Как-то однажды в стольном городе Киеве, у ласкового князя Владимира был почестный пир. Ах, что это было за богатое столованье-пированье! Видно, праздник какой-то праздновали – то уже старина запамятовала!.. Князья-бояре собрались со всей Руси. И богатыри знаменитые были: Илья Муромец старый казак, Добрыня Никитич молодой со своими звончатыми гусельками и Алеша Попович хитроумный, вечный девичий угодник, и братья Годиновичи, и Дородовичи, и Дунай Иванович был, и старый Данило Игнатьевич... Впрочем перечислять их всех тут не следует, ибо на бумаге у нас места меньше, чем в палатах княжеских, и в книжке сей все богатыри славные не уместятся; да и не об этих богатырях сказ.
Были приглашены и купцы богатые, и монахи-старцы, и умельцы-мастера. И крестьян-пахарей позвал князь тороватый, хозяин радушный. Сидели за столами и две честные вдовы...
От блюд столы ломились. Возле гостей бочата стояли: с пивом ячменным, с медами духмяными, с винами заморскими, с квасом ядреным, с бражкой игристой и с водой ключевою – кому надобно. Еще виночерпии гостям сбитень горячий подносили...
На печке в углу скоморохи сидели. Рожи раскрашенные, на голове шапки дурацкие. Из под шапок волосы нечесанные торчат, а в волосах сено путается. Штаны у скоморохов полосатые, в заплатах. Рубахи – в горошек, дырявые. Через дырки белочки ручные глядят и малые горностаюшки. А у кого-то за пазухой птицы прячутся – голубки да канарейки. У одного дурака на голове ворона...
Еще ничего не делали скоморохи, а гости уж над ними потешаются, пальцами показывают:
– Смотрите-ка, рожи-то! Рожи!..
– Смотрите-ка, птицы!..
Пьют гости, вкусно закусывают, меж собой говорят разговоры, скоморохам на печку корки-косточки бросают. А скоморохи им в ответ рожи показывают.
Две честные вдовы рядышком сидели. Кто места им показывал, угодить хотел: думал, найдется, о чем поговорить старушкам за чарочкой. Ан не угодил!.. Разные это были вдовушки. Одна богатая вдова – Чесовая жена, другая вдова бедная – жена Блудова. Бедная вдова богатой улыбается, все поухаживать норовит, а богатая вдова губки жмет, отодвигается. Говорить с бедной не хочет. Да, во всем разные были! Жена Блудова, бедная которая, скоморохам на печку пирожок бросила, а Чесовая жена косточку с хрящиком пожалела.
Посмеялись скоморохи:
– Оттого ли она богата, что все под себя складывает?
Сами же и ответили:
– Оттого она богата, что удачно муженька выбирала!
Но будто не слышала их Чесовая жена. Вот еще! Скоморохов слушать!..
Вдова Блудова тоже будто скоморохов не слышала. Не хотела соседку обижать.
Выпили гости по единой, выпили по второй... Зашумели, заговорили. Весело было. Вкусно и пьяно!.. А вдовушки честные, тихие старушки за гостями не поспевали: едва осилили чарочки свои по полтора ведра...
Блудова вдова, которая бедная, разгулялась с той чарочки, рассмеялась. Ах, открытая душа!.. Что думала, то и говорила. А говорила она слова уважительные:
– Ты, соседушка моя, вдова Чесовая, так уж разумна и такая хозяюшка рачительная: каждый гвоздик у тебя в ходу, всякая стружечка при деле. Ничего не теряешь! Кажется, звездочка с неба падет – а ты обретаешь! Поучиться только хозяйствовать у тебя. Видать, оттого ты и богата!..
Поморщилась, не ответила Чесовая вдова, в нежное крылышко лебединое зубки вонзала.
Говорит опять вдова Блудова:
– Ты, соседушка моя, вдова Чесовая, так уж, верно, счастлива: девять сыновей у тебя, ясных соколов. Все ребятушки как на подбор: рослые, веселые, удалые. А у меня всего один сын – молодой храбрец румянощекий Гардей Блудович, ясный сокол. Да грустный он стал отчего-то...
