Богатыри. В.В.Васнецов. 1881-1898.

Богатыри. В.В.Васнецов. 1881-1898.

 

ДОБРЫНЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ СО СЛУЖБЫ

Однажды донесли послы князю Владимиру, что от других послов слышали, будто король Бутеян огромное войско собрал. А куда с тем войском отправиться хочет, хитрый король никому до времени не говорил. Вот и подумали послы: не на Русь ли Бутеян собрался? Не иначе забыл он про ту грамотку повинную, что Василию Казимировичу писал! На Русь не на Русь, а князю эту новость сообщить надо. Он пускай и думает на то и князь.
Владимира, как и послов, насторожила новость. Собрал князь бояр-воевод, собрал витязей. Речь держал. Говорил, что глупо было бы дожидаться недруга в доме своем. И уж если однажды не добили Бутеяново племя в его доме, оставили на семена, то сейчас его надо хотя бы в ничейном Диком Поле встретить, поберечь свои очаги. Решил укрепить государь русские рубежи. Илью Муромца на северную заставу послал, Алешу Поповича на западную заставу, Добрыню Никитича на восточную. Сам Владимир с дружиною двинулся на юг.
Пришел домой Добрыня Никитич печален, тих. Не хотелось ехать на заставу. Одно дело на охоту съездить, а другое дело много лет на заставе стоять. Однако никуда не денешься служба! От жены молодой, от любимой матушки, от веселых пиров, от нескучного стольного города надо ехать в степь шатер разбивать, оглядывать дали неоглядные, ждать недруга.
Видит матушка Амельфа Тимофеевна, что-то с Добрыней стряслось. Спрашивает его:
Что ты грустен, Добрыня? Что печалит тебя?
Вздохнул Добрыня Никитич:
Не печалил бы меня поединок радовал. Не печалила б меня битва злая бодрила. А печалит меня долгое на заставе стояние!.. Ты несчастным родила меня, матушка, не под той звездой! Лучше б родила ты меня белым камешком горючим, завернула бы в льняной рушничек и пустила бы в синее море. Я бы век на дне моря лежал, не скакал бы по чистому полю, не губил бы безвинные души, не проливал бы напрасной крови, не доставлял бы бед отцам и матерям, не делал бы жен молодых вдовами, а детишек сиротами!
Отвечает ему матушка:
Я бы и рада, Добрыня, родить тебя мудростью-судьбою в Илью Муромца, а силою в Святогора-богатыря; я бы рада родить тебя смелостью в Алешу Поповича, а красотой в князя Владимира; я бы рада родить тебя в Чурилу Пленковича важной походкою, а в самого Добрынюшку Никитича родить тебя умом только от этой статьи и дал Бог, а от других не дал, не пожаловал. А нужно ли? Не от лучшей ли статьи взял Добрынюшка?
Пошел Добрыня Никитич в горницу собираться. Ехал он на шесть лет; брал одежд из сундуков на двенадцать. В сумки бережно укладывал. Лежали на столике гусельки яровчатые. С грустью посматривал на них Добрыня. Не брать ему гуселек с собой на заставу, некому там будет играть. Плакали гусельки, жалобно струнами звенели, чувствовали разлуку с хозяином. С душою были эти гусельки.
Скоро наскоро седлал Добрыня любимого коня. Подходила к нему прощаться матушка. Как простилась, в дом воротилась; по палатам ходила, плакала, из окошка во двор поглядывала.
Молодая жена Настасья Микулична Добрыню провожала. Шла, держалась за правое стремя, слезинки с ресниц смахивала.
Говорила Настасья Микулична:
Когда, Добрыня, домой вернешься? Когда ожидать тебя из чистого поля?
Отвечал Добрыня Никитич:
Когда б ты о том меня не спрашивала, я бы и не говорил. Но раз ты спросила, Настасья-жена, то скажу... Жди меня, жена верная, по три года. Первые три года прожди: если не приеду я, жди еще три года. А как исполнится шесть лет, должен я вернуться. Но если не вернусь я из чистого поля, с дальней заставы, и через шесть лет, поминай меня, Настасья, как убитого. И тогда тебе, жена, воля вольная. Хочешь, вдовой живи, хочешь, замуж выходи. Хоть за князя, хоть за боярина, а хоть за могучего богатыря. Но одну просьбу мою запомни: за кого угодно замуж выходи, только не за брата моего названого, смельчака Алешу Поповича.

