый положили. Вечером мать к священнику пошла, просить, чтоб Евангелие над усопшим почитал. Осталась Маша одна в доме. Тихо так в комнате было, что даже в ушах звенело. И жутко было.
А совсем недалеко через три избы все гулянье продолжалось. Маша сидела, горевала над батюшкой, а потом подумала: “Схожу-ка к подругам. Своей печалью поделюсь. Может легче станет”.
Приходит к подругам, а тот нечистый уж там. Сидит, развлекает их, любезный такой, разговорчивый, веселый. Одной подружке ласковое слово скажет, другую в щечку поцелует. Те в присутствии его прямо тают, а уста их будто медом намазаны, нахваливают молодца и так, и сяк.
Вот увидел нечистый, что Маша пришла, сразу к ней переметнулся так в любезностях и рассыпается. И опять за свое всем по гостинцу.
Подруги к Маше пристали:
Что не весела?
Не выдержала, расплакалась Маша:
Батюшка умер...
Ах, бедняжка! посочувствовали подружки. Какое уж тут гуляние. Кончайте, ребята, музыку. Игрища останавливайте.
Сели подруги вокруг Маши, вместе с ней горюют, вместе с ней тихонечко плачут. А рядом нечистый сидит, тоже платочком себе слезу утирает, будто и ему жалко Машу и ее отца.
Как приблизилось время к полуночи, стали подружки расходиться. А нечистый к Маше скок! И говорит ей вкрадчиво:
Проводи меня до околицы.
Маша ни в какую! А подружки ей советуют:
Ты что, милая! Проводи его. И развеешься! Домой-то, наверное, тяжело возвращаться. Так ты и не торопись домой, погуляй часок с любезным дружком!
Пошла Маша с нечистым до околицы. Торопится девушка, все вперед забегает. Вот остановились на краю села. Тут нечистый спрашивает:
Скажи, Маша, ты в тот раз у церкви была?
Нет! крутит Маша головой.
А что я там делал, видела?
Не видела!
Усмехнулся нечистый:
Тогда завтра у тебя мать помрет...
Вернулась Маша домой, плачет. Матушка к ней с расспросами, а Маша ничего не говорит, ибо ничего поправить не может. Единственное, что осталось у нее надежда. Может, не сбудутся слова нечистого и останется жива матушка.
Ушла Маша в свою комнатку, легла спать. А как проснулась, так и узнала: умерла мать. Целый день проплакала Маша. К вечеру же такой страх на нее нашел, что не в силах она была дома одна оставаться, и опять пошла к подругам. Те как посмотрели на нее, так и говорят:
Беда с тобой, Маша! На тебе лица нет. Еще случилось что-то?
Матушка умерла.
Вот уж нашло лихо так лихо! всплеснули руками подружки. Вчера отец умер, а сегодня матушка.
И нечистый тут крутится, будто бы скорбит:
Да!.. Вот как случается в жизни.
А как смеркаться начало да дело на полуночь пошло, подсаживается к Маше нечистый:
Проводишь меня?
Маше уж терять нечего, даже не отказывается. Вышли на улицу, до околицы дошли. Тут нечистый опять спрашивает:
Маша, ты у церкви в тот раз была?
Нет!
И не видела, что я делал?
Нет, не видела!
Ну тогда завтра к вечеру сама помрешь...
Так расстались они и Маша пошла к подругам ночевать. Шла, плохо соображала. Все было как в тумане. А может, смирилась со своей участью. Переночевала, значит, а утром проснулась бодрее, вспомнила вчерашний разговор с нечистым и думает: надо что-то делать, не поддаваться проклятому.
А была у Маши бабка в этой же деревне, очень старенькая бабка, почти уж слепая и глухая. Да мудрая, много чего знала про нечистую силу. И часто сельчане ходили к этой бабке по разным делам советоваться. Вот и Маша вспомнила поутру про бабку. Быстро собралась, подружек поблагодарила и побежала за советом.
Бабка, глуховатая и подслеповатая, долго не могла понять, кто же это, какая это Маша к ней в гости пришла. Насилу припомнила. Спрашивает старушка:
Как Бог милует? Как поживают батюшка с матушкой?
Плохо все, бабушка, отвечает Маша. Померли батюшка с матушкой.
И тут Маша рассказала старушке все, что с ней произошло, а потом просила совета.
Покачала головой бабка:
Очень печальная история! Не сразу тут и найдешься, девонька, как тебе помочь. Искусно расставил силки нечистый. Ты ему петельку на пуговичку накинула, а он петельку на весь твой род. Но, кажется, можно что-то придумать, ведь и у нечистого не семь пядей во лбу. Где-то слабина непременно найдется, поразмыслила немного старушка, в книгу старинную заглянула, свечою себе посветив. Ты вот что знай, внучечка: с нечистым бороться надо смелость иметь. Что бы ни случилось, не бойся! Это первое. А второе: беги сейчас поскорее к священнику и предупреди его, что скоро ты помрешь. Попроси его, чтобы в доме твоем вырыли под порогом яму, и чтобы вынесли тебя не в двери, а через образовавшееся отверстие. А еще не забудь, Маша, попроси священника, чтоб похоронили тебя не на кладбище, а на перекрестке двух дорог.
Поблагодарила старушку Маша, побежала к священнику и попросила его обо всем, чему научила бабка. Потом пришла девушка домой старалась уже ничего не бояться легла на лавку, руки на груди сложила и стала ждать смерть. И смерть не замедлила явиться; видно, сговор у нее был с тем нечистым. Умерла Маша.
Очень жалели ее и ее родителей сельчане. Пошли к священнику и сказали, что надо хоронить целую семью. В тот же день и похоронили. Отца в сосновом гробу, матушку в еловом, а для Маши, девушки-красавицы, которой бы жить да жить, сложились сельчане, купили дорогой гроб кипарисовый. Священник слово сдержал: родителей над порогом пронесли, а Машу под порогом, и похоронили ее на перекрестке двух дорог...
Вот прошло некоторое время и случилось проезжать по тому перекрестку одному молодому боярину. Глянул он задумчиво с возка, видит могилка, а на ней цветок. Да такой дивный цветок, каких тот боярин отродясь не видывал. А ему приходилось бывать в разных странах и там он многих чудес насмотрелся.
Спрашивает боярин у слуг:
Чья это могилка?
Отвечают слуги, слышали что-то краем уха:
Говорят, девушки какой-то. Красивая была...
Приказал им боярин:
Выройте сейчас этот цветок. Да осторожнее корней не повредите! Как приедем домой, посадим его в горшок. Будет у нас на подоконнике стоять, глаз радовать.
Выполнили сноровисто приказание слуги, выкопали цветок, каждый корешок сберегали. Домой везли бережно мягким мхом цветок обложили, чтобы не помялся, не заболел. Как приехали, в муравленый горшок посадили и оставили на подоконнике, на ясном солнышке.
День ото дня рос тот цветок, становился все краше. Никто не мог пройти мимо него и не заметить. А боярин молодой сам за ним ухаживал да бывало часами любовался.
Как-то ночью не спалось одному из слуг. Лежал, в окошко на луну смотрел, краем глаза цветок видел. Вдруг что-то странное показалось слуге: будто цветок дивный на веточке шевельнулся. Слуга виду не подал, притворился спящим, а сам все на цветок поглядывал. Видит, цветок раз-другой еще шевельнулся, покрутился на ножке и с веточки упал. Летел на пол цветок, в воздухе переворачивался. И с последним переворотом обратился прекрасной девицей. Слуга от неожиданности едва не вскрикнул. Но сдержался, не выдал себя. За девицей смотрел, на красоту ее любовался. А красавица на месте не стояла: на боярина глянула, спит ли, покосилась на слуг и пошла по комнатам гулять хозяйка хозяйкою. Достала дорогие ткани из сундуков, обрядилась царевной; из погребов-ледников подняла кушанья, из бочонка налила заморского вина. Сидит красавица за столом и одна пирует. Наелась досыта, жажду утолила, потом за собой все убрала, ткани на место положила, обратилась в цветок и на прежнее место, на веточку села.
До утра ворочался, не спал слуга. И верил, и не верил тому, что видел. Думал, может, приснилось. Расскажешь кому на смех поднимут. Но и держать в себе такую новость невмоготу было. Пошел он к хозяину, боярину молодому, и все ему рассказал:
Вот какое я видел сегодня чудо!..
Молча выслушал его боярин, поглядел на цветок и говорит с сожалением:
Что ж ты, любезный, меня не разбудил? Мне бы тоже хотелось на ту красавицу посмотреть...
А слуга ему в ответ:
Так нет ничего проще, господин! Давайте этой ночью вместе караулить.
На том и порешили. Ходили, целый день на цветок посматривали, время торопили. Еле дождался боярин ночи так хотел, чтобы и ему видение явилось.
Вот улеглись все спать. Быстро заснули челядины, повара, конюхи, крепко спали домашние. Только боярин молодой со слугой глаз не смыкали, следили за цветком.