Скривилась презрительно богатая Чесовая вдова, ложкой большой расписной студней себе накладывала.
Все говорила Блудова вдова, улыбалась ласково:
– Ты, соседушка моя, вдова Чесовая, счастливая, мать благородная! Дочка есть красавица у тебя – лебедушка белая. Говорят, красивее в Киеве не сыскать. А коли в Киеве красивей нет, то, считай, и во всем свете не найдешь. Говорят, походочка у молодой Авдотьи Чесовичны и осаночка – что у павы. Личико у нее – солнышко, глазки озорные, коса до земли, губки – маков цвет. Еще слышала я, умна твоя доченька: слово – золото у нее!... А у меня, – вздохнула Блудова вдова, – только сын один – молодой храбрец румянощекий Гардей Блудович, ясный соколик. Да что-то грустний он стал, все на ворота ваши глядит, на окошечки косящатые посматривает... Отчего-то стал по улице прохаживаться петушком. А я все думаю головой своей бестолковой: не свести ли нам наших детушек? не получится ль из того чего?..
Косточкой свиной чуть не подавилась вдова Чесовая, глаза выпучила, прокашлялась... Однако промолчала.
Зато скоморохи, что уж рядышком сидели, молчать не хотели. В бубны стукнули, посмеялись:
– Сваталась синичка к сове!..
На печи в дудки заиграли. Мимо бочек прошлись колесом.
Гости пили, кушали, краем глаза на озорство скоморошье глядели, краем уха слушали. Что за пир!.. Вкусно, пьяно, весело!..
Все смеялись плуты-скоморохи:
– Синичка бойкая, щебетливая! Сова спесивая!.. Выйдет ли что-нибудь у них?
В дудки дудели, в бубны били, колокольчиками трясли:
– Люди – это те же птицы!
Шапки дурацкие к потолку подбрасывали:
– Летайте, птички, летайте...
Голубок, канареек под своды каменные выпускали:
– Порхайте, сударушки, разговаривайте...
Трещотками трещали, шум подняли:
– Птицы – это те же люди!
Враз стихли.
Тот дурак, что был с вороной на голове, молвил:
– Мы расскажем вам о птицах!
И повели скоморохи сказ:

Ди-ди-ди-ди, отчего же зима становилась?
Становилась зима от морозов.
От зимы становилась весна красна,
От весны становилось лето теплое,
А от лета становилась богатая осень.
Из-за синего Дунайского моря
Налетала малая птица-певица.
Садилась птица-певица
Во зеленый да во садочек,
К тому ли к белому шатрочку
Налетали малые птицы стаями,
Садились птички рядами,
И в одну сторону да головами,
И начали птицу пытати:
"Ай же ты малая птица-певица!
Кто у нас, скажи, за морем больший,
А кто за Дунайским меньший?"
"На море колпик-от царик,
Белая колпица царица.
На море гуси – бояре,
А лебедушки были княгини.
На море рябчик стряпчий,
На море журавль перевозчик -
Ножки беленькие тоненькие,
Штанишки синенькие узенькие,
По морю ходит и бродит,
Штанишек не намочит,
Каждую птицу перевозит,
Тем свою голову кормит.
На море дятел-от плотник,
Каждое дерево пытает,
С того ради сыт пребывает....

Подпрыгнул тут тот дурень, что расхаживал по палатам с вороной на голове, спросил у гостей:
– А скоморох с чего сыт пребывает?
– С веселья! – кричат гости.
– С милости государской!. .
– От роскоши хозяйской!..
– Со щедрости сыт!
– Нет! – скоморох отвечает. – Я с дурости сыт!
Смеются гости:
– Коли с дурости ты сыт, непонятно нам, почему же ты голодаешь? Дурости-то у тебя – выше головы! Выше той вороны!..
Им в ответ и скоморох смеется:
– Да не со своей я дурости сыт – с вашей!..
Потешаются бояре и князья:
– Смел ты, брат, на язычок однако! Гляди, чтоб не укоротили тебя на голову.
А у дурня уж ответ готов:
– Для того я и ношу на голове ворону. Укорачивайте! Мне вороньей головы не жалко.
