То не ветер гулял в чистом поле, а гуляли три русских богатыря; то не гром гремел над горами, а старый казак Илья Муромец обращался к побратимам своим:
– Не заскучали ли вы, братья мои крестовые. Не засиделись ли без дел, братья названые?.. Вот ты, Добрынюшка Никитич, богатырь премогучий, езжай-ка за синее море, преклони под меч народы неверные, языки поганые, тем прибавь земельки святорусской!.. И ты, пресильный богатырь, молодой Михайло Потык сын Иванович, езжай в низины темные, лесами дремучими покрытые, преклони под меч там языки неверные, народы некрещеные и этим прибавь земельки святорусской!.. Да и я не слабый богатырь, хоть и постарше вас буду, поеду далеко в чистое поле, преклоню под меч кладенец народы неверные, языки поганые, тем и прибавлю земельки святорусской!..
Так разъехались богатыри в разные стороны. Добрыня Никитич за синее море поехал, Илья Муромец, старый казак – в чистое поле, а Михайло Потык сын Иванович отправился в низины темные, во грязи черные, в дремучие леса – преклонять под меч языки неверные, народы некрещеные, тем прибавлять землицы святорусской.
Как раз наехал наш Михайло на царство могущественного царя Вахрамея Вахрамеева. Однако не спешил въезжать в леса дремучие, в низины темные, во грязи черные. Так рассудил молодой Михайло Потык:
"Мне не честь не хвала будет в царство чужое усталому приезжать. Усталому да голодному, пылью дорожной покрытому. Вернее будет, коли на порубежье отдохну я несколько дней, на ложе походном полежу, поем-попью, степным воздухом подышу – дабы заиграл на щеках румянец, пыль из одежд своих вытряхну, латы до блеска начищу. А затем уж и явлюсь в царство Вахрамеево – не бродягою явлюсь неопрятным, а внушительным господином!"
Тут и раскинул Михайло шатер белополотенный на холме высоком крутом. Над шатром поднял золотого шелка стяг. К колышку привязал богатырского умного коня. Устроил себе обильную трапезу. Поел-попил Михайло молодой вволю и лег на постель походную отдыхать. Дорогой утомленный, быстро заснул богатырь.

А у царя могущественного Вахрамея Вахрамеева дочка любимая была, красавица Марья по прозвищу Лебедь Белая.
Царь в дочери своей души не чаял, все причуды ее исполнял. А она тем умело пользовалась. Ох и вольготно жила!
На месте не сидела, всюду побывала, всего попробовала. И в нарядах себе не отказывала, и в развлечениях. Окружала себя целым сонмом подруг и дружков-воздыхателей, ими правила, как хотела, наряжала, одаривала, вела умные беседы и судила, и насмехалась, и пр.
Но вскоре ей жизнь такая наскучила, опостылел и царский двор, а на придворных уж и смотреть не могла. В уединении стала развлечения искать; водила дружбу с волхвами-кудесниками, с колдунами да ворожеями.

Как-то вышла Марья Лебедь Белая на стену городовую. В неком непривычном томлении царевна была. Все-то ей в последние дни казалось не так: не по нраву, не по вкусу, не по душе. Батюшки-царя избегала, подружек прочь гнала, мамок-нянек не замечала.
Прогуливалась царевна по стене высокой, вдруг видит, за дремучим лесом что-то белое появилось, а над белым золотое заблестело. Удивилась Марья, заинтересовалась: что бы это такое могло быть? И так, и сяк присматривалась... Нет, никак не разглядеть. Очень далеко!
Кликнула царевна служанку:
– У тебя ножки быстрые, Чернушка! Сбегай за лес дремучий к русской стороне! Погляди, сметливая, что там на порубежье белым светится и что золотым блестит?
Побежала девушка через лес дремучий, по грязи черной босыми ногами шлепала, подол платья к бедрам прижимала – боялась о сучья порвать; в низинах темных от всякой нечисти служанка быстроногая шарахалась.
Добежала Чернушка до русского порубежья, из леса осторожно выглянула. Смотрит, стоит в поле шатер белополотенный, над шатром шелковый стяг золотом блестит; конь гнедой богатырский вокруг колышка травку щиплет.
Другая бы служанка обратно побежала – докладывать царевне про все, что видела, ведь видела она достаточно. Но Чернушка сметлива была, хотела побольше выведать. Юркой змейкой она в траву скользнула и к шатру подползла. Полог снизу чуть-чуть приподняла и увидела спящего красавца-богатыря.
Округлились у Чернушки темные глазки. Обрадовалась служанка: такую весть госпоже принести всякая бы девушка хотела.
От радости едва не вскрикнула Чернушка, алый ротик себе рукою зажала. Тихонько полог опустила и обратно к лесу уползла. Очень на серебряную денежку рассчитывала.
Обратно по низинам, по грязи, по чаще страшной служанка вдвое быстрей бежала; ножки исцарапала, подол платья изорвала, вся перепачкалась. Но к царевне довольная явилась. Запыхалась, разрумянилась. Так и светились глаза.
Бросилась Чернушка Марье в ножки:
– О, что я узнала, госпожа! О, какие любопытные вести! Если б я была царевной...
– Говори же, не томи! – торопила Марья. – Что там светится? Что там блестит?
Еще ниже склонилась сметливая Чернушка:
– О, госпожа! Я бежала по страшному дремучему лесу, по грязи черной топкой, всякой нечести пугалась, издрожалась вся, ноженьки белые исцарапала, подол себе изорвала, повымазалась...
– О, горе мне! – всплеснула руками царевна. – Говори же скорей, хитрая девка, что там на порубежье белым светится и золотым блестит? Не могу уж я терпеть – так любопытно!
Чуть не лежала на полу Чернушка, рассказывала:
– Я и говорю... Такие сучья острые в лесу, такие цепкие колючки, – все платье изорвали мне, все ноженьки исцарапали, нужно теперь мазь у знахаря покупать, залечивать раны, нужно хорошего портного искать, шить наряд. А времена такие ныне трудные...
Засмеялась Лебедь:
– Вот тебе, Чернушка, три золотых. И на новое платье, и на мази хватит, и еще останется на медовый калач.
Как звон золотых монет послышался, повеселела служанка; сладкоголосой птичкой защебетала:
– Там увидела я шатер – белый-белый, как снег. Это он белым светится, далеко видать. А над шатром вьется стяг золотой – красивый, шелковый, блестит, глаз не отвести; это он чистым золотом горит. На стяге – лик бога христианского, лик Христа вышит. У шатра же к колышку привязан конь. Да не простой это конь, а богатырский.
– Вот как! – задумалась царевна. – Коли конь богатырский стоит у шатра, то в шатре, должно быть, богатырь...
Кивнула Чернушка, глаза ее засияли:
– Другая б девушка, про это разведав, обратно б поспешила. Но я решила более узнать. Не напрасно же вы зовете меня, царевна, сметливой.
– Да, да! – вновь загорелись любопытством глаза Марьи. – Ты самая сметливая из всех служанок. И я уж думаю о том, не поставить ли мне тебя над служанками старшей... Но что же еще ты узнала? Говори поскорей!..
– Я когда в траве ползла, все коленки себе ободрала. А мази целительные сейчас такие дорогие!..
Поморщилась царевна:
– Вот тебе, плутовка, еще три золотых. Говори же теперь, не томи.
Сказала Чернушка с видом значительным:
– Будь я на вашем месте, госпожа, жизнь свою круто бы переменила!.. Так вот... приподняла я полог легонько и вижу богатыря спящего. Да такого красавца, какого в нашем царстве не сыскать. Лицо у него белое, брови черные, а кудри – пшеничные. Мирно так спит, а во сне улыбается – может, вас, царевна, видит. И могуч: плечи от полога до полога развернулись, грудь вздымается необъятная, шумит, как кузнечные меха. Я подумала еще: на такую бы грудь да головку преклонить, а за теми плечами от всех напастей спрятаться. А потом так подумала: вот жених-то лежит! Он не мне чета – богатырь златокудрый! Для царевны, для королевны, для самой первой в свете красавицы. Признаюсь, милая госпожа, я даже расстроилась. Увы, не по себе наряд примерила! Сразу почему-то о вас подумала. Вам бы на того доброго молодца посмотреть!..