Вот уехал Добрыня на дальнюю заставу, стала ждать его верная жена Настасья Микулична. День за днем бежали будто дождь дождит; неделя неделю сменяли как трава растет; год за годом проходили как река полноводная текла.
Прошло три года. Все глядит Настасья Микулична в окошко, не возвращается Добрыня с дальнего порубежья, грустью отзываются струны гуселек.
Стала Настасья еще три года ждать. Дни опять бежали будто дождик дождил, мелко сеял; неделя за неделей сменялись так трава растет; год за годом текли рекой полноводной...
Прошло уже шесть лет. Много слез пролила Настасья, у окошка ожидая. Но не возвращался Добрыня Никитич из чистого поля. Плакали сиротливо гусельки на столе...
Как-то под вечер смотрит Настасья: всадник по улице скачет. Конь у него богатырский, плащ дорожный яркий, красный, осанка, как у Добрыни, горделивая. И прямо ко двору скачет... Уж обрадовалась Настасья Микулична, вскрикнула, к матушке Амельфе Тимофеевне с вестью бросилась, но горестно заныли струны гуселек, заплакали чуткие, Настасью остановили.
Всадник этот не Добрыня был, а названый брат его Алеша Попович. Вернулся с дальнего порубежья.
Грустен был богатырь. За стол его Настасья усадила, угостила вином. Выпил чарку Алеша, не развеселился. Выпил вторую, еще печальней стал. И весть он привез печальную:
Нет в живых Добрыни Никитича, на дальней заставе убит славный русский богатырь...
Горе горькое! Жизнь безрадостная!.. Отошла Настасья от окошка. Слез больше не роняла без слез ждала. Все поигрывали тихонько Добрынины гусельки на столе хоть и жалобно, а звучали, зароняли надежду. Может, жив все же Добрынюшка Никитич! Может, ошибся Алеша и не видел он Добрыню убитым, а если видел убитого, то не его!..
Время дальше бежало. Сеточкой морщин ложилась скорбь Настасье на лицо. Не знала Настасья, кто она: жена или вдова? Разуверилась в первом, не поверила во второе... Тешили гусельки ее тихой игрою.
Начал здесь к Настасье князь Владимир захаживать с княгиней Апраксией. Стали они потихоньку Настасью сватать. Что ни день, такие говорили речи:
Много времени ждала, но все вышли назначенные сроки. Нужно дальше жить, думать о будущем. Хватит слушать гусельки дурацкие: они бренчали и будут бренчать. Плачешь будут гусельки плачем отзываться, радостно вскрикнешь и они заиграют радостно. Хватит, Настасья, в темноте сидеть. Выйди на улицу! К нам на пир приди!.. Достаточно жить тебе молодою вдовой, век коротать в одиночестве. Не вернется Добрыня, пал богатырь. А ты, милая, замуж выходи! Женихов для тебя много отыщется только слово скажи. Хочешь, за князя, хочешь, за боярина... А хочешь, за русского могучего богатыря! Вот, к примеру, за Алешу Поповича!.. Всем хорош: и красив, и удал, и смелее его не найдешь!
Но на все уговоры отвечала отказом верная жена Настасья Микулична. В горенке своей сидела, слушала гусельки, всхлипывала; на улицу не ходила, на пиры княжеские не являлась.
Отвечала Владимиру, отвечала Апраксии:
Я исполнила заповедь мужнюю: я шесть лет Добрыню ждала не вернулся муж из чистого поля. Я исполню теперь свою заповедь женскую! Подожду еще шесть годков... Много ли потеряю? Шесть лет прошло я еще молода. Шесть лет пройдет буду не стара. Найдутся женихи для Настасьи: и князья-бояре, и русские богатыри... Да не будет среди них такого, как любимый мой Добрынюшка Никитич!..
Опять побежали быстро день за днем будто дождь дождит, а неделя за неделей как трава растет. Год за годом потекли рекой полноводной. И прошло еще шесть годков. А всего ожидания Настасьиного двенадцать лет. Но и к тому времени не вернулся Добрыня, и не было от него ни весточки, и не было о нем ни разговора, ни слуха.
Настасья уж была не молода, но и не стара еще.