– Вот шельмец! Не лезет за словом в карман...
А скоморохи продолжали сказ:

А ластушки были девицы,
Утушки – молодицы,
Чаюшки водоплавки,
Гагары были рыболовки,
Много-то рыбы наловили;
Рыба в сетях не побывала,
Крестьяне рыбы не едали,
Все гагара крестьян разоряет,
С того ради сыта пребывает...

– Только ли гагара? – подмигнул боярам толстобрюхим тот дурень с вороной.
Разозлились на него бояре, зашипели; губки-пельмешики надули. На князя оглядывались – не остановит ли, не одернет ли борзоязыкого скомороха. Но князь в усы себе посмеивался, потехой доволен был. На шипение бояр не обращал внимания.

А синичка – она худая,
Часто, милая, она хворает,
Долго она не умирает,
Работы работать не умеет,
Батраков нанимать – не смыслит...

Остановился дурень против вдовы Блудовой, вздохнул, руками развел... заулыбался:
– Зато сын румянощекий!..

А ворона богатая птица
В летнюю пору по суслонам,
А в зимнюю пору по ометам.
Все она крестьян разоряет,
С того ради сыта пребывает...

На Чесовую вдову дурень кивнул:
– Прямо боярыня!.. Я думал, это сова, а она – ворона!
Посмеялись маленько гости над Чесовой вдовой.

А воробьи были царские холопы -
Колье-жердье подбирают
И загороды подпирают,
Все они крестьян разоряют,
С того ради сыты пребывают.
А голубь-то на море попик,
А голубушки попадьюшки,
А сорока кабацкая женка,
С ножки на ножку ступает,
Черные чоботы топтает,
Высоко чоботы топтает,
Удалых молодцев прельщает.
Петушки – богатырчики славные,
Имеют по хозяйке и по две,
По целому да по десятку,
И не так, как на Руси крестьянин,
Одну-то он женку имеет,
И той нарядить не умеет,
И бить-то ее, бедную, не смеет.
Курица – победная птица,
По улице ходит и бродит,
Кто ее ловит,
Тот у нее яйца спрашивает"

Одобрительно зашумели гости. Понравился им сей сказ. Кто-то, мудрый, себя в нем увидел; кто-то, неразумный, соседа в сих колкостях разглядел. А кто себя узнал, – не признался...
Набросали скоморохам в шапку пятачков, копеечек, на печку их загнали, дабы от славного пированья не отвлекали, не устраивали пока нового представления плуты.
Однако было новое представление, маленько просчитались гости. Но уже не шуты-скоморохи, а честные вдовушки вдруг расшумелись, нарушили спокойный ход столованьица...
Как скоморохи на печку убрались да принялись денежку подсчитывать, подвинулась к Чесовой жене бедная синичка Блудова вдова.
И говорит ей опять такие речи:
– Ты, моя соседушка разумная, уважаемая, сама подумай, не свести ли нам наших детушек. Твоя Авдотья Чесовична молодая девица-красавица, девица-умница весь день у окошечка сидит и на улицу печально глядит. А как Гардей мой появляется, девица твоя оживляется. Как уходит Гардей – опять печальна Авдотьюшка...
Чесовая вдова злобно покосилась на говорливую Блудову жену; баранью лопатку румяную взяла, с удовольствием кушала – как будто соседку и вовсе не слушала.
К ней склонялась старушка, вдова Блудова:
– Спору нет, побогаче вы нас будете и Авдотьюшка твоя хороша! Но чем мой Гардей плох? Красавец-парень! С нашей улицы все девушки за ним, как курочки за петушком, идти готовы. И веселый, и работящий! И настоящий богатырь!.. И пожитки кое-какие остались ему от родимого батюшки... Вот и думаю я своим умишкой недалеким (но уж какой Бог дал!), здесь на чужом пиру не обговорить ли нам собственное пированье, не помолвить ли меж собой словечко о добром деле – о сватовстве? Не буду больше вокруг да около ходить, прямо скажу: хочу красавицу твою Авдотью Чесовичну за своего Гардея просватать. Пара будет – хоть куда! И живем-то мы по соседству. Вместе будем внуков нянчить...