Задумалась Марья Лебедь Белая, в окошечко глянула на солнце садящееся, отпустила служанку:
– Хорошо, ты иди пока, сметливая Чернушка! Не забегай наперед. Рвение оно тоже в меру должно быть. Иной раз лучше промолчать, нежели высказаться. А ты уж мне в три короба наговорила!
– Молчу, прекрасная царевна! – хитро улыбнулась служанка. – Больше из меня не вытяните ни словечка.
– Вот и ладно! Да только гляди, чтоб кто другой не вытянул. Помни, порученьице я тебе давала секретное.
Как ушла Чернушка, царевна долго без движения сидела. Все о богатыре красивом думала. Потом принарядилась и к батюшке-царю пошла. В палате расписной, украшенной коврами и оружием, с ним уединилась.
И говорила такие слова:
– Ты, родной мой батюшка, так уж любишь меня, так уж любишь, все желания мои исполняешь. И я тебя за это страх как люблю!..
Смекнул мудрый государь Вахрамей Вахрамеев, что неспроста царевна завела такие речи, усмехнулся:
– Говори-ка прямо, дочь, не ходи вокруг. Что тебе нужно?
А она его в щеку целует:
– Вспомни, батюшка, ты мне благословеньице давал белой лебедью три года летать над тихими заводями, над синими озерами. Вот уж и пролетели те три года. А я еще не нагулялась, волюшкой не насытилась. Поднималась под самые небеса, видела с высот дальние страны, и гуси-лебеди дружили со мной, и красотой моей восхищались. Время так скоротечно, а мир так обманчив. Кажется, только вчера в первый раз воспарила, но вот уж и вышел срок... А мир позвал меня, но едва я раскрыла перед ним сердце, он поспешил отвернуться...
– И что же, душечка? Не хитри, не так уж плохо тебе живется. Проси!
Ах, какая ласковая царевна была:
– Добрый мой батюшка! Дал бы ты мне еще на три года благословенья. Ведь не наволевалась я, не нагулялась. Жизни красивой не видела – все терема да терема, все злато-серебро, ковры и сундуки. А хочется простора, хочется ветра вольного и солнышка закатного; хочется нежного запаха ковыльного; хочется снега и дождя, песочка под ногами рудожелтого... Позволь же мне, батюшка, девицей красной по чистому полю погулять. Благослови еще на три вольных года.
Кивнул государь:
– Хорошо, дочка, выполню просьбу твою! Благословлю тебя еще на три да три вольных года!.. Замечу только, что мудреная ты у меня царская дочь и причуды твои необычны. То лебедью белой хочешь в небе летать, то девушкой красной по полю гулять. И чего во дворце не живется, зачем бежишь от роскоши?... Так и быть, погуляй еще! Но как выйдет срок, точно замуж отдам.
Так уж обрадовалась царевна Марья благословению батюшкиному, что стала ласточкой по палатам порхать, государя, отца своего, благодарить, целовать. Потом к себе убежала, до полуночи разные наряды примеряла.
Ночку плохо спала, едва утра дождалась. Вместе с солнышком гулять собралась. Да не пустил ее батюшка одну: мамок-нянек снарядил с десяток и с десяток же служанок созвал.
Делать нечего, пошла красная девушка с мамками-няньками в поле и со служанками. Темным лесом дремучим их повела, по низинам сырым, по грязям черным. Мамки старые сразу отстали – из сил выбились; няньки в грязи залезли, насилу выбрались, а как выбрались, огляделись – царевны уж нет поблизости; пришлось и нянькам домой возвращаться. А служанки помоложе были, повыносливее, все шли за царевной и шли, не отставали. Тогда перемигнулись Марья с Чернушкой и в кустарники колючие зашли. Чернушка сметливая показала царевне дорогу, а служанкам не показала. Те и изорвали о колючки свои наряды, едва не остались нагишом. Пришлось и служанкам домой идти.
Так и остались царевна с Чернушкой вдвоем. Вывела служанка Марью на край поля русского, шатер показала.
Тут и говорит царевна:
– Ступай, Чернушка, и ты домой. Обо мне не беспокойся! Благословил меня батюшка по полю красной девицей ходить. И тебе, хоть ты девушка крепкая, за мной не угнаться. Знаешь ведь: где Марья ножками не пройдет, пролетит белой лебедью, а где лебедью не пролетит, пробежит серой мышкою. Да и есть у меня в этом поле дела тайные!..
Поклонилась Чернушка Марье-царевне, обратно в лес вошла. А как за деревьями скрылась, сказала насмешливо:
– Ваши тайные дела, царевна, на вашем лице со вчерашнего дня написаны.
Понятное дело, не слышала этих слов госпожа, а то непременно бы разгневалась. Да для слуха ее эти слова и не были предназначены. Они для читателя здесь приведены, дабы увидел он, сколь колки на язычок бывают даже самые преданные служанки. Иногда не могут служанки сдержать свой бойкий язычок, отпускают узду. Хорошо, коли делают это в лесу, хуже – если на людях. А иногда и камушек припрятывают за пазухой служанки. И если ты, молодая госпожа, хочешь госпожою остаться, не доверяй своих тайн и важных помыслов даже самым надежным служанкам.

Оставшись одна, пошла потихоньку Марья-царевна к шатру. Шла, стяг золотой разглядывала, оценивала гладкое шитье: ниточка к ниточке шелковые лежали, петелька к петельке искусно подбирались, стежок к стежку – как в сказке слова, и лик Христа выглядел словно живой.
Когда совсем близко подошла красна девица, заметил ее гнедой конь богатырский, заржал громко, начал в землю копытом бить – хозяина будить. Флажок над шатром затрепетал. Земля от ударов сотрясалась. Пробудился богатырь от сна глубокого. Думает: не случилось ли чего? Умный конь знак подает, о чем-то предупреждает.
Тяжелую палицу схватил молодой Михайло Потык и, как был в одной рубахе, так из шатра и вышел – без пояса, босой; кудри золотые – по плечам. Поглядел туда-сюда славный богатырь, никакой опасности не приметил. Тихо было в чистом поле.
Разозлился Михайло Иванович:
– Ах ты, волчья сыть, травяной мешок! Что это ты ржешь, мне спать не даешь? Что копытом стучишь, землю сотрясаешь? Иль по плеточке соскучился?
Но все копытом стучал умный конь гнедой, головою мотал, тряс гривой и глаза куда-то в сторону косил.
Поглядел в ту сторону богатырь, за шатер заглянул. И увидел: там девушка красная стоит – стоит, смущается, себе под ноги смотрит.
С первого взгляда понравилась Михайле эта девушка. Нежна, стройна – она на лебедь походила. И хоть явно не русская была и, понятно, не православного чина, повлекло к ней Михайлу некой силой неведомой. Никогда он прежде действия этой силы не испытывал – она его за сердце брала и влекла, куда хотела.
Слова не говоря, шагнул богатырь к незнакомке прекрасной, за руку взял ее и уж в губки поцеловать собрался. Но отстранилась с улыбкой девушка, на шажок отступила. И говорила Михайле такие слова:
– Какой ты удалой, добрый молодец! Какой торопливый! Я не знаю тебя ни по имени, ни по отчеству. Может, царь ты, может, царевич, или король, заезжий королевич? А может, славный русский богатырь?.. И ты не знаешь меня, но уж целовать хочешь. А между тем нельзя нам с тобой целоваться. Ведь я веры не вашей православной и я роду басурманского. И для вас христиан я поганая и уста мои поганые же...