Опять к ней захаживать стали князь с княгиней, опять сватать начали:
Все сидишь, Настасья Микулична, все Добрыню жалеешь, все жалеешь себя!.. А князей-бояр и богатырей русских достойных женихов не жалеешь. Но они все вздыхают по тебе; в лучшие одежды обряжаются да под окнами твоими неторопливо прохаживаются, показывают стать. Ты же и к окошку не подходишь!.. Образумься, вдова! Повздыхала уже по Добрыне, хватит! Слез пролила море разливанное. Достаточно! Теперь замуж выходи! Вот, хотя бы за Алешу Поповича! Кто тебя осудит, кто на тебя пальцем покажет после двенадцати лет ожидания?
В зеркало посмотрелась однажды Настасья Микулична, себя не узнала. Изменило время ее лицо... Подевалась куда-то округлость щек и глаза уж были не столь ярки, как раньше; жестче губы очертились, залегли складочки у рта; на челе высоком появились морщинки... Удивилась Настасья что-то давно не было гуселек слышно! Видно, и они, чуткие, потеряли надежду; видно, и в самом деле нет уж Добрыни в живых...
Тогда и согласилась Настасья с уговорами князя, решила еще раз выйти замуж. Но не глядела она на князей-бояр, не глядела на купцов и воевод нарядных. Обратила внимание Настасья на могучего русского богатыря Алешу Поповича с ним согласилась на пиру сидеть, с ним согласилась и в церковь под венец пойти.
Объявил про желание ее Владимир-князь по всему Киеву.

А Добрыня Никитич был жив-живехонек. Не случилось с ним за двенадцать лет никакой беды. Шесть годков он на заставе стоял скалой неколебимой. Набеги недругов отражал орд Бутеяновых. Много нехристей истребил. А истребляя, обет дал: "Если выстою на порубежье положенный срок, если голову в степи этой не сложу, отправлюсь паломником в землю Святую, в Иерусалим-град поклониться гробу Господню. А из Святой земли в Царьград пойду церкви греческой православной, Софии поклониться!"
Выстоял Добрыня Никитич на опасном порубежье положенный срок, не оставил голову в степи, не сложил косточек. И прямо с заставы отправился в Иерусалим. Много чудес повидал за горами, за морями; много подвигов совершил в чужих землях, имя русское прославляя. Поклонился Святым местам. Он в пустыне бывал, где Иисус уединялся; поднимался на гору Фавор, где преображался Иисус. Еще сиживал Добрыня на святых камнях, с коих Иисус проповедовал. И в турнире рыцарском участвовал Добрыня, бился на ристалище с рыцарями латинскими. И стяжал себе новую славу.
Потом через земли турецкие, через горы каменистые пошел наш Добрыня в великий Царьград. Святой Софии он поклонился и помолился здесь за Русь, за Киев, за свой честной народ. С другими паломниками в Афон ходил, подружился с монахами. Книги старинные у них видел, читал рукописи. О своей рассказывал далекой северной стране. Монахи его внимательно слушали, все подробно записывали. И просили Добрыню, мужа ученого, много повидавшего, ручку белую приложить к пергаменту и что-нибудь написать. Минутку поразмыслил Добрыня и написал монахам по памяти рассуждение о воскресении из Иоанна Златоуста, чем премного тех монахов удивил. И они подарили Добрыне книгу этого мудрого человека о Лазаре.
Еще ходил Добрыня на корабле по морю Мраморному. В землях Фракийских бился с разбойниками; на реке Дунае у русских князей в замке гостил, неводом ловил рыбу.
Так в путешествиях и пролетели шесть лет...

Возвращался домой Добрыня Никитич, исполнив обет. Большой круг совершил: на юг уходил мимо горы Араратской, на север ехал мимо гор Карпатских. Поля бескрайние русские узнавал, ликовало сердце...
Да все-то конь у него спотыкался: двенадцать шагов ровно идет на тринадцатый споткнется. Сначала не обращал на это внимания Добрыня Никитич, потом злиться стал. Наконец не выдержал, взялся коня плеточкой охаживать, гневные слова выговаривать:
Ах ты волчья сыть, травяной мешок! Что это ты сегодня все спотыкаешься? Будто надо мной издеваешься!.. Двенадцать шагов конь конем, а на тринадцатый калека хромоногий!