Полночь миновала, зашевелился на ветке цветок одним лепестком, другим дрогнул, покрутился на ножке и вниз полетел. Падал, переворачивался, над самой землей в прекрасную девушку обернулся. Как и в прошлую ночь, пошла красавица по комнатам гулять: сундуки пораскрывала, достала дорогие ткани, к себе их прикидывала, в зеркало любовалась; потом опять на стол выставила яства, в кубок вина налила, принялась ужинать.
Здесь не выдержал боярин, выскочил из темного угла и схватил красавицу за руку. Держит ее и любуется: никогда такой красоты не видел. А девушка и не испугалась вовсе, стоит, вздыхает, даже не вырывается может, потому, что бежать некуда.
Дождался молодой боярин рассвета, пришел в спальню к родителям:
Просыпайтесь, отец и матушка! Давайте мне ваше благословение! Невесту я нашел себе наконец. И хочу сегодня же жениться...
Дали родители благословение, ибо давно хотели сына женить. И понравилась им Маша.
Маша была не прочь выйти замуж за молодого боярина. Но поставила она одно условие:
Выйду за тебя, но только уговор: четыре года в церковь не ходить.
Боярин так был ею очарован, что согласился бы и на десять лет. В тот же день они и поженились.
Жили счастливо, в любви. И год, и два, и три. Родился у них мальчик. И очень он был на Машу похож. Боярин молодой в обоих души не чаял. Была Маша вроде боярыней, а жила, как царица. Так же и мальчик их не всякий царевич в такой пребывал роскоши.
Однажды приехали к ним гости. Целый день сидели за столами, много блюд опорожнили, много осушили кубков. Под вечер расхвастались бояре своими женами. Один говорит: "Моя супруга хороша! На все руки мастерица!" Другой говорит: "Моя супруга лучше! У нее ума палата!" Слушал-слушал их похвальбу хозяин молодой и говорит:
Вы как хотите, а лучше моей Маши на свете не сыщите: она и мастерица, у нее и ума палата, и красива, и юна! ..
Тут попритихли гости, а кто-то сказал:
Твоя Маша хороша, да! Но не крещена!
Как это? спросили другие гости.
А вот так! нахмурился тот человек. В церковь-то она не ходит.
Все к хозяину повернулись, а тот молчит, возразить не может, так как правда сказана была, и уж почти четыре года никто не видел Машу в церкви. Еще вина налили гости, о чем-то другом заговорили, замяли этот разговор, а боярин молодой неловкость эту надолго запомнил, очень переживал, что попеняли ему, будто жена некрещеная. Несколько дней обиду в себе таил, старый уговор запамятовал.
Дождался муж воскресенья и говорит Маше:
Собирайся, жена, поедем в церковь.
Маша заплакала:
Подожди немного, вспомни уговор. Всего несколько дней осталось и сойдет срок.
Но заупрямился муж, на своем настаивал:
Ничего слышать не хочу! Через час чтоб была готова! Мы не нехристи какие!..
Поплакала Маша, стала собираться. Понадеялась: может, не случится ничего большой уж вышел срок.
Вот приехали они к церкви всей семьей, внутрь входят: муж впереди идет, Маша за ним с ребеночком на руках ступает осторожно, вокруг себя оглядывается. Муж посреди храма стоит ничего необычного не видит. А Маша, как вошла, так быстро заметила на окне тот нечистый пристроился. Сидит упырь, ногами помахивает, Маше в глаза смотрит и ехидно улыбается. Потом говорит:
Вот и встретились опять, красавица.
А кроме Маши, его никто не слышит. Упырь с окошка соскочил, к ней ближе подходит:
Давай сыграем в старую игру: ответь, была ли той ночью у церкви?
Нет! опустила глаза Маша.
Злобно засмеялся нечистый, с другой стороны подступился:
Ты видела, что я там делал?
Нет, не видела! отвечает Маша, а у самой слезы из глаз катятся; знает уже, что дальше будет.
Потер здесь руки нечистый:
Ну, что ж! Завтра у тебя муж и сын умрут!..
Вскрикнула Маша и бросилась из церкви. Муж за ней:
Что стряслось?
Но Маша ничего ему не объяснила, ребеночка только передала и побежала в свое село к бабке. Прибежала, обрадовалась, что не померла еще бабка очень уж старая была. Обо всем рассказала Маша, опять просила помощи.
Поразмыслила немного старушка, в книгу свою бесценную заглянула, удовлетворенно хмыкнула и дала Маше два пузырька: в одном святая вода, а в другом живая. И научила старушка, как дальше быть.
Не обманул нечистый, умерли на другой день у Маши муж и сын. Но не время было над ними горевать, лить слезы. Побежала Маша прямо в церковь, двери распахнула, вбежала внутрь. Никого из людей как раз в храме не было. Огляделась Маша, видит: на прежнем месте, в окне тот нечистый сидит оживился упырь, заулыбался; наверное, скучал до этих пор. Глаза у него загорелись, спрыгнул с подоконника и к Маше поспешил.
Она ему и говорит:
Ах, вот и ты! Давай-ка, милый, поиграем в старую игру!..
Удивился нечистый, не ожидал такого поворота. Посмотрел по сторонам: не устроила ли Маша какой западни! Но все было, как всегда: привычно свечи горели, тускло поблескивала позолота икон.
Хорошо! согласился упырь. Поиграем, коли не шутишь.
И зашел он к Маше с левого боку:
Ты в тот раз возле церкви была?
Была!
С правого боку зашел к Маше:
А что я делал, видела?
Видела! крикнула Маша. У мертвого кровь пил!..
Да тут как плеснет в упыря святою водой тот в миг побледнел, затрясся, задымился, будто сидел на угольях, и рассыпался, прахом лег у ног Маши.
Она каблучком прах поворошила:
Никто больше не проводит тебя до околицы. Придет церковный сторож и выметет на улицу метлой!
После этого поспешила Маша домой. Мужа и сына живой водой окропила и те тотчас ожили. С тех пор зажили они счастливо, в любви и согласии. Было как-то гости собрались: наугощались, заморских вин напробовались да начали женами хвалиться. Тогда хозяин и сказал им, что его Маша самая лучшая. И никто не смог возразить, потому что сказанное соответствовало истине.

Понравилась сказка побратимам-витязям. Василий Казимирович сказал, что не боится теперь ехать в самое враждебное царство. И Добрыня Никитич улыбнулся, сказал то же самое, потом добавил, что, слушая сказку, очень он укрепился духом, и готов теперь денно и нощно сражаться со всякой нечистью, а также с могучими витязями короля Бутеяна Бутеянова. Этими словами он весьма порадовал простодушного Ивана Дубровича. Однако Василий Казимирович заметил, что едут они к королю Бутеяну не с витязями драться, а дани-выходы отдать и повинную грамотку с поклоном положить к трону. Приуныли опять богатыри, вспомнили про свое незавидное посольство.
День за днем бежали, как капля за каплей капает; а может, месяц за месяцем шли как буйный ветер в небесах веет; а может, годы тянулись за годами, подобно тому, как деревья растут, еще вчера вроде был зелененьким хилым росточком, а уж сегодня облака на верхушку нанизывает; попробуй, спили намучаешься, а если спилишь кольца на пне сосчитаешь ли?
Впереди Василий Казимирович ехал, старший брат; за ним Добрыня Никитич следовал, брат средний. А за ними уж Иванушка Дубрович торопился, меньший брат.
Плетками коней нахлестывали, поднимались на курганы, привставали в стременах. Где там царство Бутеяново? Но не видно было никакого царства. Куда взгляд ни кинь повсюду места дикие. То степь неезженая, то горы нехоженые. Птиц кругом видимо-невидимо. Гусей-уток тут никто не стрелял, на зверя никто не охотился. Тропы попадались нашим путникам не раз, но были на тех тропах то копытца отпечатаны, то лапы рыси или камышового кота. Как-то в зарослях слышали рык тигра, а в горах на них черный медведь выворотил скалу. Насилу увернулись. Слава Богу, невредимы остались.
Было по каким-то болотам пробирались, вышли к озерам, вязали плот. В тихих заводях видели множество рыбы и руками вытаскивали ее из воды. Насушили впрок: когда еще кончится дорога!
На ночь на каком-нибудь высоком месте раскидывали витязи шатер. Спать ложились, с вечерней звездой прощались, просыпались, с утренней звездой здоровались.
Вот однажды подъехали к дремучему лесу такого темного леса еще не встречали. Искали дорогу. В одну сторону подались, в другую. Но не было дороги. Увидели: низко над деревьями какая-то птица пролетела. Говорит Василий Казимирович: "Поедем за ней!" Поспешили в ту сторону и увидели дорогу; даже, может, не дорогу, а просеку; а может, и не просеку вовсе след громадного Змея. И поехали по нему в глубь леса.