Кривилась и морщилась Чесовая вдова; сопя и отдуваясь, грызла лопатку.
Толкнула ее легонько в бок Блудова жена:
– Или глухая ты, соседка! Слышь, что говорю тебе? Ежели мы с тобой не поспешим, все иначе обернуться может. Пьяница какой к девице твоей присватается; или с матушкой такой переборчивой в девках красавица засидится; иль умыкнет лихой заезжий молодец; или татары выкрадут, в Орду продадут... А-то еще такое может случиться: с Гардеем моим себе сами свадебку устроят – на травах шелковых в чистом поле, в песочке рудожелтом на бережку реки. Мы с тобой, соседка, и знать ничего не будем! Постучат к тебе однажды в дверь, ты откроешь; глядь, на пороге дочка твоя, а у нее в подоле – плод...
Грохнула тут бараньей костью по столу Чесовая вдова, не выдержала:
– Вот что отвечу тебе, соседка... Много ты тут всего наговорила! И были, и небыли!.. А я тебя и Гардея твоего голь, нищету – знать не хочу. Ворота все позапираю, окошки позакрываю, дочке-красавице строго-настрого накажу, чтобы в сторону вашу и не глядела. Лучше пусть ее, татары, выкрадут, нежели с Гардеем твоим, с петухом уличным, мне ее увидеть. А сыновьям своим молодцам прикажу, чтоб за сестрицей последили да Гардея твоего на порог не пустили, коли вздумает он сам со сватовством явиться...
От слов этих изменилась в лице, побледнела Блудова вдова:
– Господь с тобой, соседка! Что ты говоришь? Какая голь? Какая нищета? У нас и лавка есть, и стол, и чашки. И даже занавески на окнах есть цветастые!.. И про татар напрасно ты ввернула! А сыновей-молодцов против Гардея не пускай: он их, коль захочет, всех девятерых ровно поделит, на четыре стороны света разбросает... Вот это я тебе и скажу, если пошла такая брань!..
Костью бараньей помахивая, улыбаясь зло, раскричалась кичливая Чесовая жена:
– Ишь чего придумала, синица! На богатства наши позарилась! Своего увальня пристроить тепло решила! Чтоб был ему и хлебушек с маслом, и чтоб была красавица под боком! Какой он богатырь? Пропащий человек твой Гардей! Только и умеет, что грудь раздувать петушиную да хвост павлиний распускать, прельщать речами красными дев легкомысленных!.. Покарает меня Бог, если я только подумаю Авдотьюшку за него отдать... А вот мои ребятушки – работники знатные!
Здесь и Блудова вдова рассвирепела:
– Знаем мы таких работников: молодцы твои только ложками горазды махать да по кабакам батюшкины денежки просаживать...
А ей в ответ:
– Чья бы корова мычала... На чужой каравай роток не разевай! Хотят и просаживают. А ты уж испугалась, что уплывают от тебя денежки! И думать не смей! Не видать тебе Чесового богатства, как своего затылка впотьмах!..
Все сильнее вдовушки злились, все громче кричали. И других гостей уже не замечали. Друг дружки слова близко к сердцу принимали...
Засуетились тут скоморохи на печи, кончили денежки считать, хотели положение поправить:

Прикажи, сударь хозяин,
Прикажи же, господин,
Нам с лежанки стать,
Поскакать, поплясать,
Да прошеньице сказать...

Но в криках вдовушек потонули голоса скоморохов.
Нападала Чесовая жена:
– Какой у нас на улице богач объявился! Гардей Блудович... Чашки есть у него и занавески на окнах. Вот кабы кубышка была, мы б тогда поговорили. А петушков у нас в курятнике и своих хватает!..
Отбивалась вдова Блудова:
– Богач – не богач, а молодец хоть куда! И покраше найдет невесту. Курица – она и есть курица; что та, что эта. А у петушка – и гребешок, и шпоры. И весь он на виду! Твоя же Авдотья только и сидит у окошка, на улицу шагу не ступит. Есть ли у нее вообще ноги? Безногая нам не нужна...
