Откуда ни глянь, со всех сторон красив Киев: и с Днепра, с кораблей торговых; и с берегов, от мостков-пристаней; и с поля, с дорог широких, что раскинулись привольно на четыре стороны света. Чудо из чудес! Всем городам город!.. Говорят, на строительство его ушло сто дремучих дубрав; говорят, из ста гор для Киева камень вынимали; а еще говорят, в незапамятные времена приходил к горам киевским один из двенадцати апостолов – святой Андрей Первозванный – и водрузил здесь крест с пророчеством, в коем были такие слова: “Видите ли горы эти? Поверьте мне, на них воссияет благодать Божья”. Говорят, храмов в Киеве не меньше, чем в Царьграде, а в Царьграде их столько, сколько порогов в вечном Риме. И верно – благодать! Увидя Киев, мало кто усомнится, что здесь живет Бог.
Быстрее мысли бежал конь богатырский. Ехал по полю, торопился Добрыня Никитич. Издалека с тревогой посматривал на главы киевских церквей, на каменные стены палат, на городские ворота, обитые медью.

А подлый Змей между тем давно спрятался в Киеве. О договорном камне он забыл тотчас, как скинул его в реку. Совестью не мучился. Болело уязвленное самолюбие; попранная гордость властелина взывала к мести... Его, Великого Змея, унизили – как птаха желторотого, сдернули с небес, потом ему под ребро лазили... Отомстить человеку за поражение, погрузить сейчас Киев в пучину печали вот что было первейшим его желанием. И придумал владыка гадов хитрость. К княжеским палатам пробрался, в подворотню пролез; черной тенью скользнул в сад. Там в канаву опустился, а крылья раскинул наподобие мостка. И затаился. Со стороны глянешь ни за что не догадаешься о присутствии чудища. Новый мостик в саду да и только!
Не пришлось долго ждать хитрому Змею. Вышла в садик погулять любимая племянница князя Владимира красавица Забава Путятична. Прошла по дорожкам туда-сюда. Под атласными туфельками, под серебряными каблучками нежно поскрипывал желтый песочек, похрустывали перламутровые раковинки. Улыбалась юная княжна, прислушивалась к пению птиц, ласковым солнечным лучам подставляла белое лицо. Глядит над журчащим ручейком кем-то наведен новый мосток. Да такой ладный этот мостик, такой диковинный, что так и хочется на него ступить.
Удивилась Забава Путятична, что раньше не видела этого мостка. Встрепенулась княжна, шагнула с дорожки на камешек, а с камешка прямо на мосток. Так неосмотрительна была...
Цокнул серебряный каблучок по змеевому панцирю костяному, тут-то и обнаружило себя чудище, рыкнуло громогласно, окрутило княжну длинным гибким хвостом. Вскрикнуть не успела Забава Путятична, от страха лишилась чувств. А Змей положил княжну себе на спину, крыльями могучими взмахнул только его и видели. Торжествующе расхохотался из-под небес...

Как быстро конь ни скакал, как многие версты ни перемахивал, а, видать, опоздал молодец. Вот въехал Добрыня в ворота Киева. Смотрит, в городе переполох. “Не иначе, думает, Змей бед натворил! Нельзя, ах, впредь нельзя доверять подлому; со лживым не следует вести записи и на самом крепком камне”. Спрашивает Добрыня у какого-то человека:
Скажи, любезный друг, отчего такой шум?
Крикнул тот человек:
Не знаю, господин, что случилось. Но в княжеских хоромах плач.
И не задержался, куда-то дальше побежал.
Тогда спросил Добрыня Никитич у другого горожанина:
Что за беда стряслась?
На бегу развел руками горожанин:
Народ волнуется: слышали Змея под облаками. Боятся, как бы не случилось чего!
Что-то тяжело стало у молодца на сердце. Нахмурился Добрыня, шпоры в бока коня вороного вонзил, направил его домой. Встретила Добрыню Никитича матушка во дворе. Ворота кленовые за ним заперла. Ни о чем сына не спрашивала, за отсутствие долгое не выговаривала; а он сам о том, что Змея побил, не рассказывал. Не был Добрыня хвастлив и не любил тех, кто бахвалится.
Плохо этой ночью Добрыне спалось... На другой день собрался молодой богатырь на пир к князю. Вышел на улицу, глядит, что как-то все не по-старому в Киеве, не по-прежнему. Ходят все люди печальны, в черных одеждах. Увидел Добрыня: двое малых ребят возятся в пыли. Спросил их:
Что случилось такое в граде Киеве? Почему все ходят печальны и в черных платьях? Отчего киевляне глаза опустили вниз, отчего не слышно смеха?
Ему отвечают малые дети:
Разве ты не слышал, боярин? Налетела вчера на Киев лютая змея: все палаты княжеские перетрясла, все деревья в саду повырвала, каменья поразбросала и красавицу княжну Забаву Путятичну похитила...
Припомнил молодец недобрые предчувствия, кивнул мальцам Добрыня Никитич. Не знал, печалиться ему сейчас, или гневаться, или за палицу булатную хвататься да пускаться в погоню за подлым чудищем. Решил все же к князю сходить.
Половину пути шел – ругал себя, корил отходчивое сердце; нашел, кого жалеть! Другую половину пути шел – насмехался над собой, над своим легковерием; нашел, с кем писать договоры-записи!..