Но Михайло молодой слов ее будто не слышит – сила любовная его неодолимо влечет. Как завороженный, богатырь девушку опять за руку берет.
Смеется тихонько Марья – и ее к этому молодцу тянет. Только о таком и мечтала она, время убивая в кругу воздыхателей; богатыря этого во снах видела.
Говорит еще царевна:
– Ты лучше, красавец-богатырь, возьми меня на руки да посади на доброго коня и отвези в славный Киев-град. Там от отцов святых приму я веру православную. И тогда уж ты бери меня замуж.
Обрадовался Михайло Потык молодой этим словам. Быстро собрался, посадил красную девушку к себе на коня и повез ее в Киев.
Ехал день, на красавицу любовался; ехал другой – от красавицы глаз не мог отвесть; ехал третий – только о ней и думал.
За спиною солнышко садилось, впереди раздольная степь простиралась. Теплый ветерок травы колыхал, с солнышком прощались, посвистывали сурки; орел могучий в небесах парил, грудь его была красна от солнца.
У Михайлы молодого ликовала душа, волновалось сердце. Так бы и ехал богатырь бесконечно: обнимал бы красавицу за плечи, вдыхал бы запах волшебный ее волос, взирал бы, о любви мечтая, на бледнеющие к ночи облака.
Тихая песнь из груди его лилась, тешила тонкий слух красавицы:

При заре было заре,
При вечерней при заре
Светел месяц взошел
С полуночной звездой.
Михайлушка, радость моя,
За охотою пошел,
Да Иванович, светик мой,
За охотою пошел,
За охотою такой
За девичьей красотой.
Увидала его мать,
Стала его унимать:
– Ох, полно, сын Михайлушка,
3а охотою ходить!
– Ах, матушка ты моя!
Тебе меня не унять,
Пока холост, неженат,
С девицами воевать!..
– Доведут тебя девицы
До глубокой до темницы!
– Хоть сидеть мне в той темнице
Не отстать мне от девицы;
Красна девушка, душа,
Перепутье мое, слово ласковое;
Она словечко дала,
К себе в гости зазвала!

Как приехали они в стольный Киев-град, поспешили в церковь соборную. И от отцов святых приняла Марьюшка Лебедь Белая веру православную. Тут же стали Михайло с Марьей под золотые венцы, в вечной любви друг другу клялись, меж собой договаривались – заповедь великую клали. Заповедь такую: кто бы из них первый ни умер, другому с мертвым телом на три года в землю-матушку идти; а уж как те три года пройдут, тогда и решать – новую ли семью заводить или во вдовстве оставаться.
Ночку первую, ночку брачную у Михайлушки в светелке провели: на постельке широкой, на лебяжьем нежном пуху, на тончайших шелках и бархатах. Жаркая эта ночка была! А уж темная выдалась! Ни месяца в небе, ни звездочки. Ничего не видно! Только будто слышно было: за окном лебедушка широкими крыльями била, а в небесах где-то орел могучий клекотал...
Стали Марья с Михайлой жить-поживать – в любви и согласии. День за днем медленно проходили, ночка за ночкой, как искры, пролетали.
А тут князь стольно-киевский в палатах у себя пир собирал. Звал на пир князей-бояр по обыкновению. И не только киевских, а со всей Руси. Также богатырей могучих, славных воевод звал. А за ними и отцов-чернецов приглашал, и купцов богатых, и мастеров умелых и прочий уважаемый люд. Пир на славу замышлял государь!
Был и Михайлушка Потык зван.
Как собрались гости в палатах княжеских – нарядные, шумные – тесно стало там, где еще вчера простору хватало. Сели за столы, принялись за угошение. Пили-ели час – серьезные сидели, достоинство блюли; пили-закусывали второй час – друг на друга поглядывали, будто силами мерялись, шутки осторожно шутили; пили в третий час – расшумелись гости, разговорились, грудью на столы навалились – весьма навеселе были... А пир немалый намечался. Еще только несли горячие блюда.
Ясные соколы из чистого поля по гнездам разлетелись завечерело. Явились на пир запоздавшие гости, могучие русские богатыри Илья Муромец и Добрыня Никитич.
На почетное место их усадили – по правую руку от светлого князя; чары вина зеленого заморского поднесли, чистые блюда расписные перед ними поставили.
Как захмелел маленько старый казак Илья Иванович, как немного голод утолил, так и говорит, подбоченясь:
– А был я ныне, братья, в далеком чистом поле. И языки неверные склонял под меч. Много склонил языков! Много прибавил земельки святорусской. Была у нас до недавних пор просто Русь-матушка, а теперь стала Великая Русь!..
Здесь и Добрынюшка Никитич, старшего побратима услышав, решил похвастаться. Усы платочком утер, из бороды курчавой крошки вычесал:
– А я, братцы, далеко ходил за синее море. Тоже народы неверные, народы дикие склонял под меч, под нашу веру православную. Много народов покорил, к нашей вере склонил! Много прибавил земельки святорусской. Да, .была у нас до недавних пор просто матушка Русь, а теперь стала Русь Великая!..
Тут побратимы на Михайлушку Потыка посмотрели с любопытством – чем тот похвастает?
Опустил Михайло глаза, задумался:
"Я ведь о том совсем позабыл! Не склонял под меч земли неверные. Даже не ходил на царство Вахрамея Вахрамеева. И земельки святорусской ни аршина не прибавил. А только жену себе, красавицу молодую, добыл!.. Но женой-то не похвастаешь! Женой-то ведь красавицей на пиру только дурак хвастает. Умный-то хвастает доброй матушкой!.."
Так думал Михайло Потык молодой, а богатыри на него внимательно смотрели. Ждали, что скажет побратим. Вместе ведь они о походе договаривались.
Деваться некуда было Михайле: либо правду сказать, либо выдумку выдумать. Избрал второе богатырь, поднял глаза веселые, выгнул грудь колесом:
– Ах, братья, а я-то тут о том, о сем задумался. Нить разговора упустил. Вам сейчас о себе поведаю!.. Ездил я ныне в леса дремучие, в низины темные да в грязи черные, в коих чуть не увяз. Склонял я под меч царство обширное государя могущественного Вахрамея Вахрамеева...
При словах этих оживился стольно-киевский князь; бояре старцы вельможные – навострили ушки.
Продолжал молодой богатырь:
– И, поверьте, склонил! Немало прибавил земельки святорусской!.. Однако склонил я царство не столько мечом, сколько умением в игры играть. Сели мы с царем Вахрамеем за доску клетчатую – в шашки-шахматы играть, золоченые фигуры расставили. Трижды сыграли с ним, царем неверным, трижды он проиграл. А я выиграл золотой казны без счету – может, сорок телег, может, и того более – не знаю. Телегой больше, телегой меньше – велика ли разница?
– Да уж! Разница невелика! – тихонько съязвили бояре.- – Нам бы одной телеги на целый год хватило!..
Задумались купцы:
– Ох, и богат, видно, Вахрамей Вахрамеев, неверный государь!..
А Михайлушка Иванович все дальше выдумывал:
– Погрузил я, значит, на телеги золото это. В Киев его везу. Но так тяжела казна оказалась, что не выдержали тележные оси железные, на полпути переломились. Тогда выкопал я посреди степи погреба глубокие и в погребах тех казну спрятал...
Похвалили купцы Михайлу за смекалку.
А бояре тревожились:
– Место-то запомнил?
Князь стольно-киевский не случайно к рассказу Михайлы Потыка так внимательно прислушивался. На те времена Киев царю Вахрамею дани-выходы платил. И задолжал Киев государю неверных за двенадцать лет. Потому весьма своевременны оказались сказанные подвиги Михайловы.