Закивал головой добрый конь, молвил человеческим голосом:
Ты, Добрыня, мой хозяин дорогой, едешь себе, радуешься, над собой невзгоды не знаешь... Двенадцать лет тебя Настасья ждала, на тринадцатый не дождалась. Сватались к ней князья-бояре, и купцы, и воеводы сватались, а она за Алешу Поповича замуж пошла, за богатыря смелого, за брата твоего названого!.. Три дня уже за столами сидят, разговоры разводят, с князем пьют зелено вино. А сегодня под вечер в божью церковь пойдут принимать жених с невестой по златому венцу. Ты же, Добрыня, на поля все любуешься и со мной, конем, мешком травяным, переругиваешься!..
Ох, и разозлился тут Добрынюшка Никитич, ох, разгорячился! Шпоры звездчатые, золоченые в бока Воронеюшке вонзил, на дыбы его вскинул и погнал, и погнал по полям раздольным к городу Киеву.
Быстро конь домчал: с горы на гору прыгал, с холма на холм скакал. Реки и озера стрелой перемахивал, мостов и бродов не искал. Не на коне ехал Добрыня летел на соколе. На раздольях степных Воронеюшко едва копытами земли касался. И не сложно было ему до Киева доскакать, а сложно было ему перед Киевом остановиться.
И в ворота Добрыня не ехал через стену перемахнул, между башен зубчатых. Стражники у бойниц изумились: "Вот так птица! Видели раньше такого орла? Сказочный это царь-орел о двух головах, о шести ногах!"
А Добрыня уж у подворья своего остановился. Ворота широко распахнул, не дожидался привратников. Подбежали сонные привратники, не узнали Добрыню изменился он за двенадцать лет. Пускать не хотели. Но не изменилась силушка Добрынина!.. Всех привратников раскидал. К дверям направился. И придверники не узнали Добрыню. Загорел богатырь в южных странах, похудал в путешествиях, волосы выцвели, борода и усы по пояс отросли. Но, как прежде, у Добрыни сажень косая в плечах; как и раньше, глаз зорок, рука быстра. Разбросал придверников, сам того и не заметил. Кого через спину не перебросил, того взашей вытолкал... И вошел в палаты вдовы-матушки; поклонился ей по-ученому, перекрестился по писаному. Но и матушка не узнала Добрыню. Изменился он за двенадцать лет...
Руку к сердцу прижал Добрыня:
Как поживаешь, честна вдова Амельфа Тимофеевна?..
Тут придверники вслед ему ввалились, подоспели привратники. Волками глядят на гостя незваного, жалуются хозяйке:
Не серчай на нас, вдова Амельфа Тимофеевна! Этот молодец удалой ко двору птицей прилетел, через двор серым волком перемахнул, буйным туром нас поразбрасывал, разрешенья не спрашивал. А к тебе в палаты ягненком вошел!.. Разреши его вывести, разреши спровадить гостя непрошеного: как буйного тура отстегать, как волку, бока намять, как птице, перья повыдергивать!
Поглядела на Добрыню Амельфа Тимофеевна и чем-то ей он понравился, в душу запал, на сердце лег. Пожурила слуг:
Идите уж на двор! У вас была возможность с этим гостем сразиться. Что ж вы перья не щипали ему, что ж не мяли бока, не стегали плетью?
Как ушли слуги, спросила честна вдова:
Ты зачем, добрый молодец, ко мне заехал на несчастливый вдовий двор? Какие тут для тебя сокровища, что врываешься, не спросясь, не докладывая, слуг моих обижая?.. Или знаешь, что безнаказанным останешься?.. И не ошибаешься! Но кабы лет двенадцать назад ты вот так в хоромы вдовьи ворвался, не сносить бы тебе головы! Жив еще был мой Добрыня Никитич молоденький, чадо милое! Он бы имени твоего не спрашивал, быстро б сабельку достал... Но уж нет на свете Добрыни! И даже не знаю, в какой стороне лежат его косточки. Не знаю, стоит ли крест православный над его могилкой. И есть ли вообще могилка у него...
Говорил тут вдове добрый молодец:
А не рано ли вы Добрыню хороните? Не напрасно ли вы согрешаете? Жив-здоров ваш Добрыня. Что с ним сделается, с эдаким богатырем?.. Я вчера с ним встречался: он к Царьграду поехал, я к Киеву.
Да, странные слова говорил этот гость. И хотела бы поверить Амельфа Тимофеевна, но не верилось. Если жив Добрыня, что ж домой не едет, не объявится.