Ах, что за возмущение нашло на Чесовую вдову! Сдержаться старуха не сумела, рукам волю дала – жену Блудову по щеке ударила. Да так сильно ударила, что та, бедная, с лавки упала. Схватила ее богачка за волосы, стала по полу кирпичному таскать – таскать и приговаривать:
– Выбью из головы твоей скверные мысли, выбью!..
А как посильнее была Чесовая вдова (телесами подороднее!), так и верх в потасовке одержала.
В тот день весьма потешились гости на пиру – даже про скоморохов забыли!
Разняли вдовушек стражники.
Чесовая вдова обратно за столы села, рыбку заливную к себе подвинула. А Блудова жена, охая, за бока держась, с пола поднялась и из палат вон поплелась. От пированьица, от развлеченьица подальше!.. Сыта была.
Шла вдовушка Блудова домой, шаталась, слезы по щекам рукой размазывала. Сын ее, Гардей, на улице встречает, а она лицо отворачивает, не хочет показывать заплаканные глаза. Домой пришла, крепилась-крепилась, перед зеркальцем тусклым прихорашивалась и вдруг – слезы ручьем!
Плачет матушка, Блудова вдова, жалуется:
– Плохо нам без батюшки. Бедно живем. А главное, всякий обидеть может!
Удивляется Гардей:
– Вот в толк не возьму! Что случилось-то? Или на плохое место посадили, на сквозняке, на проходе? Челядины сновали, острыми локтями задевали? Или чарочкой с зеленым вином обошли?..
Причитает матушка, Блудова жена:
– Все-то было хорошо на честном пиру! Давненько я на таком не бывала. Всего было вдоволь на столах. И место мне отвели хорошее – не на проходе, не на сквозняке; не сновали за спиной челядины с блюдами, виночерпий вином не брызгал. И чарочкой меня не обнесли. Напротив, чарочку выделили – в полтора ведра. Ее едва осилила! – тут заплакала навзрыд. – Другая у меня беда!.. Рядом с Чесовой вдовой посадили, с этой бабой спесивой, взбалмошной... Я хотела, сынок, доброе дело сделать: на чужом пированье свое обговорить. За тебя Авдотью Чесовичну молодую сватала. Да вот, не полюбились речи мои ее кичливой матушке. Как взбесилась она! Надо мною начала насмехаться, стала всячески унижать, а потом по щеке ударила и таскала меня за волосы по полу кирпичному. Всем на потеху! О, горе! И это мне на старость лет! И зачем я пошла на пир этот, и зачем возле Чесовичихи села?.. При всем народе она меня унизила, на честном пиру обесчестила. Как теперь жить буду? Ведь была я честна вдова, хоть и бедная. А теперь я старая баба опозоренная. Всяк дуралей на меня пальцем показыать будет и насмехатъся. Ох, ох!..
Качала матушка головой, не знала успокоения.
Очень жалел ее Гардей, добрый молодец. Думал: как поправить дело? Не браниться же ему со старой Чесовичихой, не таскать ее, старуху, за волосы прилюдно!..
Уложил он матушку спать. Решил сначала на пир сходить, на Чесову вдову посмотреть.
Пришел Гардей Блудович на княжеский двор. Придверникам поклонился – те его и пропустили. В палаты вошел. Слугам и челядинам даброе слово сказал – те его не задержали. У дверного проема стал добрый молодец, в пиршественный зал заглянул. Народу-то, народу, увидел, – тьма! Во главе стола князь Владимир сидит Красное Солнышко, а вокруг – бояре и богатыри. На печи, как водится, – дураки-скоморохи. А у оконца – Чесовая жена. Рядом с ней две кумушки какие-то присели, слушают, поддакивают. Чесовичиха говорит, зло посмеивается, пирожок надвое разрывает, горячую начинку остужает:
– Моя Авдотья на Гардея этого в век бы не смотрела! Да он ведь все под окнами ходит, как привязанный. Куда еще смотреть-то, у окна сидя?.. Ходит там что-то, движется... Вот и смотрит Авдотьюшка. Но она и знать не знает, что это там Гардей, петух соседский, грудь раздувает... Что он там себе мечтает, мне не ведомо! Думаю, погнать его с улицы следует... Я как с пира приду, своим ребятушкам скажу, девяти сыночкам, чтоб Гардея этого от ворот наших прогнали, чтобы вихры ему повырывали, от Авдотьюшки отвадили... Ишь, придумала чего баба дурная! Жениха нашла завидного: на дыре заплата, на заплате – новая дыра...