Улыбнулся князь одобрительно, со своего места поднялся. Илью Муромца похвалил и Добрыню Никитича добрым словом не обошел. Но особо благодарил молодого дородного богатыря Михайлу Потыка:
– Верно, сам не представляешь, как выручил ты нас, добрый молодец. Честь тебе и хвала за дела твои благородные! Будешь ты у меня, доблестный юноша, после Ильи Муромца и Добрыни Никитича первый богатырь!..
Здесь к боярам повернулся государь:
– Видите, разумные! Сами собой разрешились наши затруднения!.. Молодчик наш с головою светлой из удальства к Вахрамею нагрянул, из баловства обыграл царя в шашки-шахматы – Киев спас!
– Очень все просто выходит, – усомнились бояре, – наверное, наплел нам здесь молодец. Не знает по неопытности, что проще всего жизнь прожить, всегда правду говоря.
Богатыри за Михайлу вступились:
– Не обижайте недоверием нашего побратима. Коли говорит, – считайте, так и есть!
Продолжил князь:
– Теперь подумать нам надо, бояре, кого с посольством к Вахрамею послать – казну золотую из погребов достать и долги заплатить царю неверному.
Сказали бояре:
– Тут нечего думать, добрый государь! Коли Михайло наш с Вахрамеем в шахматы играет, за одним столом сидит, коли царя неверного, как хочет, обыгрывает, то Михайлу с посольством и следует посылать. Тем паче погреба тайные с золотою казной проще других ему будет отыскать.
На том и порешили – накинули на молодца службу великую, в посольство к царю неверному его отрядили.
Не стал засиживаться Михайло на пиру, пошел в дорогу собираться.
Быстро молодец собирался, да медленно, ох! медленно ехал. Думу трудную думал. Всех в обман он на пиру ввел. Помнил богатырь, как от слов его просветлело у князя чело. Так легко в обман поверил государь. Оно известно: легко веришь в то, во что хочешь поверить!.. Вздыхал Потык: теперь расхлебывать! А как?.. Остается только на меч положиться! В царство Вахрамеево завоевателем прийти. Села сжечь, города разрушить, всех мужчин истребить. И земли опустошенные к киевским вотчинам присоединить. Тогда сам собой решится вопрос о данях-выходах... Нелегкая задача!
Три месяца ехал Михайло до царства неверного, до лесов дремучих, до низин темных, до грязей черных. Так за три месяца ничего и не решил. Жаль было Потыку села жечь, города рушить, жаль было безвинных мужчин истреблять.
По топям, по грязям ехал добрый богатырь Михайлушко – все еще думал. А как к стольному городу приехал, придумал наконец.
Заехал русский богатырь к царю Вахрамею на широк двор. Коня остановил у крыльца красного. К коновязи подвел, привязал к кольцу золоченому. Слугам бросил монетку, велел насыпать коню отборной пшеницы белояровой.
Сам поднялся неспеша на крыльцо высокое. Достоинство хранил. Вошел в палаты государевы. В тронный зал его стражники провели.
Доложили царю Вахрамею Вахрамееву:
– Некий важный посол к вам явился, государь! По сторонам не глядит, нас разговорами не удостаивает, господином держится, но кто и откуда – не говорит.
Тут расступились стражники, дали Михайле дорогу.
К середине зала пройдя, поклонился богатырь на четыре стороны, а царю Вахрамею в особину:
– Многие лета тебе, государь!
Кивнул царь:
– И тебе многие лета, удалой добрый молодец! Увы, не знаю ни имени, ни отчества твоего не знаю, царь ли ты или царевич, может, король, иль заезжий королевич; может, русский князь или грозный посол литовский, а может, и сам Илья Муромец. Назовись. Да говори, с чем к нам в царство пожаловал?
Отвечает молодой богатырь:
– Я не царь и не царевич, не король и не заезжий королевич; я и не князь русский и не грозный литовский посол. И далеко мне до славного Ильи Муромца!.. Богатырь я простой, воевода неизвестный из города Киева – молодой Михайло Потык сын Иванович...
Еще раз вежливо поклонился он царю.
Любопытствовал Вахрамей:
– Так что же привело тебя, удалец, в наше государство, к нашему высокому трону?
Говорит Михайло Потык:
– Еду я, государь, через царство твое на самый край земли. Обет такой дал: все чудеса на свете посмотреть. И к высокому трону твоему заехал на чудо же глянуть – на шашки-шахматы, что есть у тебя. По миру слава идет, что лучше царя Вахрамея Вахрамеева никто не играет в сию мудрейшую игру... Вот и прошу тебя, царь из царей, покажи мне чудесную доску свою, покажи фигурки резные, и коли не сочтешь ниже государского достоинства своего, сразись со мной, простым русским воином, в эту игру славную.
И хотя Михайло молодой только что про чудеса все выдумал и приплел про доску чудесную (он и знать не знал, играет ли Вахрамей в шахматы и вообще есть ли у него доска), он не ошибся: была у царя неверного шахматная доска и фигурки резные были, и был, конечно, у государя грешок – вечерами любил он поигрывать в шахматы; и не то чтоб большой мастер в этой игре был Вахрамей, но поскольку на все царство, кроме него, два-три игрока было – и те его ближайшие слуги, мог считать себя Вахрамей лучшим игроком из лучших.
Государю приятными показались речи этого доброго молодца. И то понятно, всякому лестно узнать, что способности его народ за чудо почитает. И приятен стал Вахрамею этот юный богатырь, намеренно завернувший ко двору – способностям государя поклониться.
С улыбкою посетовал царь:
– Ах, только от заезжих молодцов о себе и услышишь правду! Из своих ни слова правды не вытянешь – изо всех углов сплошная лесть. А коли царь уродится гением – замолчат гения, выколят глаза. Верно написано в христианских книгах: в своем отечестве нет пророка!
Хлопнул в ладоши Вахрамей Вахрамеев:
– Слуги! Эй! Принесите-ка доску! Да фигурки к ней. И смотрите, по дороге не растеряйте; все у меня считаны шахматные фигурки.
Тут задумался царь. На заезжего молодца глядя, ус покусывал:
– А на что же играть-то будем, удалец? Просто так не интересно. Как бишь тебя?.. Запамятовал.
– Михайло.
– Да, да!.. Вот ведь несуразное русское имя!.. трудно произносить! Так на что же сыграем?
Как будто задумался Михайло молодой, но, признаемся читателю, ответ давно уж у него был готов:
– Ну, если величество ваше не изволит так просто играть, можно и об заклад велик побиться... К примеру, я голову свою молодецкую ставлю – на сорок годков службы верной, а ты, государь, ставишь сорок телег с золотою казной!..
Согласился Вахрамей. Поскольку в царстве своем игроком он слыл лучшим, так полагал, что ничем и не рисковал. Да и богат был сказочно: сорока телегами казны золотой больше, сорока телегами меньше – это его вовсе не смущало. А вот верного слугу приобресть такого, как этот молодец сладкоречивый (нет, что же это! правдивый!), было бы весьма желательно.
Здесь же и ударили по рукам.
Как раз им слуги доску шахматную принесли – диковинную каменную. Половина клеточек из малахита была, а половина из яшмы розовой. Фигурки же все из слоновой выточены кости.
Начали играть. Царь и вправду сильно играл, а Михайла наш, кажется, был посильнее. Неоднажды видел он, как мудрый князь стольно-киевский в эту игру с послом индийским забавлялся. Подсмотрел у них добрый молодец, как фигурки двигать и куда. Научился выигрывать. Вот и пригодилась наука.
Царь Вахрамей вперед ступил, а Михайло подумал и не доступил. Государь не доступил, а Михайло поразмыслил и переступил. Вахрамей Вахрамеев занервничал, в сторону фигурку двинул. А Михайло Потык молодой вперед на клеточку ступил и выиграл.
Ударил себя по лбу неверный царь:
– Ах, поспешил! Ах, зачем же я в сторону пошел? Вот недотепа!..
Михайло на него осторожно глаза вскинул:
– Вы, государь, сорок телег золота проиграли.