Будто мысли ее прочитал, сказал добрый молодец:
Добрыня обет дал: коли Бог от погибели его на заставе убережет, поедет он во Царьград и в Святые места, домой не заезжая. Гробу Господню поклониться хочет и Софии святой... А меня вот просил к вам заехать да узнать, как семья его живет, как Настасья Микулична молодая поживает. Просил передать Добрыня, что его Бог бережет!.. И вам того же желает!
Заплакала тут Амельфа Тимофеевна:
Главное, что Добрынюшка живой! Остальное не главное... А семья его уж и не семья. Не дождалась Настасья Микулична, выходит замуж. Пир у них третий день. И сегодня под вечер им идти в божью церковь к золотому венцу...
При живом-то Добрыне? удивился гость.
Объяснила вдова:
Прождала шесть годков Настасья, от окошка не отходила. На дорогу глядела, слезы лила. Вдруг Алеша Попович приезжает и про Добрыню говорит... Лежит-де Добрыня убитый в чистом поле: буйна голова испроломлена, могучие плечи испрострелены; головой он лежит в ракитовом кусте, а резвыми ногами в ковыль траве... Много плакала Настасья, реки слез пролила. Шесть годков еще ждала Добрыню, женихов гнала. А всего прождала двенадцать лет. Но явился к ней сват всем сватам сват князь Владимир. И сосватал Настасьюшку за Алешу Поповича. И пошла Добрынина семеюшка на княж-двор. Пир у них третий день. А сегодня под вечер им в божью церковь идти к золотому венцу...
Вздохнул добрый молодец:
Двенадцать лет не малый срок! Но шесть лет на порубежье в степи того больше!.. поднялся гость. Пойду я, честна вдова Амельфа Тимофеевна, на свадебку на эту погляжу. Все велел мне разузнать брат мой крестовый Добрыня; обо всем во Царьграде расспросит. А особо расспросит о Настасье Микуличне... Да еще говорил мне побратим верный Добрыня Никитич, что если случится мне быть в Киеве на пиру, чтоб взял я его платье потешное скоморошеское и чтоб гусли яровчатые прихватил лежат они в новой горенке на столике...
Принесла ему Амельфа Тимофеевна сказанное платье потешное и звончатые гусельки, которые в руках у нее уж сами весело поигрывали, чем вдову удивляли. Но не очень-то задумывалась вдова о странном поведении гуселек, все помыслы ее были об отыскавшемся сыне.
Обрядился тут Добрыня скоморохом: рубаху надел, петухами расшитую, подпоясался алым кушаком, шапку дурацкую надвинул низко на чело. Гусельки под мышку взял и отправился на почестный пир.
К княжеским палатам подошел, открыл ногой ворота. Бросились привратники к нему, а он их лбами ударил и в подворотню положил. На дворе ухватил колоду дубовую и всех дворовых разогнал. И с придверниками не задержался, вмиг расправился: разложил их в сенях на больших сундуках. А кто тихо лежать не хотел, того взашей вытолкал.
Смело вошел в палаты княжеские. А там пир горой!
Добрыня крест кладет по-писаному, а поклон ведет по-ученому. Говорит не громко, но все слышат:
Здравствуй, Красное Солнышко князь Владимир! Здравствуй и ты, княгинюшка Апраксия!..
Что за чудо явилось! удивились гости. Какая странная скоморошина! Не то ряженый, не то медведь...
Засмеялись за столами.
На то и скоморошина, отвечает Добрыня, чтобы гости любезные потешались.
Здесь вбежали в палаты разъяренные привратники лбы у них опухшие; и дворовые прибежали с топорами, и придверники с копьями. Жаловались эти люди князю:
Не гневись, Красное Солнышко, что пропустили скомороха! Разве можно остановить ветер?.. Этот молодец в ворота птицей влетел, через двор серым волком скакнул, в двери буйным туром вломился, нас пораскидывал, по углам пораскладывал, разрешенья не спрашивал. А к тебе в палаты ягненком вошел, скоморохом прикинулся!.. Прикажи его вывести, князь! Тут уж мы его копьями приколем, об него обухи обстучим!..
Еще пуще смеялись гости. И князю по сердцу пришлась эта новая потеха. Видать, не прост этот дурень-скоморошина, коли одним только появлением своим такой шум вызвал. Отпустил слуг Владимир, на незваного гостя глянул ласково:
Что ж ты, удалая скоморошина!.. Почему так вламываешься на государев двор, в палаты княжеские, будто в шутовской балаган? Почему не спрашиваешь разрешения у привратников, почему не докладываешься придверникам? Почему, дубина ты стоеросовая, напролом прешь?