Горько и обидно стало Гардею от таких речей. И за матушку больно.
Пошел добрый молодец на свою улицу; против терема высокого, в коем Авдотья Чесовична сидела, стал, ударил кулаком в ворота. Оттого ворота дубовые ходуном заходили; распахнулись, заскрипели калиточки. Вошел во двор Гардей, поднял горсть песочка желтого, в терем тот песочек швырнул. Закачались тут красивые маковки, из окошек стеклышки посыпались, отвалились резные конечки. Молодой Гардей, как медведь, могучий, вокруг терема прошелся, виноград подавил. На крыльцо поднялся, дернул дверь, ручку оторвал литую бронзовую.
А ребятушки Чесовичихины – пять человек, младшие сыновья – этим временем отдыхали (в полдень сытно пообедали да на лавках разлеглись, дабы жирок завязался). К вечеру слышат, терем их дрожит, гонт на землю сыпется, стеклышки из окон вылетают.
– Что за диво? – говорят.
Поднимаются ребятушки, глаза сонные потирают.
Один в окошко выглянул:
– Это Гардей чудит! Ломится в ворота, на крышу песок бросает...
Ответили братья:
– Никогда такого не было, чтобы всякая голь в наши ворота ломилась! Надо бы Гардею руки пообломать, отвадить. Да и другим урок будет!.. Как сестрица подросла, так много возле терема нашего петушков появилось.
Надели братья сапоги, шелковыми кушаками подвязались. Вышли во двор.
Спрашивают молодого Гардея:
– Что стучишь?
– Свататься пришел! – говорит Гардей, а сам на братцев этих хмуро смотрит.
Смеются ребятушки:
– Он свататься пришел, – друг на друга поглядывают, перемигиваются. – У нас еще, кажется, колода дубовая не засватана...
Сами и отвечают:
– Нет, колода у нас засватана. У нее топор жених. А вот дубина у нас не засватана еще...
– Вот удача! – куражатся ребятушки. – А где дубина-то наша? Несите-ка...
Но никто не ходил за дубиной. Перестали вдруг смеяться дородные молодцы, с крылечка сбежали. На Гардея двинулись. Один слева заходил, другой справа, а трое прямо шли. С угрозою говорили:
– Не ходил бы ты, голь, оборванец, мимо дома нашего! Голыми коленками б не сверкал...
Угрозы ихней не боялся, отвечал Гардей:
– Меня бы лучше не трогали, братья Чесовичи, не вынуждали бы драться!.. Вам Блудова сына побить – корысти не получить. Позвали бы сестрицу сейчас и разошлись бы с миром!..
Однако не послушали благоразумного слова братья Чесовичи, на Гардея со всех сторон напали. А он богатырь отбиваться начал. Одного левым плечом задел, другого – правым. Третьему дал щелчка, четвертому – тумака, пятому – изрядную зуботычину. Так и летали братцы по двору. Да не соколами они летали, а снопами. Ухали, ахали, охали. А потом и вовсе замолчали. Звучали только затрещины.
Мимо двора тут прохожий один проходил. Увидел, что совсем худо приходится младшим братьям Чесовичам. Пожалел их, побежал в кабак старших четверых Чесовичей звать.
Разыскал этих дюжих молодцов, кричит им:
– Поспешайте, ребятушки, коли братиков своих живыми еще видеть хотите. Расходился-разохотился во дворе у вас Гардей Блудович. Вот-вот братцев ваших прибьет всех до единого. Каково горе-то будет вашей матушке, Чесовой вдове...
Поднялись здесь братья старшие, голь кабацкую пораздвинули, к терему своему побежали. Смотрят, а Гардей уж братцев их на четыре разложил стороны: одного – туды, другого сюды, третьего – так, четвертого – эдак; а пятого он посередине калачиком бросил...