А в палатах княжеских застал горестное застолье. Князья, бояре, священники, воеводы и ратники за столами печальны сидят, вздыхают, горькое вино пьют, на князя Владимира украдкой поглядывают. Не слышно привычного шума восклицаний, здравиц, стука кубков. Тихо гости сидят, не скрипят скамьи, не грохочут табуреты. Скоморохи, что вечно прибаутками сыпят, нынче будто позашивали рты. В ближнем храме колокол безрадостно бьет, плачет монах под звонницей.
Государю издали поклонился, сел Добрыня Никитич, боярин молодой, скромно в уголке. Виночерпий ему тут же чару поднес, а быстроногий мальчишка перед ним блюда расставил.
Князь Владимир молчал, княгиня слезу утирала, качала головой. Священник-грек тихо молился по обычаю православному, обращая к образам черные, жгучие глаза.
Сумрачно было в палатах... Так прошел первый день горестного пира, так прошел и второй день. Обижались на Змея князья-бояре, воеводы и ратники очень гневались. Оно и понятно: среди бела дня, в их же собственном доме нанес им Змей такое оскорбление похитил юную княжну. Можно ли стерпеть такое!.. Думали бояре: “Видно, в силе своей и могуществе мы немало занеслись, зоркость-бдительность ослабили. Вот враг этим и воспользовался. Как теперь поправить беду?”
Так и на третий день собрались в княжьей палате гости. И Добрыня пришел, сел в свой скромный уголок.
Глядели друг на друга князья-бояре, вполголоса на чудище роптали; воеводы и ратники сжимали на коленях кулаки. А Владимир-князь все по горенке похаживал, думу думал.
Наконец и говорит князь:
Вот нас сколько собралось на эту горестную трапезу! Тут и князья городов, больших и малых, и их мудрые бояре, тут и опытные воеводы, и доблестные ратники, и славные богатыри, тут и волхвы суть волшебники. Сидим три дня, горюем. А что горевать? Выручать надо княжну Забаву.
Посмотрел Владимир направо-налево. Опустили гости глаза.
Тогда прямо спросил князь:
А есть ли в нашем славном граде Киеве такие люди, какие не побоялись бы съездить в чисто поле, к тем далеким горам сорочинским, к норам змеиным? Есть ли среди нас смельчаки и удальцы, каким по силам освободить нашу дорогую племянницу Забаву Путятичну? Или такие богатыри только в преданиях и остались?
Думал киевский князь, многие отважные сейчас поднимутся из-за столов, думал, зашумят, оружием-доспехами забряцают и поспешат Забаву Путятичну из неволи вызволять... Но никто не ответил светлоликому князю Владимиру Красному Солнышку, никто с места не двинулся. А Добрыня Никитич наш из скромности промолчал, сидел молодец в уголочке, пробовал зеленое вино, пробовал мед золотистый.
Изумился, глазам не поверил князь; очень раздосадован был и опечален. Видно, оттого и стал дерзким Змей, что перевелись славные витязи на Руси.
Опять похаживал по горнице Владимир; думу думал, седые усы приглаживал. В тишине поскрипывали половицы. Вздыхали гости.
С другого боку решил подступиться князь:
Что ж... Коли нет среди вас героев выручать милую мою племянницу, прекрасную Забаву Путятичну, другие дела найдутся как раз вам по силам, бессильные, вам по совести, бессовестные, тяжело посмотрел на гостей князь, но продолжил голосом ласковым: Мои драгоценные князья-бояре, мои несравненные могучие богатыри! Задолжал я, князь киевский, в земли неверные. Дань не платил за двенадцать с половиной лет...
К одному богатырю подошел Владимир Красное Солнышко:
Вот ты, могучий человек, съезди-ка в дальнюю землю литовскую, прямо в стольный град к королю Чубадею и отвези ему позорные дани за двенадцать с половиной лет.
И к другому богатырю подошел князь:
А ты, прославленный воитель, съезди-ка в землю шведскую, прямиком в ихний стольный град к королю... как бишь его... запамятовал! Да отвези ему дани позорные за двенадцать лет с половиной.
Не стерпел насмешек, насмелился один из бояр, из-за стола поднялся, князю в ножки поклонился и говорит:
Ты, Владимир князь стольно-киевский, уж нас прости и обиды на нас не держи! Старые мы тут сидим богатыри, много подвигов совершили за век, устали. И сила наша не столько в плечах, сколько в разуме. Советом поможем, а уж в седло не сядем... Ты, Владимир-князь, за племянницей любезной отправь-ка молодого богатыря, вон того, указал перстом, Добрыню Никитича. Погляди на него. Чем не молодец!
Оглянулся на Добрыню, покачал головой князь:
Вы-то, пожалуй, действительно, старые уже богатыри. А он – так уж слишком молодой! Где ему со Змеем справиться? От одного вида того чудища разума лишится не крепок еще!
Не соглашались бояре:
Да ты взгляни на него, князь! Плечом поведет хоромы трещат; сам себе ухмыльнется а у нас столы дрожат. А как со стрелами управляется – то всему Киеву известно. Опять же, кое-какие науки постиг, умен не по годам.
Конечно, вид у него внушительный, согласился князь. Да и стрелок хоть куда! Но очень уж молод. Он как незакаленный меч.
Еще другие бояре сказали из-за стола:
Слышали мы, Владимир-князь, что Добрыня наш уже тайком в чисто поле поезживает да малых змеенышей потаптывает. Вот-вот до Змея подлого сам доберется.
Ладно! Будь по вашему!.. кивнул князь и подошел к молодому Добрыне. Отыщи мне, молодец, мою племянницу любимую, красавицу Забаву Путятичну. Выручи милую сердцу нашему из беды.
И подарил молодому витязю дорогой серебряный кубок.