Пожал плечами саженными Добрыня Никитич, колпак дурацкий на самые брови надвинул:
Не заметил я их, князюшко! Слышал, правда, какие-то комарики полетывали да за руки меня покусывали. Ну я от них и отмахнулся...
Тут и князь не выдержал: вместе с гостями смеялся. Потом и говорит:
Ай, да удалая скоморошина!.. Находчив, смел! Будь по твоему, гуляй на пиру, весели народ! Сколько выпьешь, сколько съешь все твое! Сколько мы насмеемся все наше!
Кланяется тут Добрыня Никитич:
Скажи, князь, где мое место скоморошеское? Где мне слуги чарку поднесут, где принесут лебедя разрушить?
На печке муравленой скоморошеское место, указал князь. Туда полезай и сиди до времени. Сиди на запечке и поглядывай: как увидишь, что веселье на спад пошло, знай твое время настало. Хоть пляши, хоть песнь заводи, хоть кувыркайся...
Забрался на печку Добрыня Никитич, струны на гусельках подтянул. Чарку поднесенную выпил с полтора ведра; лебедя белого разрушил. Губы платочком промокнул, на застолье принялся поглядывать. Во главе большого стола сидели Владимир с Апраксией, князь с княгинею; во главе малого стола Алеша с Настасьей, жених и невеста...
Не смеялся, народ не веселил хмурился скоморошина на печке...
Алеша Попович радостен был, говорлив. Много вина пил, много кушаний пробовал, за Настасьей ухаживать успевал, успевал он и с князем перемолвиться и княгине приятное слово сказать.
А невеста грустна была, тихо сидела Настасья, перед собой в одну точку глядела. Ничего не пила, ничего не ела. Не спрашивали ее ни о чем, она и помалкивала, а спрашивали одним словом отвечала.
Шутки не шутил, прибаутками не сыпал хмурился скоморошина на печи...
Наряден был Алеша Попович: кафтан зеленый, золотом расшитый, рубаха белая, с ниточкой серебряной, кушак желтый шелковый, пальцы в перстнях. Кудри расчесанные у Алеши по плечи. Смеется Алеша, и тут, и там разговаривает, кудрями своими трясет... Тиха, скромна невеста; в платье сером Настасья Микулична. Но среди княжон, среди боярынь разряженных она первая красавица! Знал Алеша на ком глаз остановить!
Хмурился скоморошина на печи...
Что ты все хмуришься, странная скоморошина? спрашивает князь. Время пришло твое, а ты не замечаешь. Забыл, что я тебе говорил? Или вино вдарило в голову, да не по обычаю?
Ноги спустил с печи Добрыня Никитич, положил на колени звончатые гусельки, пробежался пальцами по струнам...
Гости князю сказали:
Вели, государь, окна закрыть: стрижи по палатам разлетались. Как бы не опрокинули чего на столе!..
Здесь другим перебором пробежался по струнам Добрыня.
Опять гости на князя глядят:
Вели, государь, двери затворить: слышишь, буря на дворе собирается!..
Так Добрыня гусельки пробовал, пальцы разминал. Сам прислушивался, слегка голову склонив. Как затихли гости за столами, начал Добрыня песнь. Первые слова тихо говорил, зато играл громко; последние слова пел чистым голосом. Слушали гости этого странного скоморошину, песнь его с пиром старались увязать. Что-то увязывалось, а что-то ускальзывало неуловимо. Вроде бы к месту, а вроде проглядывает тайный смысл. А что за смысл попробуй угадай, если во лбу у тебя не семь пядей, как у этого перехожего скоморошины. Вот его песнь:

Как ходил Дмитрий-князь ко заутрени,
Увидала его во окно Домна Фалелеевна,
Закричала она громким голосом:
"Ох вы мои нянюшки-матушки!
Уж не это ли Дмитрий-князь,
Уж не это ли женишок мой?
Он идет ко заутрени, он сутул-горбат,
У него нос кривой и косые глаза,
У него зубы, что соломенные пукли,
А ногами-то он загребает
И весь-то снег по улице заметает".
Как услыхал тут Дмитрий-князь
Насмешку невесты своей Домны Фалелеевны,
Он пришел домой от заутрени
И пошел к своей сестре Елене Степановне:
"Ты сестрица моя, Еленушка!
Сделай для девиц пир
И позови на пир Домну Фалелеевну".