Махнул рукой Вахрамей:
– Что ж из того! Сорока телегами больше, сорока телегами меньше – невелика разница. Мясо уваривается в котле и никто его не жалеет. Будем считать, что и золото уварилось!
Кивнул Михайло Потык, такие речи повел:
– Слышал я, царь могущественный Вахрамей Вахрамеев, что ты ныне дань от Киева потребовал. Да за двенадцать лет!.. Давай же, государь, считать, что у тебя я в шахматы не выигрывал, а дани тебе с Руси пришли.
Согласился неверный царь:
– Мудрое решение! В жизни я не проигрывал. Это дани в казну мою пришли! – и к боярам своим оборотился. – Слышали, что сказал этот молодец? Не проигрывал царь! Так в летописях и запишите: пришли дани с Руси за двенадцать лет.
А самого уж за живое взяло, отыграться захотелось. Стыдно мудрому государю проигрывать какому-то зеленому молодцу.
Хватает Вахрамей Потыка за рукав:
– Давай, удалец, еще играть!
– Твоя воля, государь...
Сели опять за доску каменную самоцветную. Расставили фигурки. Долго думал Вахрамей Вахрамеев, крайнюю пешечку двинул. А Михайлушка из середки пошел; поставил фигурку и говорит:
– А на что играем-то, мудрый царь? Сказывал ты давеча, не интересно тебе просто так играть...
Вахрамей еще пешечку продвинул:
– Вот на службу твою и играем: сорок годков и еще годочек...
– Да казны золотой сорок телег.
Не возражал Вахрамей; очень его игра раззадорила, даже жарко стало царю:
– Коли выиграешь, насыплю тебе, молодец, казны золотой без счету. Сорок телег ордынских с верхом насыплю. Но если проиграешь, не обессудь! Служить будешь верой и правдой. Сорок лет – значит, до старости.
Взялся за пешечку Михайлушка, подумав, на одну клеточку не доступил. А в другой раз намеренно переступил. В третий же раз ступил в самую точку. Улыбнулся молодец:
– Похоже, опять уварилось твое золото, царь.
Покраснел тут Вахрамей Вахрамеев; на доску глянул. Все верно! Низложен его король, опрокинуто войско:
– Ах! Как не заметил я эту пешечку твою!.. – махнул рукой. – Ну да дела уже не поправишь! Считай, Михайло, твоя золотая казна. Целых сорок телег!
– С верхом...
– С верхом, родимый! Как было обещано!.. Да не об этом речь! А речь вот о чем: давай в третий раз сыграем. И поставим новый велик заклад.
Согласился богатырь:
– Сыграем! Чего ж не сыграть! Время есть у меня.
Предложил государь неверных:
– Коли выиграешь ты, Михайло Потык молодой, буду я Вахрамей Вахрамеев вашему Киеву дани платить – целых двенадцать лет. А если проиграешь, будешь служить мне верным слугой до самой смертушки.
Опять ударили по рукам, расставили фигуры.
Вахрамей Вахрамеев из середки пешечку двинул, а Михайло по краю пошел. Царь подолгу думал, за фигуры уж брался неуверенной рукой, нижнюю губу себе закусывал, длинный ус теребил. Потык же тихонько посмеивался, фигурки быстро двигал – уж понимал игру государя. Где надо, Михайло не доступил, где требовалось, на клеточку переступил, потом королеву на место поставил... и выиграл!.
Сказал молодой богатырь:
– Вот ведь как обернулось, государь! Выходит, платить тебе дани придется, а не дани собирать.
Царь же не знает, что и ответить. Собственных бояр стыдится. Глаз от доски не поднимает.
В это время подлетели к окошечку голубь с голубкою, сели на подоконник, туда-сюда прошлись, поворковали, на Михайлушку с царем посмотрели.
Вдруг голубь и говорит человеческим голосом:
– Ах, Михайло Потык молодой! Ты вот здесь все в шахматы играешь, забавляешься, а над собой невзгодушки не знаешь. Жена-то твоя молодая красавица Марьюшка ныне преставилась...
Побледнел тут славный богатырь, вскочил на резвые ноги. Доску шахматную самоцветную схватил да как грохнет ее о пол кирпичный. И так сильно ударил, что содрогнулись палаты царские, терема с маковками зашатались, окошечки хрустальные все посыпались... Многие бояре неверные уж мертвы лежали: кто со страху сам помер, кого камнями придавило. Грозный царь Вахрамей Вахрамеевич под лавкой дубовой спрятался: по одну сторону лавки каблуки торчали, а по другую – малая лысинка блестела.
Взмолился Вахрамей:
– Слышишь меня, Михайло молодой! Остановись! Не рушь мои палаты, не губи моих бояр. Оставь мне мудрых хоть на семена...
А Михайло уж к выходу спешит, на ходу царю отвечает:
– Не разрушу палаты твои! Но ты не тяни, вези казну бессчетную в стольный Киев-град: сорок телег с верхом да еще сорок. И дани плати исправно двенадцать лет, не то еще разок приеду в шахматы играть!..
В смятении пребывая, на все соглашался Вахрамей. Ох, надолго, видно, запомнятся ему эти шахматы!
Выбежал Михайлушка на широк двор. Сам коня своего седлал, ибо все Вахрамеевы слуги разбежались. Сам седлал, приговаривал:
– Ах, ты конь мой верный, добрый конь! Выручай, родимый, не мешкай! Нес ты меня сюда три месяца, а обратно за три часа домчи...
Понимал гнедой своего хозяина, очень старался, быстро бежал. Да не бежал – летел стрелою. Горы и долы меж ног пускал, реки и озера с легкостью перескакивал. Выше темного леса мчался, да пониже облачка. Как хозяин просил, так и доскакал гнедой до стольного Киева за три часа – ни минуточкой больше.
Михайло сам коня расседлал, никому не доверил надежного друга; дал ему пшеницы белояровой. Потом в дом побежал, взлетел на крыльцо высокое. А голубь с голубкой уж у оконца вьются, крылышками хлопают, Михайлу подгоняют.
Вошел в горницу богатырь и предстала очам его картина безотрадная: посреди горницы стол, на столе гроб стоит, а в гробу Марья Лебедь Белая лежит. Хороша, свежа – будто спит. А мертва – не дышит. Отчего померла, никто не знает. Пришли служанки поутру – она уж неживая.
Горевал до вечера Михайло над любимой женой. Потом на улицу вышел да как закричит громче громкого:
– Эй вы, братья мои крестовые! Крестовые братья названые! Старый казак Илья Муромец! Богатырь молодой Добрынюшка Никитич!.. Приходите скорей к своему братцу крестовому трудную думу думать.
Скоро братья крестовые пришли – Илья Муромец с Добрыней Никитичем. Кланялись Михайле Потыку, соболезновали.
Потом спрашивают:
– Какую думу хочешь думать, младший брат? Говори, чем можем помочь?
На Михайле от горя лица нет, очень он жену свою любил. Отвечает славный богатырь, побратим младший:
– Принимали мы с Марьей заповедь великою: ежели кто из нас смертушку раньше другого встретит, то и другому под землю с мертвым телом идти – сроком на три года. Вот и пойду я с Марьюшкой своей в царство подземное, в царство печальное!.. Но нужен мне, братцы, гроб крепкий белодубовый. Да просторный чтоб был гроб! Чтобы вместилось в него хлеба-соли, воды побольше и других припасов – на три года. Сделаете, как говорю?
Ответили побратимы:
– Сделаем, конечно, домовину тебе белодубовую и припасов побольше положим. Хотя и не нравится нам эта затея языческая!.. Затея эта – безумный крик сердца. И если у старцев печерских спросить, те, конечно же, скажут – грех большой...
Взялись споро за дело Илья и Добрыня: топориками владели не хуже, чем палицами. Стружечки ровные на все стороны летели, доски выходили прямехонькие. И домовина на славу получилась: просторная, гладкая, белая-белая... Ни сучочка в стенках!