Ехали, озирались по сторонам. Слева стена деревьев высокая, справа еще выше. Тишина была необыкновенная, ни движения в воздухе. Не залетали сюда буйные ветры, Стрибога слуги; веками не пробивался сквозь ветви луч светила. Ночью тут мрак, а ясным днем сумерки. Высокие ели широко раскинули лапы. Мимо них не пройти, не уколовшись, не поцарапавшись. На полусгнившем трухлявом пне, видели, скрипни понавесились гроздьями: такие ножом от ствола отдели, высуши у огня и, зажегши, изгоняй пчел из колод... Папоротники вплотную подступали к дорожке и были всаднику выше головы. Диковинные папоротники! Если и цвели они где-то, то только здесь.
Встретили путники в том лесу большой замшелый пень; не простой пень оборотный. Возле таких, говорят, оборотни вьются. Если присмотреться к такому пню, он будто клыками истерзан. Это неспроста: зацепится оборотень за пень зубами, через голову перевернется и дальше уже волком поскачет...
Неспокойно было у витязей на сердце. Оглядывались, какие-то тени позади себя замечали, да не могли понять чьи. Может, голодный хищник себе добычу скрадывал? Идет, на веточку не наступит, не обломит сучок. Выследит, выждет время и вскочит на плечи. Слетайся тогда, воронье, поутру пир править на сладких косточках...
Дорожка шире стала. Ехали, не теснились. Повеселели. Знали: куда-нибудь да выведет дорога. Уже не были такими настороженными. Разговор завели, шутили, посмеивались.
Но напрасно ослабили внимание богатыри. Сгустились за ними тени. И вышли на дорогу три старухи, три злые колдуньи. Одну из них звали Последница. Так сильно сгорблена она была, что нос ее длинный, острый нависал над самой землей следы вынюхивал. Это была та Последница, что детей ворует, что людям следы путает и тем губит их без возврата. Другую старуху звали Помыслица. Призрачна она была переливалась, дрожала, как переливается в знойный день струя горячего воздуха; прямая, как столб, быстрая, как солнечный луч. Третью старуху звали Пословница. Она была как серебряный отблеск, и все время еле слышно шелестела. И если ее сестра славилась тем, что путала мысли, то Пословница была мастерицей путать людям слова.
На беду привязались к нашим витязям эти три старухи.
Шла Последница за Добрыней Никитичем и следы ему путала: правые налево перекладывала, а левые направо; злорадно хихикала. Не замечал Добрыня, что конь его с пути сбиваться стал. Помыслица облюбовала себе славного Василия Казимировича, взвилась над ним призрачным мерцающим столбом, закрутила ему мысли: его добрые думы перемешала со своими недобрыми. А Пословница за Иванушку Дубровича взялась: в глаза ему серебром блеснула, в уши зашелестела, а в спину показала кукиш. И так разговорился Иван Дубрович, как никогда не разговаривал. Но никто из его слов ничего бы понять не смог, ибо нес добрый витязь какую то ужасную околесицу, а "тары-бары-растабары" было самое простое, что Иван говорил.
Василий Казимирович качал головой, тяжело стало в голове его. Вдруг почудилось богатырю, что никуда он не едет, а за свадебным столом пирует. Женится Василий Казимирович; чувствует плечом, что невеста рядом сидит, да только кажется ему это не невеста, а ворона. Поворачивается нет, невеста. Брови у нее черные, высокие, как два змееныша, нос красивый крючком; на волосы залюбуешься, у невесты не волосы, а гнездо. Вот как бы умер Василий Казимирович, а красавица жена родила ему через неделю сына. Но это уже как будто и не ребенок его, а он сам, маленький Василий Казимирович родился. Беспомощный такой, ножками сучит, плачет. А над ним ворона наклоняется. Надо ей в город идти, на заработки; ребенка некуда девать. Привязывает к груди Василия Казимировича камень хочет утопить. Зачем ей ребенок, если завтра у нее опять свадьба. Перед зеркалом сидит, смеется, волосы укладывает гнездом. А в гнездо то будто садится ворон. И похож он на Василия Казимировича. "0, Господи! стонет богатырь, а через минуту смеется. Эй, лукавый, иди сюда!"
Труднее всех пришлось Добрыне Никитичу. Конь его пошел прямо в заросли: идет, деревья ломит, позади себя просеку оставляет. А Последница все не отвязывается, смеется злобно, путает следы; в самую чащу героя заманивает; высокими травами, кривыми корнями путь его запутывает. А Добрыня понять ничего не может. Едет, как в полусне. Только что были рядом братья крестовые, богатыри, но вдруг чудища какие-то появились. От древа сучок отделился. Нос длинный, шилом. Глаза, как два уголька горят; уши торчком. Руки сухие ветки. Леший не иначе! А вот Хозяин Леса бежит: ноги дубовой корой покрыты, а грудь и спина листвой березовой. У ручья лесного Водяной сидит: прозрачный, как водные струи, шумит, как река на мельничном колесе. Бородища длинная ручеек отдельный. С тем лесным ручьем борода сливается, струйка со струйкой сплетаются. Рядом озеро. А из озера выходят русалки. Одну Водяницей зовут, другую Купалкой, третью Лоскотухой. За ними и четвертая выходит, и пятая... Их не счесть! Все красавицы волосы распустили длинные зеленые. Смеются. На ветвях плакучей ивы, будто на качелях, качаются. Добрыню на игрища свои зазывают, тянут к реке за белые руки тянут, пощекотывают. Да не боится Добрыня щекотки, девушек с рук отряхивает, не идет к воде. Не четверг ли сегодня? Опасный русальчин велик день. Нельзя купаться в русальную неделю... Но очень уж ласково девушки зовут, к Добрыне Никитичу нежно жмутся, в глазки заглядывают, руки гладят и песни поют, приятные слуху. Вот уж рядом плещется вода, все настойчивей русалки. Ах, как любят Добрыню! Столько лет его ждали. В спину подталкивают, никак не справятся с богатырем. Утопить хотят, а он не поддается. К ласкам их нечувствителен, не слушает песен. Веточку полыни Добрыня срывает и отгоняет от себя русалок. Они плачут в воде, но видно, что не от сердца их плач. Через минуту уж смеются, опять на ветвях качаются. Забыли про Добрыню, какого-то молодого пастушка к реке тянут, а он смотрит на них во все глаза.
В самой чаще зверья собралось ступить некуда. Удивляется, едет Добрыня; голову ломает, понять не может причины сего явления. Олени и лисы, зайцы и белки, волки, кабаны, лоси все здесь. Чего ждут? Недоуменно озирается Добрыня Никитич. Вдруг видит... Что за существо! Человек не человек! Ноги бурой шерстью заросли, вместо стоп копыта. Тело могучее, загорелое, волосы косматы, сто лет нечесаны, лицо доброе. Улыбается это чудо лесное, оленуху гладит, рожки ей почесывает. А другую руку свирепому медведю в загривок запустил. И вовсе не свиреп, оказывается, медведь. Глаза зажмурил от удовольствия, сопит, слюну ручейком пускает. Зайцы и белки, бурундучки и ежики к ногам того странного существа прижимаются обо всем забыли, ничего не видят вокруг; мышь лисы не боится, оленуха волка...
Догадался Добрыня Никитич: это Велес среди зверей скотий бог. Видно, пришли звери к нему на поклонение; перед своим богом все равны. И для каждого зверя, большого или малого есть у Велеса ласка, щедр бог на доброту. А еще сказочно богат Велес: с левой руки его серебро сыплется, с правой золото. Но не только звери к Велесу льнут. Тут и русалки ему поклоняются, и мавки, и девы-рожаницы, что живут в полях ржи, и самовилы крылатые, что владеют колодцами, всех не перечислить. На доброго Велеса молятся, потому что он любовь...
Дальше Добрыню Последница повела. Верно, погубить хотела. Зрелище жуткое ему представила: будто едет по лесу свадьба. Возки у той свадьбы легкие, расписные. Но вместо лошадей дикие свиньи запряжены. В первом возке не жених с невестой, а лютый волк с волчицею. Во втором возке не родители, не сваты волки матерые. И все гости волки, в платья обряженные. Едут, воют на весь лес. Дикие свиньи испуганно хрюкают, несутся во всю прыть. Звонят колокольцы. А волки радуются, сильней погоняют.
У волка-жениха глазищи красные, клыки в палец толщиной. А рубаха белая, расшитая петухами. У невесты чуть поменее клыки, морда седая, словно снегом обсыпанная; фата на ветру бьется, за спиной развевается, невеста рычит.
Волк-жених тройку нахлестывает да к Добрыне поворачивает. Веселится свадьба: попируем сейчас на богатырских косточках!..
Но не очень-то испугался Добрыня Никитич, про свадьбы оборотней еще в детстве читал. Знал, как с оборотнями бороться.
Приближалась свадьба. Волки рычали, визжали свиньи. Расписные возки на корнях подскакивали... Добрыня Никитич снял с себя широк-пояс, времечко подгадал, изловчился и выхватил жениха из возка. За загривок волка держал, высоко над собой поднимал. Потом оборотня перепоясал и воскликнул:
Господи, помилуй!