"Ты любезный, родимый мой братец,
Я же все для тебя могу сделать".
Стала сестра его готовиться,
За своими подругами послов посылать.
Послала посла и к Домне Фалелеевне.
Уж как первый посол к ней на двор взошел,
Он шапки не скинул, не поклонился:
"Вы пожалуйте, Домна Фалелеевна,
К нашей ко Елене Степановне
Хлеба-соли к ней кушати".
"Не пойду я, не подумаю:
У Еленушки братец холост-неженат".
Другой посол на крыльцо взошел,
Он шапки не скинул, не поклонился:
"Вы пожалуйте, Домна Фалелеевна,
К нашей ко Елене Степановне
Хлеба-соли кушать".
"Не пойду я, не подумаю:
У Еленушки есть братец холост-неженат!"
Уж как третий посол в горенку вошел,
Шапку скинул, поклонился:
"Вы пожалуйте, Домна Фалелеевна,
К нашей Елене ко Степановне
Хлеба-соли кушати:
Она без вас хлеб-соль не кушает
И белого лебедя на столе не разрушивает".
"Не пойду я, не подумаю:
У Еленушки братец холост-неженат".
Услыхала ее родная матушка:
"Ты пойди, мое дитятко,
Ты пойди, чадо милое".
"Государыня моя, родимая матушка!
Нехороший мне ночью сон привиделся:
Бархатная юбка моя вся изодранная
И мой перстень золотой распаян лежит".
"Ты дите мое, дитятко!
Разве снам нынче веруют?"
Поднялась тогда Домна Фалелеевна,
Прибралась-нарядилась
И пошла к Елене Степановне.
Как встречает Елена Степановна
Домну Фалелеевну ласково.
За руки белые берет,
В горницу молча проводит.
Да садит Домну Фалелеевну на конец стола,
Ниже всех своих подруженек.
Уж не сами-то двери растворялись,
Растворял двери Дмитрий-князь.
Как возговорит Домна Фалелеевна:
"Ох ты Дмитрий-князь!
Уж как ты сутул-горбат,
У тебя нос кривой и косые глаза,
У тебя зубы, как соломенные пукли,
И ногами-то ты загребаешь
И все-то ковры в кучу сметаешь!"
Уж как взял тут Дмитрий-князь
Домну Фалелеевну за руку,
Он повел ее в свою спальню,
И он бил Домну до полусмерти...
Уж как шлет посла Домна к своей матушке,
Чтоб прислала ей матушка три платьица:
Уж как первое платье девичье,
А другое-то платье подвенечное,
А третье-то смертное...
Тут и говорит себе ее матушка:
"Уж буду нынче снам верить".

Говорил тут князь Владимир стольно-киевский:
Ах, да удалой ты скоморошина! Слезай-ка с печи муравленой да садись к нам поближе за столы дубовые. Будем хлеба кушать да белую лебедушку рушить!.. За твою игру, за песнь не очень веселую жалую тебе три любимых места: первое место возле меня, другое место напротив меня, а третье место садись, куда сам захочешь, к кому потянется душа!
Отложил скоморошина гусельки, спрыгнул с печки. Возле князя не сел. Не сел и напротив него. А подвинул гостей он напротив невесты. На Алешу не взглянул, на Настасью неотрывно смотрел. А она взор потупила: показалось ей, будто муж любимый Добрыня Никитич глядит на нее. Очень знакомый был взгляд!.. На миг вскинула глаза Настасья, сердечко дрогнуло... Но нет! Это скоморошина напротив сидел в платье шутовском, в колпаке дурацком. Сидел деревенщина да на нее пялился!
Просил тут князя этот скоморошина:
Вели, государь, мне чару подать! Чару подать зелена вина... Благослови, государь, мне эту чару поднесть... кому сам знаю! Кого по сердцу выберу, тому поднесу, вниманием пожалую по праву песни...
Что-то неладное заподозрил Алеша Попович, сдвинул брови. В скомороха вгляделся пристально... Нет, не видел он раньше этого могучего человека. Загорелое лицо, глаза холодные, цепкие, бородища до пояса, усы выцвели... Сам строен, худощав, в движениях уверен, нетороплив! Явно не скоморошеский образ. Но чей?..
Велел Владимир поднести скомороху чару, благословил зелено вино. Принял чару скоморошина, огляделся, будто искал, кому бы ее поднести. И все вместе с ним огляделись. А Добрыня тем временем в чару золот-перстень подбросил тот, которым когда-то обручался с Настасьей.