Пока побратимы домовину делали, Михайло Потык к кузнецам сбегал. Попросил их дать ему большие клещи стальные, попросил выковать прутья железные, а также прутья оловянные и еще прутья медные. Не знали кузнецы, зачем ему все это, но сработали, как он просил.
Едва все сделали кузнецы, взял Михайло клещи и прутья в охапку и домой прибежал...
Рано утром вошел молодой Михайло Потык сын Иванович в домовину белодубовую вместе с мертвым телом. Попрощался с братьями крестовыми.
Илья Муромец и Добрыня Никитич крышкой широкой побратима накрыли да обручи железные на домовину набили. То было в субботу Христовую. Откопали богатыри могилу глубокую, широкую. Домовину в нее осторожно опустили да землею засыпали.
Сказал с грустью Илья Муромец старый казак:
– Вот, Михайлушки Потыка как и не было!
Добрыня Никитич утер слезу:
– Тяжко ему будет три года усидеть под землею! Какой странный старинный обычай!..
Михайло Иванович молодой хорошо слышал, как побратимы на домовину обручи набивали. Как переговаривались, слышал. Потом закачалась домовина белодубовая – это побратимы в могилу ее опускали. Тяжело было на сердце у Михайлушки, тревожно на душе. Землица скоро о крышку ударила, потом еще раз и еще. Все глуше, глуше... Да такая тишина вдруг наступила – прямо жуть. Но не испугался богатырь, к испытанию этому уже подготовился мысленно. Сидел в темноте возле мертвого тела Марьи, думал, каково ему тут будет три года сидеть.
От знающих людей слышал Михайло, что в подземельях мрачных огромная змея живет, которая телами усопших питается. Вот об этой-то змее и думал богатырь, клещами стальными поигрывал, прислушивался – не раздастся ли снаружи шорох, не заскрипит ли домовина.
Некоторое время было совершенно тихо – даже в ушах звенело. Не знал до этих пор Михайло, что тишина – такая нестерпимая пытка. Но нужно было к ней привыкать...
Чу!.. Насторожился богатырь. Показалось ему, что раздался шорох какой-то.
– Неужто и правда змея?:..
Действительно, то была змея. Ходами-переходами, руслами рек подземных, пещерами-норами хозяйка царства смерти ко гробу огромному подползла. Удивилась змея: отродясь таких больших гробов не видела. Потом обрадовалась: немало, видать, добычи ей ныне подвалило.
Ухватилась зубами за гроб, да не тут-то было! Крепка домовина белодубовая оказалась – досок не отломить, не перекусить. Тогда стала змея обручи железные один за другим срывать. Последнего обруча не сорвала – крепок оказался. Едва зубы о него не сломала. Зашипела змея, всем телом на гроб навалилась, и лопнул обруч последний. Жалобно заскрипела домовина. Михайлушка на ноги вскочил, в темноте озирался, искал молодец, не блестят ли уж где змеиные глаза.
Тем временем хозяйка подземелий принялась доски от гроба отрывать. Первый ряд легко оторвала. Услышал Михайло Потык треск, понял, откуда "красавица" на пир стремится. Клещи покрепче взял, к встрече приготовился.
Змея поднатужилась и второй ряд досок оторвала. Услышал добрый молодец злобное шипение. Дрожь по коже пошла...
С третьим рядом досок дубовых пришлось повозиться змее. Но вот и их она вырвала с гвоздями и всунула голову в гроб.
Ужасная это была голова. Глаза горели холодно голубоватым светом, из ноздрей смрадный пар валил; белые зубы, как косы отточенные, сверху и снизу торчали. И маленький язычок туда-сюда бегал, завораживал.
Осмотрелась змея в гробу, обрадовалась:
– Вот так удача! Буду я нынче сытая! Одно тело, вижу, лежит мертвое, а другое-то совсем живое. Да такое справненькое! Не иначе богатырек пожаловал. И запасливый: хлебушка-соли взял с собой, водицы не забыл...
Но не дал змее выговориться смелый Потык, клещами накрепко ее за ноздри ухватил и сжал посильнее. Покатились у змеи из глаз слезы ручьем, застонала она, и такая сразу покладистая стала; взмолилась:
– Ах, пошутила я, Михайлушка Потык молодой! Ни тебя, ни жену твою кушать не собиралась. Мимо проползала, любопытно стало: почему такой гроб большой. Только и всего!.. А на самом деле червяками я питаюсь да улитками.
Воскликнул богатырь:
– Вот уж не поверю! С такими-то зубами!..
Пуще прежнего просила змея:
– Отпустил бы ты меня, Михайлушка! На что тебе мучить меня. Съесть – не съешь; я невкусная. Запрячь – не запряжешь... А запряжешь, далеко не поскачешь – на домовине-то... Отпусти, дорогой!
Однако не только не отпустил, а еще и бить начал змею Михайло Потык. Прутья железные покрепче ухватил и ну давай подлую охаживать; и по зубам, и по глазам, и по ноздрям окровавленным... Бил богатырь без устали, бил без перерыва.
Змея от боли уж еле дышит; просит слезно:
– Ты не бей меня, не кровавь, богатырь молодой Михайло Потык. Подожди три года – я тебе живую воду принесу. От той воды оживет жена твоя любимая...
Смеется Михайло:
– О, нет, чудище поганое! Это хитрый расчет!.. За три года что с мертвым телом станется? Да и я-то уж буду не богатырь!..
И так сильно змеищу лупит, что аж прутья железные гнутся, кожа на чудише потрескивает.
Плачет змея, слезами горючими обливается:
– Сжалься, Михайло! Не убивай! Нет уж сил боль терпеть. Подожди три мясяца! Постараюсь быстро обернуться. Принесу тебе живую воду. От той воды оживет твоя жена-красавица. И будете счастливо жить. Деток родите...
Но будто не слышит змею Михайло, еще сильнее бьет ее. Совсем рассвирепел удалец, распалился. Все железные прутья изломал, взялся тогда за оловянные. И справа, и слева ударяет, и вдоль, и поперек. А клещами крепко змею за ноздри держит – никак ей не вырваться.
Плачет змея, извивается, не шипит – рыдает. Голосом жалобным молится:
– Отпусти, Михайлушка! Не оставь детушек моих, малых змеенышей, без родительницы. Постараюсь я очень быстро обернуться. Всего три дня подожди. Принесу живую воду. И поднимется жена твоя, будет она краше прежнего...
Изломались оловянные прутья, порасплющились. Но Михайло уж медные берет (да! хрен редьки не слаще! и олово, и медь одинаково больно бьют!). Со всего плеча богатырского размахивается молодец и бьет, и бьет... Прутья грозно в воздухе свистят.
У змеи уж глаза вот-вот полопаются:
– Бог свидетель, богатырь! Коли бить меня перестанешь да ужасные клещи отпустишь свои, в три часа я обернусь. А быстрее никак не смогу – не в моих это силах!.. Три часочка всего подожди, удалец. И добуду тебе живую воду...
Опустил тогда Михайло медные прутья; хватку клещей стальных ослабил. Говорил богатырь такие слова:
– Чтобы было все без обмана, давай, змея поганая, в залог змеенышей своих. И коли в три часа не управишься, на себя пеняй!
Отдала поганая детенышей своих в залог и что было сил полетела по подземелью. Очень быстро летела потайными норами. Глазищи светили ей светом голубым, длинный хвост рулем служил.
Как прошли три часа, появилась змея с кувшином живой воды. Потом обливалась, отдышаться не могла. В жизни так быстро не летала! Ох, и обманулась она с этим Михайлой! Вот уж попала в кабалу так попала!
А богатырь так думает:
"Не обманывает ли меня это чудище? Может, из ближайшей речки подземной черпнула змея воды?.. Заберет сейчас детенышей своих и бежать! Нет уж, надо проверить!"