При этом крепко затянул узел.
Тут и обмяк волк, перестал вырываться, дергать лапами. И спала с него серая шкура, и явился перед Добрыней юноша-жених.
Заплакал от радости этот человек, Добрыне Никитичу в ножки поклонился. И сказал:
Спасибо тебе, добрый молодец! Спас ты меня и мою свадьбу.
Оглянулся Добрыня Никитич и увидел, что в расписных возках уж не волки, а люди сидят: нарядные, веселые, хмельные. А невеста писаная красавица. Лицом бела, брови соболиные. Сидит, фатой прикрывается, заливается румянцем.
Жених Добрыне говорит:
Злая ведьма заколдовала нас. Тридцать три года по миру ездим, людей пугаем: рычим, воем, щелкаем зубами. Каждый на нашей свадьбе себя человеком мнил. А в зеркало поглядится волк волком. Беда великая! А ты выручил нас. Как благодарить тебя?
Пожал плечами витязь:
Нет ничего проще: счастливы будете, помяните добрым словом Добрыню Никитича!
Сел жених в возок к невесте, щелкнул кнутом. Здесь перепуганные дикие свиньи превратились в красивых белых коней. И тронулся свадебный поезд. Гости смеются, Добрыне руками машут, величальную песню поют:

Как не рюмочки по столику гремят,
Да не стаканы выговаривают.
Да еще кто ходит по горнице,
Да еще кто ходит по высокой?
Как Добрынюшка ходит по горнице,
Да свет Никитович по высокой.
Да он ведь белится, румянится,
Да хорошо, бодро сряжается,
Да как Добрыня в гости просится:
"Да ты Настасьюшка, да свет Микулична,
Да ты спусти-ка в гости к батюшке,
Да ко родимой матушке".
"Да ты, Добрынюшка, братец мой,
Да посиди-ка у меня в терему,
Да погляди-ка на мою красоту".
"Да уж я сколько бесед испрошел,
Да тебя лучше и краше не нашел.
Да хоть и лучше, и краше тебя есть,
Да на моем сердце желанной такой нет".

Скрылась за деревьями свадьба. Добрыня Никитич коня плеточкой стегнул. Едет, сам не понимает, куда конь его несет.
А коварная Последница свадьбу глазами проводила, в сердцах плюнула; злилась очень, что не сумела погубить добра молодца, досадовала, что не оправдали себя вурдалаки. Но другую погибель Добрыне придумала, взмахнула серыми рукавами, растрещалась сорокою, подруг своих, ведьм, накликала, позвала на шабаш.
Полетели по небу ведьмы; летели, натирались волшебными мазями. Кто на метле, кто в ступе, а кто просто так. Из под черных облак абракадабру кричали, торопились на шабаш, пели песни. Слышал Добрыня: вот какие это были песни:

Кумара.
Них, них, запалам, бада,
Эшехомо, лаваса, шиббода.

Кумага.
А. а. а. о. о. о. и. и. и.
Э. э. э. у. у. у. е. е. е.
Ла, ла, соб, ли, ли, соб, лу, лу, соб!

Жунжан.
Вихада, ксара, гуятун, гуятун.
Лифа пррадда, гуятун, гуятун.
Наппалим, ваишба, бухтара.
Мазитан, руахан, гуятун.

Жунжан.
Яндра, кулайнеми, яндра.
Яндра.*
(* текст песен ведьм на тарабарском языке взят из книги М. Забылина «Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия»).

Понятное дело, смысл этих песен остался от Добрыни сокрыт. Но ведьмы отлично их понимали. Веселились в небесах, перекрикивались, кувыркались на шабаш слетались.
Путала Последница следы: передние назад перекладывала, задние наперед бросала. Ничего не понимал Добрыня Никитич, хоть и весьма учен был и немало прочитал книжек. Конь его богатырский Воронеюшко прямо на шабаш бежал, будто вселилась в него нечистая сила.
Увидел Добрыня медведицу за кустом. На задние лапы поднялась медведица, пасть черную, пасть зловонную раскрыла. Витязь наш схватился за копье, нацелился ударить. Да расхохоталась тут страшная медведица, шкуру свою когтем прорезала, скинула. И оказалась под шкурою толстая баба в сарафане. Не по себе стало Добрыне Никитичу, мог он побожиться, что только что настоящую медведицу видел.
Выехал конь на большую поляну. Лунным светом поляна залита, светлячки ползают по травам. Глядит Добрыня: ведьмы с неба спускаются, через двенадцать ножей перекувыркиваются и принимают разные образы. Одна ведьма в копну сена превратилась; другая, безобразная, в красивую девушку; третья в лягушку; четвертая в мышь. Много тут всякой нечисти объявилось. Повыползали из кустов и жабы, и змеи. Коров доили, упивались молоком; чертили на земле круги, а в круги ножи вонзали...
Набирал силу бесовский праздник!
Вдруг нечто черное и косматое возникло в середине поляны. Присмотрелся Добрыня Никитич, а это черный козел на гнилом пне сидит; сидит, страшным голосом блеет и копытом в землю стучит. Все те мерзкие твари, что на поляне собрались, услышали призывы властелина своего и поспешили на поклонение ползли и скакали. Преданно шипели и квакали. Злобные ведьмы синими зубами скалились, перекувыркивались через двенадцать ножей, принимали новые образы, черного козла веселили: то черными кошками скакали, драли друг дружке хвосты, то скелетами обращались, костями бряцали, зубами стучали, то взлетали над лесом воронами, гнусно каркали, а то вдруг становились толстяками-добряками и играли на невиданных инструментах дурацкую разнузданную музыку: один на червяке как на серебряной струне, другой на толстой жабе как на барабане, третий на улитке как на арфе, четвертый на змее как на дудке... Вовсю старались. А козел от удовольствия громче блеял, сильнее копытом стучал. Пыль над ним столбом поднялась. Поняли ведьмы, что час танца настал. Хороводы повели, мерзостно сплетаясь хвостами и лапами, пронзительно крича. Потом разбились на пары, танцевали, прижавшись спиной друг к дружке, лапами, копытами дробь выбивали. Косились на козла видит ли владыка их старания. Всю повытоптали траву. Какие-то младенцы с рожками ползали. Им танцующие все пальцы отдавили.
Потом трапеза была. Ели всякую пакость, пили кровь. Животы у ведьм урчали; ведьмы животики себе поглаживали, икотку поикивали, губки складывали трубочкой.
Возле того козла, бога своего, возвели алтарь. Насмехались над церковью христианской: дурацкие, богохульственные проповеди читали, затем совершали обряды крестили крысу, венчали жабу с лягушкою и вытворяли всякие мерзости, о коих тут невозможно написать... И опять пляски продолжили: попревращались все в красивых юношей и девушек. В пару избирали себе бесов...
Вдруг подходит к Добрыне Никитичу жена его Настасья:
Что ты, Добрынюшка, тут стоишь? Что смотришь? Или праздника не видел и не знаешь, что делать?.. А вот я научу тебя!
Несказанно удивился Добрыня, увидя ведьму в облике своей жены. Сначала чуть не поверил было, что это и есть Настасья, но вовремя приметил хвост сороки, привязанный к поясу, и в лице что-то необычное нашел. Быстро догадался: лицо обманной Настасьи было как зеркальное отражение с первого взгляда не поймешь, но присмотришься и заметишь.
Ведьма говорит ему:
Вот мазь возьми, натрись ею и к нам поспеши. Очень уж хочется нам со славным витязем поплясать... Мазь хорошая, быстро подействует. В ней Аконит есть, и дурман, и красавка, и белена...
Хорошая мазь! согласился Добрыня. Нет в ней только трех трав.
Каких же? округлила глаза ведьма.
А вот я тебе сейчас их покажу!..
Учен был славный воин Добрыня Никитич, книг немало он прочитал, знал, как с ведьмами бороться. Поискал вокруг себя, сорвал крапиву, чернобыльник к плакун-траву. Сложил их вместе и погнал ведьму прочь. На шабаш наехал Добрыня, травами чудодейственными размахивал... Что тут началось! Какой шум поднялся! Кричали, верещали, квакали, мычали, голосили и рычали. Скакали, ползли, через двенадцать ножей обратно перекувыркивались; разбегалась по кустам, вылетали в небо. Отчаянно блеял черный козел. Тут вырубил Добрыня Никитич кол осиновый и тем колом козла убил пригвоздил к земле его. Вспыхнул козел желтым адовым пламенем и бесследно исчез. И шабаша как ни бывало!
Вместе со всеми ведьмами и Последница бежала отчаялась погубить славного богатыря.
Здесь только и понял Добрыня, что конь его давно сбился с пути. Огляделся богатырь: вокруг него черный лес стоит стеной, низкие тучи ночное небо застилают. Где-то ухал филин. Но вот мелькнула за тучами звезда, по ней узнал Добрыня Никитич, в какой стороне он оставил побратимов. И послал туда коня.