Озлобились старшие братья – страх на них глядеть.
Говорят:
– Убьем тебя! Разговаривать не будем.
И обходят Гардея с двух сторон.
А он просит их:
– Вы бы лучше не трогали меня, старшие братья Чесовичи, драться бы не вынуждали!.. Проку вам мало будет – Блудова сына побить. Позвали бы сестрицу и с миром разошлись!..
Но не послушали старшие братья Чесовичи этих слов благоразумных, набросились на Гардея с четырех сторон. А Гардей наш ловок биться был: где пригнется, где увернется, где и сам кулачищем двинет. Братья Чесовичи опомниться не успели, разбросал их Гардей по двору. Один из них под забором лежал, другой под крыльцом, третий – под оконцем, а четвертый, самый старший, – возле конуры собачьей. Да не добрыми молодцами они лежали, а поленьями бесчувственными.
Проходил тут по улице один человек. Как увидел он, что совсем тяжко приходится братьям Чесовичам, что еле шевелятся они, побежал в палаты княжеские Чесову вдову звать.
Прибежал этот человек на пир, дух перевел и говорит вдовушке:
– Ты тут, честна Чесова вдова, разговоры говоришь, ребятушками своими хвастаешь, а во дворе у тебя бой нешуточный идет. Гардей Блудович расходился-разохотился, сыновей твоих могучих – и младших, и старших – ровнехонько на четыре стороны света разложил. Двоих – так, двоих – эдак, двоих туды, двоих – сюды. А девятого посередке калачиком бросил. Коли видеть хочешь живых ребятушек своих славных, поднимайся, Чесова жена, поторапливайся!
Подхватилась здесь честна вдова, быстро по улице побежала. Бежала, голосила, сыночков уже оплакивала и грозилась. Ох, грозилась!..

Но длинна была красивая улица киевская, тяжеловата вдова; Гардей Блудович быстр. Не успевала с подмогой Чесова жена: все бежала и бежала, задыхалась, за бока старые держалась. И бранилась, и плакала...
А Гардей-молодец как ребятушек разметал, на высокое крыльцо поднялся. Заскрипели ступеньки под ним. В терем богатый вошел.
Все бежала и бежала Чесова вдова...
Гардей по лесенке взошел ясеневой, у светелки остановился девичей.
Чуть не падала вдова, задыхалась. Очень уж длинны улицы киевские; да с горки на горку улицы...
В дверь кленовую постучал Гардей. Отворилась дверь. Вошел молодец в светелку.
За бока хваталась Чесова жена, торопилась...
Подошел Гардей к молодой Авдотьюшке Чесовичне, первой красавице киевской, за белую ручку ее взял, в глазки заглянул синенькие, улыбнулся ласково:
– Выходи за меня, Авдотьюшка, замуж. Выходи за Гардея Блудовича!
Поднялась красавица с лавочки, Гардея-богатыря обняла, в губы алые поцеловала. И такие слова молвила:
– Я три года, милый, Господу молилась, чтоб мимо дома нашего ты почаще ходил, чтоб на окошечко мое поглядывал. А еще я молилась в эти три года, чтоб замуж попасть за тебя, за красавца-богатыря Гардея Блудовича. Видно, услышал Бог мои молитвы!..
Так, за руки держась и друг дружке нежно улыбаясь (голубки, ей-Богу!), пошли они прямо к церкви. Обручились, обвенчались – все честь по чести! И такая любовь меж ними была, что даже наглядеться друг на друга не могли!.. В церковь Божью входили женихом и невестою, а выходили супругами.
Все бежала, бежала Чесова жена, кляла длинные улицы киевские...
Привел Гардей Блудович жену молодую в дом к себе. Матушку разбудил. Вдова Блудова смотрит на детей, глазам не верит, думает, со сна ей привиделось.
Смеется Гардей:
– Вот жена моя – Авдотьюшка Чесовична...