Схватил Михайло змееныша одного, разорвал его надвое и говорит:
– Вот, змея, посмотри: если ты меня обманула, в гибели дитеныша своего сама будешь виновата.
Покачала змея головой, ничего не сказала.
Тогда Михайло Потык половинки змееныша составил и водой из кувшина их окропил. В миг единый змееныш тот сросся. Это, конечно, было чудо из чудес. Михайлушка еще раз змееныша окропил, тот слегка шевельнулся. В третий раз полил его водицей... Совсем ожил змееныш, к своей родительнице быстро пополз.
Здесь и других змеенышей отпустил Михайло. И убралось восвояси поганое семейство. Но перед тем богатырь еще велел чудищу заповедь класть великую: по подземелью больше не ходить, не съедать тел мертвых. И поклялась змея во всем, что от нее добрый молодец ни требовал.
Как уползли змеи в темноту, подошел Михайло Потык к телу Марьюшки. Окропил жену любимою живой водою. Она оттого вздрогнула. В другой раз Михайлушка на нее с ладони полил. Оттого она села – и недвижно сидела. Тогда плеснул богатырь на жену из кувшина остатки и ожила Марья Лебедь Белая, сказала такие слова:
– Ах, Михайлушка, не вижу, ты ли рядом со мной?
– Я это! Я!
– Что за ночка темная! Ни звездочки в окошке. Да и где окошко, не разгляжу. И как долго я спала! Кажется, годы. Такой уж крепкий на меня сон вдруг напал...
Ей ответил Михайло, за плечи обнимая:
– Кабы не я, то до конца света тебе бы спать, жена любимая Марья Лебедь Белая. А мне бы тебя всю жизнь оплакивать, по тебе горевать.
А как Марьюшка ничего из слов его не поняла, рассказал ей Михайло подробно все, что произошло.
Рассказанное сильно Марьюшку потрясло и молвила она:
– Муж мой, солнышко! До конца жизни тебя любить буду, до последнего дыхания тебе верна буду. И молиться буду денно и нощно за твое здоровье!..
После сих излияний, после клятв стали добрые супруги думу думать, как им выбраться из могилы, из сырой земли. Думали они думали, но ничего путного в голову не шло. Тогда и говорит Михайло:
– А что тут думать, жена! Кричать погромче надо. Авось кто и услышит...
Воздуха полную грудь богатырскую набрал Михайло Потык да как закричит во всю мощь:
– Эй, побратимы мои славные! Слышите ли? Вы меня закапывали, вы меня и откопайте. Надоела нам ночка черная, хотим видеть день ясный!..
Этим временем народ как раз с заутрени выходил. Видят люди, на деревьях листочки дрожат; слышат, голос какой-то звучит – а откуда, не поймут, озираются, и на купола церквей смотрят, и под ноги. Диво какое-то!
Кто-то в толпе говорит:
– Может, это ангел Господень с нами разговаривает, а мы его не поймем?
А другой человек в ответ:
– А может, дьявол шалит, запугивает?
Под ногами земля уж ходуном ходит, качаются на кладбище кресты и двигаются каменные надгробия. У людей оттого сердце замирает:
– Верно, плохо мы молились! Видно, нагрешили много! И грядет нам наказание.
Слышат тут, из-под земли доносится:
– ...ночка темная, хотим видеть ясный день!...
Совсем народ перепугался:
– Это мертвые из могил восстают! Смотрите, кресты-то качаются! Смотрите, двигаются надгробия сами собой! Светопреставление!.. Ой, люди, близится час Страшного Суда! Ой, люди, нет нам спасения...
Все, кто был здесь, бежать бросились. Грешники, должно быть! Очень боялись Страшного Суда! А Илья Муромец старый казак и Добрыня Никитич, которые здесь же были, остались на месте.
Плечами пожимает славный Добрыня:
– Ничего не пойму! Чудеса какие-то!
У Ильи Муромца просветлело чело:
– Понял я, брат крестовый, причину явления сего! Не иначе наш Михайлушка Потык это кричит голосом богатырским. Видно, душно стало ему в землице сырой рядом с телом мертвым, вот и зовет он нас, чтоб могилу мы откопали!..
У церковного сторожа богатыри лопаты попросили, стали споро Михайлу откапывать. А как домовину откопали, как тяжелую крышку подняли, – удивились весьма, ибо обоих супругов увидели в полном здравии и счастии.
Покачал головой Добрынюшка:
– Очень странный старинный обычай! Видно, что-то знали предки такое, что мы не знаем! Надо бы над чудом этим поразмыслить.
Выходили Михайло с Марьей из земли. Обнимал Михайлушка крестовых побратимов, за помощь их благодарил, про змею подземную кое-что рассказывал и показывал кувшин серебряный из-под живой воды.
С этих пор начали Михайло с Марьей иначе жить. Совсем они не расставались: и в горнице вместе, и на охоте, и на пиру... Счастливы были.
Марья Лебедь Белая с каждым днем все краше становилась: не то от счастия, от любви, не то от действия живой водицы. И скоро по всему свету слава пошла: есть-де на Руси во граде Киеве прекрасная жена Марья Лебедь Белая. Как прекрасна она – того не описать; за описание и браться не стоит. Но, кроме красоты, еще и мудрена она, дочка царская, – будто бы бессмертна!.. Говорили в свете, что однажды уж и схоронили ее, да она из мертвых восстала. Усматривали в этом чуде великий смысл: красота должна быть вечной! И красоту Марьину, говорили, Бог бережет.
Из разных краев отдаленных приходили люди на вечную красоту полюбоваться. Кому удавалось увидеть Марью, уходили довольные, просветленные:
– В этой красоте – бессмертие! В бессмертии – эта красота!..
В палестинах своих услышал однажды про жену-раскрасавицу Лебедь Белую царь Иван Окульевич, богатый и прекрасноликий. Очень захотелось и ему на чудо несказанное подивиться. Собрал Иван Окульевич войско великое и отправился походом на Киев-град.
Киевлянам на беду не случилось в то время в городе богатырей. Поразъехались они кто куда, и не готов был Киев силам значительным противостоять. Один только Михайлушка Потык дома оказался. Но не особо печалился богатырь, что нет с ним рядом побратимов верных. Решил сам город выручать.
Снарядился на смертный бой. Выехал в поле против целого войска и дрался зло, имя свое прославил. Три дня без отдыха бился, многих врагов прибил. А кто из чужеземцев под всесокрушающий меч не попался, тот убежал. За бегущими Михайло не гонялся.
С победою домой вернулся Потык, оружие любимое почистил и лег спать. После трех суточек бессонных, после тяжких трудов ратных крепко и долго спал богатырь. Спал, а над собой невзгодушки не ведал...
Иван Окульевич, царь богатый, прекрасноликий, еще и премного упрямым оказался. Одно войско потеряв, он второе себе купил – еще большее, войско несметное. И на другой же день под Киев его привел. А горожане не могут Потыка добудиться – с боку на бок его ворочают, за плечи трясут, водой на него брызгают, кричат в самые уши – ничего не помогает. Ох, и крепок бывает сон богатырский!..
А Иван Окульевич с посольством разряженным в славный Киев приехал. Свою силу сознавал, уверенно держался.
С князем киевским встретился чужеземец, ни о чем говорить не желает, кроме как о красоте Марьи Лебеди Белой – Михайловой жены. При живом муже красавицу за себя сватает. Князь отказывает ему, выкупы-дани сулит. Но и слушать о деньгах не хочет Иван Окульевич – у него от этих денег погреба ломятся.
– Ты, князь, Марью мне подавай! – велит царь заморский. – Лебедь Белую покажи, о коей по всему свету молва высокая ходит!
Государь киевский брови хмурит:
– Не могу я тебе Марью подавать, ибо чужая она жена. Не по законам это христианским – чужой супругой распоряжаться...