До самой зари ехал, через густые заросли прорубался. Не раз проклял этот черный лес и ту нечистую силу, что сбила его с пути. На рассвете уже выехал на какую-то поляну. Травы здесь были высоки: на коне Добрыня сидел, а росой ноги до колен вымочил. Хотел быстрее проехать поляну, коня подстегивал, да пришлось задержаться. Посреди поляны, сокрытое травой, лежало что-то: камень не камень, может, старое древо, разбитое молнией, ветрами поваленное. Перескочить не перескочишь. Объехать разве... Взял Добрыня вправо, на непролазный кустарник наткнулся; подался влево едва в яму не угодил. Думает: что же это мне дорогу перегородило? Спешился, раздвинул высокие травы. Видит, ствол дубовый перед ним: с одной стороны черный, обугленный, с другой зеленый, покрытый мхами и лишайниками. Да не простой это был ствол, а идол древний, бог языческий: может, Перун-громовержец, может, Сварогом звался или Даждьбогом. Внимательнее осмотрел поляну Добрыня Никитич, угадал в траве камни, разложенные кругом, и понял, что заехал он невзначай на старое капище языческое, может, главное капище Руси.
Тишина стояла необычная значительная тишина.
Посрубал траву Добрыня сабелькой, лик языческого бога открыл: глаза круглые, строгие на витязя глянули, а губы как бы в усмешке кривились. На груди идола были начертаны какие-то письмена. Но Добрыня, хоть и ученый человек, письмен тех не разбирал. Да мало кто их на Руси уж помнил, ибо с верою греческой приняли и греческие письмена.
Посидел Добрыня Никитич у древнего бога на груди, над тем поразмыслил, как объехать его. Улыбнулся одной мысли: что повалить бога оказалось когда-то проще, чем теперь объехать. Решил в лес с поляны свернуть. Поднялся. Только взял коня под уздцы, а ему кто-то и говорит в спину:
Что, Добрыня, мучают сомнения?
Оглянулся богатырь, никого позади себя не увидел. Жутко стало: он ведь явственно слышал чей-то голос в тишине. Осенил себя крестным знамением Добрыня. Еще шаг ступил. Но тот же голос остановил его:
Да, да! Это я с тобой говорю. Когда-то имя носил высокое. Теперь вы меня презрительно Идолищем зовете...
Повернулся Добрыня Никитич, добрый христианин, опять сотворил крестное знамение.
Вот, вот! сказал Идолище. Веру христианскую, веру греческую приняли, имя свое русское забыли. Богов, в коих отцы верили, вы презрели, священных идолов, Перуна да Мокошь, в реку сбросили. Это вам добром не отзовется...
Долгий спор! сказал Добрыня. Священники с волхвами уж не один год схватываются: и на площадях прилюдно спорят, и в чаще лесной саблей булатной спор решают. Столько уж слов говорено, столько крови пролито!.. Почему я за всю Русь должен перед тобой ответ держать?
Но будто не слышал его, сокрушался Идолище:
Зоветесь христианами, а в душе язычники. И вот тому доказательства: кроме Христа, веруете и в Велеса, и в Рожаницу, и в русалок, и в домовых, и в кикимор... Праздники древние языческие с христианскими смешали. А приметы ваши и суеверия чаще значат больше для вас, чем сама вера. Раздвоенность теперь навеки ваша спутница: раздвоенность внутри каждого из вас разделит всех вас, и забудете вы, что такое единодушие. Спас бы, объединил людей русских символ, начертанный на моей груди, но никто уж тот символ не постигнет... Вы забыли старые письмена.
Здесь замолчал Идолище. Глаза его строгие вдруг стали скорбными, растрескались. И потрескались губы. С груди посыпалась труха. В мгновение ока посерел Идолище; дрогнул древний дубовый ствол, в нескольких местах просел. На глазах разрушался, становился древесной пылью будто усердный древоточец, враг язычества, трудился над ним тысячу лет. Не успел Добрыня прочитать: "Отче наш!", а уж Идолище обратился в прах. И сомкнулись над прахом травы, и не нужно было витязю это место стороной объезжать.
В этом скором разрушении, в том, что идол дорогу уступил, конечно, таился какой-то символ. Но Добрыня не думал над ним. Он к друзьям своим торопился, побратимам крестовым; беспокоился, не приключилось ли с ними чего дурного.

Вот выехал Добрыня Никитич на дорогу и увидел побратимов. Позвал их, а они его словно не слышали. Да как-то странно себя вели: Иванушка Дубрович говорил несусветную тарабарщину, а Василий Казимирович головой качал, виски руками сжимал и стонал.
Тут и разглядел Добрыня причину их такого поведения: над Василием Казимировичем призрачный столб вился, похожий на старуху Помыслицу, а за Иваном Дубровичем Пословница шла, кукиш ему в спину тыкала.
Вспомнил Добрыня про чудодейственные травы, коими шабаш разогнал, выхватил из-за пояса крапиву, чернобыльник и плакун-траву, махнул пару раз и злые колдуньи бесследно исчезли.
Иван Дубрович, который целую ночь долдонил "тары-бары-растабары", повернулся к Добрыне Никитичу:
Вот я и говорю, Добрыня, что-то долго мы едем...
И замолчал.
А Василий Казимирович перестал стонать, перестал сжимать голову и говорит:
Странное раздвоение нашло на меня. Наваждение какое-то! Будто я родился и должен умереть. Будто я добрый человек и одновременно злой Ворон в гнезде, будто я люблю и ненавижу. Будто от Бога во мне что-то и вместе с тем от зверя. Разве так бывает?
Вот я и говорю, вставил Иван Дубрович. Что-то долго мы едем! Еще годик-другой дороги и не такие мысли нас посетят.
Добрались наконец до земель Сорочинских, до мест неверных. Еще издали увидели орды кочевников: большие кибитки, двухколесные арбы, людей бритоголовых в цветастых халатах, удивительных животных верблюдов. Табуны лошадей черных, злых, полудиких кружили по степям; отары овец ходили по бескрайним пастбищам. Тут и там стояли войлочные шатры.
Посольство киевского князя встретила сотня витязей Бутеяновых. Лихие витязи быстрые, громкоголосые, могучие. К богатырям русским подлетели ураганным ветром. Окружили, скакали рядом: рассматривали гостей, перекликались, посмеивались. И гости рассматривали хозяев: на коней их глядели, грызущих удила, на одежды нарядные, на пришивные стальные нагрудники, на кривые сабельки.
Русских богатырей сопроводили витязи к столице Бутеянова королевства. Диковинный это был город: храмов в нем много, да все не православные, домов не счесть, да все без крыши и из глины сделаны; людей на улицах толпы ходят, а о чем говорят, без толмача не поймешь. Ехали ко дворцу, Василий Казимирович с достоинством прямо глядел. За ним Добрыня Никитич следовал, с достоинством поглядывал по сторонам. Последним Иванушка Дубрович поспешал; о достоинстве не думал, рот от удивления открыл, крутил головою все ему в этом городе было интересно. Молод был Иван, сердцем открыт, душой прост. Детей голопузых, что на улице встречал, одаривал орехами.
Улочками тесными, через базары шумные приехали ко дворцу. Много видели разных палат русские витязи, а таких не видали: стены били из розового мрамора сложены, купола же из голубых сапфиров; двери и окна украшены тонкою резьбой. Посреди широкого двора бассейн с фонтанами. В воде плавают золотые рыбки. Вокруг бассейна дорожки, усыпанные аметистами. И фигуры сказочных животных повсюду, вырезанные из камня, грифоны из малахита, пардусы из яшмы, единороги из хрусталя. Да, богат король Бутеян Бутеянов!..
Полуобнаженные слуги, лоснящиеся от масел, красивые и стройные, как языческие божества, провели русских послов во дворец. По ступеням бронзовым поднялись к залу серебряному, прямиком к золотому трону. А на троне сидел сам король, на послов глядел величественно.
Вот вошел в тронный зал Василий Казимирович, со славной своей дружиною вошел; так и дрогнули во дворце стены тяжелы, могучи были русские богатыри. Малые столики с дарами чужими в зале покачнулись, лепестки цветов серебряных в бронзовых вазах жалобно задребезжали, а хрустальные вставочки в оконцах зазвенели и едва не рассыпались.
Тут переглянулись слуги Бутеяновы и верные витязи короля. На русских послов хмуро посмотрели. А те по привычке глазами икону поискали не нашли. Без иконы Господу помолились: крест клали по-писаному, а поклоны по-ученому на все четыре стороны богатыри поклонились и самому королю в особину, и князьям его боярам так же.
Потом на стол золотой положили послы дани-выходы: двенадцать лебедей, двенадцать кречетов. А Василий Казимирович из-за пазухи ларчик сандаловый с грамоткой повинной достал и поставил его возле трона к ногам Бутеяна Бутеянова.