Здесь на невесте взгляд остановил и сказал скоморошина:
Молодая Настасья, дочь Микулична! Право, ты хороша! Всем взяла: и красотой, и верностью! Слышал, мужа двенадцать лет ждала... Прими чару сию из моих рук. Жалую тебя вниманием по праву песни! Выпей чару до дна на одном дыхании. А не выпьешь до дна, не узнаешь добра. Как тогда с новым мужем жить будешь?
Приняла чару Настасья. Под тяжелым взглядом скоморошины руки у невесты дрожали. Бледна стала, едва на ногах держалась. Не нравилось это Алеше Поповичу, взгляд его острый все подмечал. Видел Алеша, какую-то власть имеет этот скоморох над его невестой. Но какую?..
Выпила Настасья вино на едином дыхании. Выпила, а на последнем глотке поперхнулась, это она увидела на дне свой злачен перстень, тот, которым когда-то с Добрыней обручалась.
Здесь будто подменили Настасью: глаза радостна вспыхнули, зарумянились щеки, к скоморошине вся подалась. Узнала, узнала, угадала милые черты под колпаком, надвинутым на брови, под окладистой бородищей!..
Алеша ее за руку держал, высвободила руку Настасья, а князю сказала:
Государь! Привычно ваш пир начался, да, кажется, не по обычаю он кончится!.. Не тот мой муж, что возле меня стоит, а тот мой муж, что напротив меня на скамеечке сидит да подносит мне чару зелена вина!.. Вы думаете, государь-батюшка и гости дорогие, что это бродячий скоморошина пришел нас веселить? Нет!.. Это муж мой Добрынюшка Никитич пришел нас судить. И в первую очередь меня: за то, что двенадцать лет ждала и не стала ждать тринадцатого...
Тут слезами залилась Настасья Микулична, вышла из-за стола и Добрыне в ноги упала, сапоги его пыльные обняла:
Прости меня, прости, Добрынюшка Никитич! За глупость мою меня не вини, что перестала однажды верить твоим гуселькам. Они, умные, чуяли где-то бьется твое сердце; знали они, что коснется их струн твоя рука. Прости, что не по твоему наказу сделала и за Алешу Поповича замуж пошла!..
Гости на Добрыню во все глаза глядели:
Вот почему странным нам скоморох показался! Добрыня ведь непревзойденный мастер на гусельках играть...
Поднимал Настасью Добрыня Никитич:
Не плачь, жена, я тебя не виню! Да и не удивляюсь я разуму женскому. Волос длинен, да ум короток. Женщин куда ведут, они туда идут; куда везут их, туда они и едут... А удивляюсь я князю Владимиру с молодой княгиней Апраксией. Князь ведь наш сватом был, а княгиня свахою!.. Но всего более, гости дорогие, удивляюсь я Алеше Поповичу, красавцу-жениху, для которого жену у живого мужа высватали!
И прилюдно каялся Алеша:
Ты прости меня, Добрыня, названый брат, что с женой твоей рядом посидел, что мечтал ее женою своей видеть. Виноват я, побратим!
Отвечал Добрыня:
За ту вину, братец, что с Настасьей посидел, тебя Бог простит. Я же тебе другой вины не прощу: что приезжал ты из чиста поля в первые шесть лет и привозил в мой дом весточку нерадостную, будто нет в живых Добрыни Никитича, будто лежит он убитый в чистом поле, и буйна голова его испроломана, и могучие плечи испрострелены... Очень уж плакала моя государыня-матушка! И скорби великие легли на лицо моей жены... Не прощу тебе этой вины!
И ухватил он Алешу за желтые кудри, из-за стола его вытащил и о печку ударил. Потом долго плетью охаживал. Громко щелкала плеть, да не слышно было оханья Алеши. Учил Добрыня побратима за чужими женами ухаживать.
Перешептывались гости:
Всяк на своем веку женится, да не дай Бог такой женитьбы, как у Алеши Поповича!..
Только-то Алешенька и женат бывал, что с женою рядом посидел!..
На этом кончился пир. И увел Добрыня молодую Настасью-жену обратно в свой дом... Может, так все это было, может, чуточку не так, но уж не один век про Добрыню эту старину рассказывают: синему морю на тишину, а вам всем, добрым людям, на науку и послушанье!..