Прибежала наконец Чесова вдова на свой двор, поохала, поахала, ребятушек подняла, отряхнула, в терем отвела, на лавки посадила, пива ячменного молодцам налила. Тут и дочери хватилась!.. Побежала по бесчисленным горницам, за сундуками, за печками смотрела; во двор выскочила. Ау! Ау!.. Кто-то клетку не закрыл, выпорхнула птичка!..
Оглядывалась во дворе честная вдова:
– Доченька! Авдотьюшка! Где же ты?
Здесь прохожий один случился у ворот:
– Кого потеряла, честна вдова?
Губки поджала Чесова жена:
– Вышла дочка погулять, да что-то долго не возвращается.
Спрашивает прохожий:
– А дочку твою не Авдотьей Чесовичной зовут?
– Да, так ее зовут, – похолодело у вдовы на сердце.
Прохожий смеется:
– Тогда долго тебе, вдова, дочку с гулянья ждать! Может, и вовсе не дождаться.
– Господи! – всплеснула руками старуха. – Уж жива ли она?
– Жива, жива! Да уж она не столько дочка твоя, сколько мужняя жена. Свадьба у них нынче! Муж молодой – красавец Гардей. Всем на загляденье, подружкам Авдотьиным на зависть!
Брови хмуро свела вдова, однако согласилась:
– Да, Гардей – молодец красивый...
А прохожий премного словоохотлив был:
– Столы в доме расставили, угощенья наготовили, гостей позвали. Пришли на свадебку и князь с княгиней, и многие богатыри. Скоморохи потешные народ веселят. Гости красоту Авдотьи славят!.. Говорят, вдова, и за тобой, за тещей, послали. Какая свадьба без тещи?
И тут согласилась Чесова жена:
– Не свадьба без тещи, да.
Откланялся, пошел прохожий своей дорогой. А тут и со свадьбы посланники явились. Зовут на пир честну вдову и девятерых ее сыновей.
Отказалась на свадьбу идти Чесова вдова, дверь на засовы заперла. Очень она богатством своим гордилась, не желала с бедняками родниться. Посланников на порог не пустила.
Толпились посланники на дворе.
А тут сыновья и говорят матушке:
– Не так уж и плоха была бы эта родня! Хуже, коли просватает сестру горький пьяница, иль умыкнет заезжий молодец – в век тогда доченьку не увидишь; совсем плохо, ежели с матушкой переборчивой сестрица в девках засидится; а-то, гляди, выкрадет татарин, в Орду продаст... Нет, совсем не плоха была бы эта новая родня! Опять же, на свадьбе погуляли бы, пива ячменного попили!..
Повздыхала, повздыхала Чесова вдова, слезинку со щеки смахнула, согласилась с ребятушками. Посланников в дом пустила, вкусно их угостила, монеткой звонкой одарила. И на свадьбу дочкину с сыновьимя пошла.

Пришла теща на свадьбу, с сыновьями в уголок села. Не хотела, спесивая, с Блудовой женой разговаривать, не хотела на красавца-зятя смотреть. Но принялись увещевать ее князь с княгинею, стали укорять богатыри.
И пересела теща за столы, отведала угощений. Выпила вина зеленого Чесова вдова не много, не мало – чарочку одну в полтора ведра. Маленько захмелела. Молчала, молчала, крепилась, крепилась и заговорила:
– А хороший зятек нам попался! Любо-дорого смотреть! И пригожий лицом, и стать богатырская, и как будто светлая голова...
Рядом ребятушки сидели, девять молодцев дородных. Ушибы, ссадины потирали, друг другу синяки показывали, выбитые зубы считали. Улыбались:
– Славный, славный зятек нам попался! С кулаками тяжелыми, быстрыми... Ох, надолго запомнятся нам эти его кулаки!.. Ну да ничего! Дело молодецкое!.. Заживут царапины. Другое сказать хотим: было нас девять богатырей, теперь десять стало. И счастлива сестренка!
Скоро вдовушки уж рядышком сидели, на детей своих любовались. Друг на друга вдовы не обижались, чарками стукались, обнимались и много говорили слов приятных.
Три дня гуляла свадьба. Гости весело проводили время на пиру; сытно кушали, сладко пили, прохлаждались, на скоморохов глядели. А скоморохи им птиц показывали...