Хмуро кивнул ему король принял дани-выходы от князя киевского за двенадцать лет. И ларчик с грамоткой повинной слугам ногой подтолкнул тоже принял. А как толкал Бутеян ларчик тот, на Василия Казимировича зорко смотрел: стерпит ли обиду киевский посол, когда увидит, что грамотку его каблуком топчут? Но Василий Казимирович давно уж духом укрепился, от короля Бутеяна подвоха ждал. Глазом не моргнул. Он бы и сам ту грамотку позорную ногами потоптал, если б можно было.
Оценил выдержку посла, улыбнулся король Бутеян. Велел отнести дани-выходы во глубокие погреба, а грамотку подшить к летописям.
Пригласил затем хитрый Бутеян Бутеянов киевских послов в пиршественный зал. Сел король за столы широкие, а русским богатырям ничего не сказал, за столы не посадил, гостеприимства восточного, которое уж притчей во языцех, не выказал. С разных блюд пробовал король яства сахарные, пил напитки медвяные душистые, русским богатырям не предложил угощений: стояли витязи голодные в дверях, косяки плечами подпирали, мяли шапки в руках.
Не спеша откушал король, белые ручки в чаше омыл и говорит:
Гляжу на вас, удалые добры молодцы, славные святорусские богатыри, и думаю: много, должно быть, вы совершили подвигов, и силушки накопили немало. Похвально, конечно! Однако, это все сила телесная. А как у вас насчет другой силы? тут Бутеян постучал себе пальцем по короне. Той, что под черепной крышкой заключена... Горазд ли кто из вас играть в шашки-шахматы, а славную индийскую игру?
Удивленно оглянулся на побратимов, выступил вперед Василий Казимирович:
Когда ехали сюда, слышали, что ты мудр, Бутеян Бутеянович! Но не знали про твои утехи королевские, и не знали про твои богатырские ухватки. Есть у нас игроки, знакомые с шашками-шахматами, славной индийской игрой. Один Владимир-князь чего стоит!.. Да вот беда: все игроки наши дома оставлены!..
Обиженно губки поджал Бутеян, не удалось показать этим неучам киевским свое мастерство.
А Василий Казимирович продолжил:
Да, оставлены лучшие игроки. Потому-то вся у нас надежда на Спаса Вседержителя и пресвятую Богородицу; и совсем малая надежда на младого игрока Добрынюшку Никитича!..
При этих словах оживился король, велел слугам принести доску шахматную. В миг исполнили приказание: положили доску из дерева черного и из дерева красного на золотой стол, расставили фигуры, из слоновой точеные кости.
Пожал плечами, сел Добрыня против короля. Второй раз в жизни видел шахматы, диковинную индийскую игру; а первый раз когда видел, только и научился, что фигуры переставлять. Это в посольстве весьма пригодилось.
Удовольствие король предвкушал... Началась игра, да быстро кончилась: проглядел-проворонил Добрыня три важные фигуры. Хитрый Бутеян все его войско шахматное с доски и снес. Руки потирал король, радовался, что показал этому дородному молодцу, где у человека истинная сила сокрыта.
Воскликнул Добрыня Никитич горестно:
Напрасно понадеялись вы на меня, братья крестовые, дружинушка храбрая! Не бывать нам, видно, на святой Руси, не видать уж света белого. Проиграл я ваши головы молодецкие и свою в придачу в эту хитрую игру шашки-шахматы...
Проиграл! кивал Бутеян ласково. Посему сидеть вам в темнице до скончания века!..
Однако не так уж прост был Добрыня Никитич, говорит королю:
Проиграть-то проиграл, да тому есть причина: силы у нас не равны! Ты, Бутеян Бутеянович, из-за стола встал, кушаний сладких попробовал, напитков медвяных отведал. А мы прямо из седла.
Развеселился, засмеялся король:
Где это видано, чтоб желудок голове был подспорьем?..
Но делать нечего, посадил киевских послов за столы; дал им вволю сладких кушаний и напитков медвяных. Потчевал русских богатырей да поторапливал, очень хотел на равных Добрыню разгромить.
Наконец наелись досыта богатыри. Добрыня в чаше руки омыл, сел опять против Бутеяна за стол золотой. Фигуры уж расставлены были – так не терпелось королю.
Вопрос непростой – подспорье желудок голове или не подспорье – для себя каждый сам решит. Но только на второй раз Добрыня сильнее играл. Может, наловчился, может, тонкости раскусил, кое-что смекнул, кое-что у короля перенял... Проворонил Бутеян одну важную фигуру, проморгал вторую. Тут и выиграл Добрыня Никитич: все войско шахматное Бутеяново по одной фигурке с доски снес.
Глаза округлил, побледнел король, зубы сжал до скрипа. Устыдился проигрыша перед послами, устыдился перед собственными слугами.
Это случайно! шипит Бутеян. Не может такого быть, чтоб на сытый желудок лучше игралось.
Может или не может – а проиграл... Сели за шахматы в третий раз. Над каждым ходом долго думал король. Когда фигуры двигал, руки его дрожали. Вроде работы никакой не делал, а спина взмокла от пота. Тяжела славная индийская игра!
Наверное, звезды не благоприятствовали в тот день королю. Вот одну фигуру важную проворонил Бутеян, проморгал вторую; третью, говорят, прошляпил. Почернел лицом король, глаза кровью налились. Стер бы в порошок этого дородного богатыря, да руки правилами связаны.
Выиграл наш Добрыня быстрее прежнего, все войско Бутеяново шахматное с доски снес. Развел руками:
Я еще не лучший игрок! Покрепче меня найдутся в стольном Киеве.
Очень не понравились Бутеяну Бутеяновичу эти слова. И решил он первенство взять не мытьем так катаньем. Скинул шахматы со стола и говорит:
Вот, гляжу на вас, удалые добры молодцы, святорусские богатыри, и думаю, что нет среди вас стрелка лучшего, чем мои стрелки. Вряд ли сможет кто из вас так выстрелить, чтобы стрелу на острие ножа надвое расщепить и теми половинками, весом равными, еще два колечка серебряных пронзить.
Улыбнулся тут Василий Казимирович, на побратимов крестовых покосился. Отвечает королю:
Когда ехали мы сюда, слышали, что ловки твои воины, Бутеян Бутеянов! Но не знали про твои утехи королевские, и не знали про твои богатырские ухватки. Думали, только и требуется от нас, что дани-выходы отвезти да грамотку повинную положить к трону... Есть, конечно, у нас славные стрелки. Да вот беда: все они дома оставлены!..
Занервничал король Бутеян, очень хотелось ему первенство перехватить, показать киевским послам, как далеко им до мастерства истинных воинов.
Но продолжил Василий Казимирович:
Увы, оставлены лучшие стрелки. А посему вся у нас надежда на Спаса Вседержителя и пресвятую Богородицу; и совсем слабая надежда на младого стрелка Добрынюшку Никитича!..
Опять он! фыркнул Бутеян, но не стал противиться.
Позвал своих слуг, велел им:
Соберите-ка со всего королевства лучших стрелков!
Быстро выполнили повеление слуги, привели во дворец триста воинов. Из этих лучших выбрал Бутеян сотню получше, а из сотни троих отменных выбрал. И сказал им:
Идите-ка, воины мои верные, могучие богатыри, в погреба глубокие и принесите мой тугой разрывчатый лук.
Поспешили Бутеяновы богатыри в королевскую сокровищницу, в оружейную палату, отыскали там тугой разрывчатый лук. Да тяжел лук оказался едва подняли его богатыри! Принесли к королю Бутеяну.
Мы уступим гостю, сказал король. Пусть первым стреляет!
Взял тут Добрыня Никитич хваленый Бутеянов лук, одной рукой поднял его, внимательно осмотрел. Хмыкнул в сомнении. Потом стал стрелочки на лук накладывать, за тетивочки шелковые потягивать. Загудел лук, потрескался; шелковые тетивы полопались. Сам лук на кусочки рассыпался.
Сказал Добрыня:
Дрянной лук у твоих стрелков, Бутеян Бутеянович! Не с чего выстрелить святорусскому богатырю!
Закусил губу король, опять послал своих воинов во глубокие погреба; велел принести самый лучший лук.
Поспешили витязи в оружейную палату, отыскали самый лучший лук. Схватились за него, а поднять не могут. Подмогу позвали, положили лук на тележку. И к Добрыне подкатили.
Сказал король:
Вот мой самый лучший лук. Не жалко! Было бы из чего выстрелить святорусскому богатырю!..
Принимает Добрыня Никитич, молодой стрелок, лучший лук Бутеянов берет одной рукой. С сомнением осматривает... Покачал головой. Стал на лук каленые стрелочки накладывать, стал потягивать за шелковые тетивочки. Обомлел Бутеян Бутеянович, как увидел, что не выдерживает силы богатырской его лучший лук.
Тренькнули жалобно, оборвались шелковые тетивы; хрустнул лук, на кусочки развалился. Развел руками славный Добрыня Никитич, в унынии воскликнул:
И этот лук дрянной у твоих стрелков, Бутеян Бутеянович! Сам видишь, не с чего стрелять святорусскому богатырю!
Хоть и хитрый был король Бутеян, на увертки гораздый, а и он растерялся, не знал, что ответить.
Добрыня Никитич к побратимам повернулся, незаметно подмигнул:
Братец крестовый Иван Дубрович, сам видишь, какова беда, не с чего мне стрелять. Сходи-ка ты, братец, на широк двор к моему коню Воронеюшке, подойди к правому стремечку булатному да отстегни мой любимый лук разрывчатый.
Пошел Иван Дубрович из королевских палат, отстегнул лук от булатного стремени, сунул за пазуху. Стал возвращаться.
А лук у Добрыни Никитича был не простой: в тупой конец его введены были гусельки. Бывало звонко гудели они, когда стрелял Добрыня, то гудели, на всех страху нагоняли, то гудели-смеялись... Шел Иванушка Дубрович по палатам королевским, на тех гусельках яровчатых поигрывал. Музыканты Бутеяновы, слыша необычную игру его, приумолкли, скоморохи все пригорюнились: тревожный у русских послов наигрыш; от того наигрыша на сердце щемит...
Взял Добрыня Никитич свой любимый лук, дернул разок за тетиву. Оттого возликовали волшебные гусельки. Засмеялся стрелок молодой. Дрогнуло у короля Бутеяна сердце.
Слуги королевские зажали меж двух бревен нож острием кверху. Позади ножа на конских волосках два серебряных кольца подвесили и толкнули их, чтоб вращались.
Стреляй, богатырь! улыбнулся Бутеян. Промахнешься быть тебе в темнице за то, что луки мои изломал.
Встал Добрыня, стрелок молодой, на одно колено, лук свой погладил, приласкал, торжественно отозвались гусельки. Стрелу Добрыня положил, натянул тетиву шелковую... Недолго целился, отпустил тетиву. Звонко запели гусельки. Стрела каленая зло свистнула и прокатилась гладким древком по острию ножа, здесь расщепилась на равные части, на полустрелочки, и каждая половинка пронзила свое кольцо...
Духом воспрянули русские богатыри, славная дружина. Погрустнели богатыри Бутеяновы. Свои достали луки из-за спины и сделали по выстрелу. Первый пустил стрелу недострелил, второй пустил стрелу перестрелил, а третий вообще не попал.
Прошипел на них Бутеян Бутеянович:
С глаз моих долой!
А Добрыня Никитич тем временем вздыхает скромно:
Это я еще не лучший на Руси стрелок! На всякого лучшего еще лучший находится.
От негодования не находил себе места злой король Бутеян. Но сдержался. Хотел во что бы то ни стало добыть себе первенство.
И говорит такие слова:
Да, опять гляжу на вас, святорусские богатыри, и думаю, горазды ли вы одной рукой бороться? Осилите ли вы моих сильнейших богатырей? Сколько у трона моего послов перебывало, а всех положили на лопатки Бутеяновы могучие молодцы!
Кивнул Василий Казимирович, старший брат:
Когда мы ехали сюда, мудрый Бутеян Бутеянович, многих послов встречали. Они говорили нам о силе и ловкости твоих молодцов. Да не знали мы про твои утехи королевские, как не знали про твои богатырские ухватки. Лучшие наши борцы все в Киеве оставлены... Одна только надежда у нас, что на Спаса Вседержителя и пресвятую Богородицу; и совсем небольшая надежда на молодого борца Добрынюшку Никитича!..
Приказал король лучшим своим борцам во двор спуститься. И Добрыня пошел с ними; по ступеням спускался, белые руки разминал. Кольчужка на плечах его поскрипывала.
Бутеян Бутеянов тем временем позвал Василия Казимировича с Иваном Дубровичем на балконы королевские, усадил их на ковры.
Насладимся зрелищем! не сомневался король в силе и ловкости своих витязей.
Вот вышел Добрыня на широк двор, встал против Бутеяновых богатырей. Заныло сердце русское, ибо страшны были те богатыри: плечи у них саженные, кулачищи молоты, а голова у каждого как пивной котел. Где ж с такими справиться! Стоят борцы Бутеяновы, глазищами злобно сверкают, на Добрыню грозно порыкивают.
Оглянулся Добрыня Никитич на своих побратимов и говорит погромче:
Эх, братья мои крестовые, храбрая дружинушка! Не бывать нам, видно, на святой Руси, не видать света белого. Побьют нас воины Бутеяновы!..
Слаще меда показались эти слова королю; в улыбке расплылся, предвкушал победу.
Начинайте же! воскликнул, хлопнул в ладони.
Тут пошли богатыри Бутеяновы на Добрыню, а Добрыня на них. И сошлись они на середине двора. Крепко стукнулись. Затрещали косточки. Как толкнут богатыри Добрыню, у того в глазах темно. Как Добрыня толкнет богатырей, так те по двое, по трое по двору катятся, силу русскую клянут. Встанут с земли, опять на Добрыню бросаются, никак не угомонятся. Глядит Добрыня, а их с десяток уже, богатырей Бутеяновых. Откуда берутся, как множатся? Схватил Добрыня Никитич одного борца за ноги да над своей головой раскрутил его. Стал он тем борцом помахивать, других борцов поколачивать. Стон и крик поднялся во дворе. Разлетаются борцы в разные стороны, среди них наш Добрыня столбом возвышается, медведем рычит...
Распахнулись вдруг ворота на широк двор, и откуда ни возьмись привалило силушки поганой видимо-невидимо да черным-черно. Вот-вот сметут Добрыню Никитича. Упирается святорусский богатырь, едва напор сдерживает. Одному сломит саженные плечи десять других поднимаются; двоих пивными котлами сшибет двадцать других подходят.
Здесь и кончилась борьба, и началась битва нешуточная: не на жизнь, а на смерть, не до потемнения в глазах, а до кровушки горячей!..
Со всех сторон прут витязи Бутеяновы на Добрыню Никитича. Нет им числа, нет меры их злости. Вскричал тут Добрыня, к балконам королевским обернулся:
Эй, вы, братцы крестовые! Зазевались? Поспевайте на выручку, коли видеть живым хотите брата своего среднего Добрыню Никитича!
Молодой Иванушка Дубрович вскочил с готовностью с ковров персидских, со скамеечек турецких, побежал по дворцу на широк двор. По пути он в великой горячности короля Бутеяна, хитрого, бесчестного последними словами клял. У крыльца увидел золотую карету королевскую. Выломал из кареты стальную ось. И пошел Иван Дубрович, брат младший, свою силушку чужим богатырям показывать, направо-налево осью махать, ломать кости, пивные котлы проламывать. Полилась тут кровушка на землю, как река льется, зашумела кровушка, как водопады шумят. Ноги разъезжались у богатырей, руки роняли оружие. Падали, кричали, под ногами у дерущихся ползали, на дорожках сада дворцового, среди камней-самоцветов умирали. Шел Иванушка Дубрович, крестовый побратим, будто косой траву косил: направо ударит десяток положит, налево ударит десяток погубит. На выручку брату среднему торопился. Пробился к нему на середину двора. Встали Добрыня с Иваном спиной к спине и повели битву славную, битву ужасную. Волна за волной на них набрасывались Бутеяновы богатыри, волна за волной и откатывались. Беспощадно бились, по телам мертвым ходили. Иванушка Дубрович стальной осью разил, Добрыня Никитич кулаками управлялся...
Уложили одну орду, другая явиться не замедлила темнее первой, злее во сто крат. Тиграми бросались на русских богатырей; тушами воловьими бездыханными к ногам богатырей падали. Задние напирали, передние в страхе разбегались. А в ворота новые орды ломились.
С каждым часом выше поднималась груда мертвых побитых тел. На вершине ее Добрыня с Иваном стояли, а по склонам Бутеяновы витязи карабкались, кляли силу русскую, гневались на спесь королевскую.
Так до вечера бились богатыри. Все ждал Бутеян Бутеянович, когда же Добрыню с Иваном на землю сбросят, когда им коленями придавят грудь. Кусал ногти король, своих витязей подбадривал. Не дождался победы. Видел, не знали усталости русские богатыри: будто и не дрались целый день, а только-только в битву вступили. Видел, что все меньше у него оставалось воинов, последние орды в дело шли.
Слезы обиды на глаза Бутеяну наворачивались; он их украдкой вытирал. А когда одна единственная орда осталась, не выдержал, взмолился король Бутеян:
О, богатырь святорусский! Мудрейший Василий Казимирович! Останови битву, уйми своих могучих витязей. Оставь мне силы на семена!..
Но и ухом не повел Василий Казимирович; сидел рядом с Бутеяном на балконе королевском, на персидском ковре, на турецкой скамеечке, за битвой увлеченно следил.
Все меньше становилось Бутеяновых богатырей.
Схватил король Василия Казимировича за рукав:
Отзови богатырей русских!.. Хочешь, все дани-выходы свои обратно забери все, за двенадцать лет. И грамотку повинную, не сломав печати, обратно князю киевскому верну...
Вроде прислушался хитрый Василий Казимирович, да опять отвлекся на созерцание битвы.
Пуще прежнего взмолился Бутеян Бутеянович, в ноги валится киевскому послу:
Оставь на семена хоть половину орды! Останови своих рыцарей!.. Хочешь, я к твоим даням-выходам свои добавлю. За двенадцать лет! И не лебедей-кречетов, а чего-нибудь посущественней... Соглашайся!
Здесь услышал мольбы спесивого короля Василий Казимирович, кивнул согласно; крикнул с балкона Добрыне Никитичу и Ивану Дубровичу, чтоб прекратили битву. Но не смог шум перекричать. Крушили недругов Добрыня и Иван, по сторонам не оглядывались. Только косточки вражеские трещали, только кровушка лилась. Стонали, кричали ордынские витязи, вместе с ними стонал их король, за голову хватался.
Тогда спустился Василий Казимирович на широк двор, прыгнул на коня своего богатырского и к Добрыне через темную орду поскакал. Насилу пробился. Загородил витязей Бутеяновых, Добрынин удар на себя принял, чуть удержался в седле. За плечо схватил побратима крестового:
Остановись-ка, Добрынюшка Никитич! Экий ты неуемный! Может, ты уже позавтракал, так оставь мне пообедать. Уважь старшего брата!..
Тут увидел Добрыня, кто перед ним узнал свою дружинушку, остановился, дух перевел.
Зато Иванушка за спиной его осью стальной машет, черепа неприятельские крушит, сабельки переламывает.
Подъехал и к нему Василий Казимирович, взял за могучее плечо и говорит таковы слова:
Остановись-ка, Иванушка Дубрович молодой! Экий ты размашистый, не подступиться! Видно, ты уже позавтракал, так оставь же мне пообедать. Уважь старшего брата!..
Остановился тут Иван Дубрович, огляделся, бросил в сторону стальную ось:
Эх, а я только во вкус вошел, разогрелся! Песнь до середины допел, но испортили песню...
Вот вернулись русские богатыри в белокаменные палаты. Бутеян им кланяется, благодарит за то, что оставили немного войска на семена. Возвращает им король дани-выходы за двенадцать лет, всех отдает лебедей-кречетов и грамотку повинную не задерживает. Быстро пишет и новую грамотку: от себя к князю киевскому, в коей винится за каверзы свои и обязуется платить дани-выходы до скончания веку.
А в конце приписал Бутеян Бутеянов:
"Несравненный, могущественный, князь Владимир Красное Солнышко! Раб раба твоего король Бутеян с нижайшим поклоном унизительнейше просит славных витязей своих к нему с посольством не присылать. Лучше витязи Бутеяновы будут в Киев с посольством ездить, каждый год подарки возить. А сегодня с оказией с послами твоими вот какие дары перешлю: сорок телег чистого серебра, сорок телег красного золота, сорок телег скатного жемчуга, а также сорок сороков ясных соколов, сорок сороков черных соболей, сорок сороков охотничьих псов да сорок сивых жеребцов. Окажи почтение, прими дары, князь!"
Воском желтым грамотку залил король Бутеян, своим перстнем запечатал и Василию Казимировичу с поклоном отдал. А потом и говорит:
А садитесь-ка со мной добрые киевские послы за столы хлебосольные. Станем мы неспеша блюда пробовать, пить напитки медвяные, слушать будем моих скоморохов. А за делом этим приятным будем мудрые беседы вести.
Нахмурился Василий Казимирович:
Глупый ты король, Бутеян Бутеянович! Когда мы хотели услышать эти слова, ты молчал, пировал, а нас, послов киевских в дверях держал. Но едва мы ехать собрались, ты не вовремя про гостеприимство вспомнил... Нет уж! Позавтракали мои крестовые побратимы, а я, может, в поле пообедаю. Видел, много там ходит стад, много шатров раскинуто. На подстилке войлочной мне приятнее будет беседы вести с простым пастухом, чем с тобой, спесивым!..
Так отправились богатыри в обратный путь. Впереди телеги ехали, сокровищами груженые и клетками, за ними табун жеребцов шел и свора выжлецов, псов охотничьих, а замыкали движение наши славные витязи. Ехали, меж собой неторопливую беседу вели, за дарами короля Бутеяна приглядывали.
Заскучали по матушке святой Руси от самого королевства Бутеянова ее выглядывали, хотя знали, что далек их путь. Днем ехали по красному солнышку, в ночь ехали по светлому месяцу; время шло потихоньку день за день день за день, как трава растет, год за год, как вода течет.
И однажды приехали богатыри к своим раздольным дорожкам крестовым, подъехали к старому дубу Невину, к славному камню Латырю. Мало что изменилось на святой Руси: может, дуб стал чуть-чуть выше, может, камень чуть глубже в землю вошел...
Тут расстались богатыри. Василий Казимирович давно уж подумывал съездить к Царьграду, желал Софии святой поклониться. Ивана Дубровича в Иерусалим тянуло поклониться святым местам; прибился витязь к каким-то пилигримам. А Добрыню Никитича просили побратимы сопроводить дары до Киева и грамотку повинную Бутеянову князю Владимиру передать, все о посольстве поведать.
Но не спешил Добрыня ко граду Киеву, хотел всласть землею русской полюбоваться, хотел в поле належаться, насмотреться на божественные небеса. Телеги с данями кругом поставил получился целый город. Под дубом Невином раскинул белый полотняный шатер. Лег навзничь у камня Латыря и дремал, улыбался. Представлял, как завтра явится в палаты княжеские, как заявится в свои палаты к жене и матушке. С удовольствием Настасью вспоминал.
Этим временем сели на широкую ветвь дуба Невина голубь с голубкою. Сидели, ворковали; голубь за голубкою ухаживал, нежно ее поцеловывал.
Услышал воркование Добрыня Никитич и подумал сквозь дрему: “Вот бы узнать, о чем голубь голубке говорит и что она ему отвечает? Заговорили бы они человеческим голосом! Далеко ведь летают птицы, о многом знают”. Вдруг слышит Добрыня: голубь заговорил человеческим голосом. Очень удивился славный витязь, но не открыл глаза, притворился спящим, чтобы птиц этих не спугнуть.
А голубь тот сизокрылый говорит:
Вот пока тут молодой Добрыня Никитич прохлаждается, пока под камешком отдыхает, жена его Настасья Микулична горючие слезы льет. Уж не надеется, что и жив Добрыня. И оно понятно: ведь прошло двенадцать лет срок вышел. Завтра тринадцатый пойдет. Сидит Настасья в саду, смотрит на сахарное деревце и думает: вдовой ей жить или замуж выходить?..
Здесь голубка ему в ответ:
Да уж завтра зашлют к ней сватов. Есть охотники до красавицы Настасьи! Если б знал о том Добрыня, не прохлаждался бы тут, не отдыхал бы под камешком, а поднялся бы, к дубу Невину подошел, снял с сучка веночек миртовый и на чело себе надел. Тут бы повернуло время вспять и годочки обманные канули б в небытие...
Изумленный поднялся Добрыня Никитич. Голуби испугались и упорхнули. А Добрыня стоял у камня и счет вел, загибал пальцы: три года в ту сторону ехали, один день у Бутеяна гостили и три года ехали обратно; всего получается шесть лет и один день. Откуда же еще шесть лет обманных?
Принялся Добрыня вспоминать и скоро понял, что Последница не ночку его по лесу водила, а целых шесть лет. И не только следы его путала, но и во времени принудила заблудиться. Так и побратимы его по шесть лет страдали: Василия Казимировича Помыслица видениями мучила, а Ивана Дубровича Пословница тарабарщину говорить обязывала.
Подошел здесь Добрыня к дубу Невину и увидел, что, действительно, висит на сучке миртовый венок. Откуда он здесь взялся? Надел Добрыня венок на чело и сразу увидел, как побежали вспять обманные годы: в миг пролетели погоды-непогоды, промчались ветры, снега и дожди, солнце вспыхивало, звезды мигали, травы шесть раз в землю ушли. И показалось Добрыне, дуб Невин чуть-чуть уменьшился, а камень Латырь повыше стал.
И времени Добрыня больше не терял, погнал обоз с дарами к Киеву. И наделал в стольном граде переполоху. Князю Владимиру поклонился, грамотку передал, о посольстве поведал и в свои палаты заторопился к жене и матушке.
Амельфа Тимофеевна на сына из окошка смотрела; Настасья Микулична во дворе встречала. Обнимала, целовала, от радости плакала. Потом веночек миртовый с Добрыни сняла, в секретном месте его расцепила и обратился веночек в коралловые бусы. Надела бусы Настасья. Хороша была, светилась вся. Шесть лет ждала мужа и один день.