Губы в усмешке Иван Окульевич кривит:
– Или ты не властелин в вотчине своей?
Совсем от обиды лицом потемнел киевский князь:
– Я христианский властелин!..
Чужеземец уж злиться начал:
– Что я скажу тебе, князь киевский, послушай! В воле моей не то чтобы вашу красавицу сватать, а и Киев прекрасный разрушить, церкви христианские с лица земли стереть, камня на камне не оставить, доски на доске, и всех киевлян под топор пустить, и тебя, христианского твердолобого государя, верхом на осле в каменоломни отправить... Или ты этого не понимаешь? Подавай мне скорее Марью-красу! Видеть ее давно желаю и все тут!..
Однако крепко на своем стоял киевский князь. Может, время тянул, ждал, что разбудят киевляне удалого Потыка. Вот уж выпустил бы Михайлушка этому петуху заморскому, этому жениху нечаянному потроха!.. Но шло время, а богатырь несокрушимый в палатах не появлялся.
Тогда повел князь такие речи:
– Коли ты, царь заморский Иван Окульевич, так уж Лебедь нашу увидеть желаешь, так сходи к ней сам. Что ответит тебе Лебедь Белая на сватовство, то уж я не поправлю, а ты от женщины, коль не захочет она, не добьешься ответа желанного ни одним, даже самым большим, войском! Ежели упросишь красавицу за себя, я препятствовать не буду. Мне судьба града стольного во много крат дороже судьбы одного богатыря! Вот это тебе мой достойный ответ!
Кивнул Иван Окульевич, больше слова не сказал. И повели его двое киевских дьяков ко двору Михайлы Потыка.
Как увидел царь заморский первую в свете красавицу, так надолго дар речи потерял. Глаза округлил и ходил вокруг Марьи, как кот вокруг блюдечка сметаны. Со всех сторон ее оглядывал. На лицо белое любовался, на шейку тонкую лебединую; косил глаза на стройный стан. На крутые бедра взглянул царь, у него и сердце от волнения зашлось. Ах, велика сила красоты женской! Не жена Михайлы Потыка, богатыря простого, перед царем сейчас стояла, а всесильная властительница мира, волшебница, несравненная богиня!
Наконец дар речи вернулся к царю:
– Свет очей!.. Ты сама, красавица, не понимаешь, что губишь красоту свою, в каком-то Киеве прозябая! Брось тут все, за меня выходи замуж и уедем поскорей. Если есть привязанности какие, забудь! В моем сказочно богатом царстве будет у тебя привязанностей больше. Там, в хоромах роскошных ты и не вспомнишь о прежнем своем житье-бытье. Ты, действительно, белая лебедушка, но живешь здесь, как серая мышь. Одумайся, красавица!..
Вздрогнула Марья от этих слов, отвернулась к окну:
– Я ведь замужем, чужеземный государь...
Усмехнулся надменно Иван Окульевич:
– Что тебе этот замуж, женщина? Что ты видишь здесь, в четырех стенах бревенчатых? Над рукодельями слепнешь, черные лучины жжешь, одежды носишь полотна грубого... Вот мой тебе замуж по душе придется! Во дворце золотом поселю ненаглядную. По мраморным ступеням, по серебряным полам будешь ходить в туфельках хрустальных. В шелка одену, в парчу и бархаты. Роскошью неслыханной окружу и благоуханными розовыми кустами. Вся жизнь твоя будет услада! И вспоминать не будешь, прекрасная птица, про свое родное гноище-гнездо.
Побледнела, как снег, Марья Лебедь:
– Муж мой в могилу за мною пошел...
Засмеялся Иван Окульевич:
– Пусть бы и оставался в могиле!.. Хотя, что в том удивительного! За такую, как ты, всякий с готовностью смерть примет. Только вели, и пробью себе сердце кинжалом. А не захочешь смерти моей, буду служить тебе век свой – я, царь из царей!
Взволновалась Марья Белая Лебедь, ноги не держали ее; села на лавку у окошка. Глаза от царя отводила:
– Муж мой – богатырь несокрушимый. Любовь у нас...
Иван Окульевич духом воспрял: сомнения прочитал в лице красавицы, почувствовал слабину в волнении ее.
Вот что сказал царь иноземный:
– Не бывает богатырей несокрушимых! За второй горкой или за третьей... где-то каждого поджидает смерть. Даже меня, богатейшего из царей!.. Любовь у вас? Это звучит красиво! И сегодня что-то значит. Но завтра не будет стоить и ломаного гроша. Пройдет любовь, как проходят по небу облака. У любви нет надежных оснований – лишь обман, только видимость. Зыбкие, как сновидение, мечты. Неверный мираж над окоемом. Улетающий звук... А жена разумная – не девица пустомельная – должна бы уже опыта набраться и зрить в корень. Основания прочные у богатства моего!
Хотела возразить Марья:
– Я...
Но не дал ей сказать государь чужеземный:
– Ты красавица сейчас! Тебе Бог даровал благо. Ты же им распорядись. Коли с мужем своим, богатырем несокрушимым, останешься, год-другой любовью потешишься, а затем прослывешь портомойницей стольного князя киевского. Экая судьба завидная – будние горести впереди!.. А коли со мной пойдешь, разумница, прослывешь царицею. Сладость власти ощутишь. Все брошу к ногам твоим! Алмазы, жемчуга, сапфиры и рубины станешь черпать пригоршнями. На троне будешь сиять звездою! А другие звезды – у ног твоих россыпью... С Михайлой останешься – выше уж не поднимешься, кончен твой путь. Со мною пойдешь – лишь начнешь путь свой. А в конце пути – чертоги божества, слава нетленная, бессмертие...
Подумала-подумала Марья Лебедь Белая и говорит:
– Кажется, истина сверкнула в твоих речах, мудрый государь. Словно пелена с глаз моих спала! И действительно, не очень-то хочется портомойницей слыть, а хочется сиять звездою... Пожалуй, пойду я за тебя замуж, царь. Основания будут прочные у поступка моего. Распоряжусь красотой своею, пока она не завяла, ступлю на дорожку, ведущую к чертогам божества. А любовь... Любовь я с тобой разделю на свадебном ложе!
И подала Марья Лебедь Белая Ивану Окульевичу ручку свою и ушла с государем прекрасноликим со двора Михайлы Потыка. Думая о богатствах, ее ожидающих, мечтая о троне и уж видя себя порфироносною, без всякого сожаления покидала Марья палаты скромные богатыря. Не оглянулась даже, в дверном проеме не перекрестилась. Как шла, так и ушла. Дверь открытой бросила. За нею вынесло сквозняком некий сор...

Три дня и три ночи проспал Михайлушко Потык беспробудным сном богатырским. А как проснулся, удивился: не было рядом Марьюшки Лебеди Белой. Между тем давно они не расставались. Подождал Михайло часок, с боку на бок поворочался. Но все не шла любимая жена. И из прислуги никто не шел. Это и понятно: кому же хочется нести хозяину дурные вести!
Встревожился Михайло, неладное заподозрил: не иначе, пока он спал, стряслось какое-нибудь несчастье.
По дому пошел молодой богатырь, стал в горницы, светелки заглядывать, по именам домочадцев звать. Но никого не нашел. Пусто было в доме; пусто, неуютно стало на душе – зябко. Брошенную дверь прикрыл Михайло. О Лебеди Белой затосковал.
А тут его братья названые, побратимы крестовые приехали: Илья Муромец старый казак да молодой Добрынюшка Никитич.
Устремился к ним Михайло Потык, рассказал, как оборону держал, как побил великое войско. После этого расспрашивать стал:
– Пока спал я, не случилось ли какое несчастье? Не напал ли на Киев враг? Где, скажите, побратимы, домочадцы мои? Где любимая жена Марья Лебедь Белая?...
Отвечали ему богатыри:
– Случилось ли несчастье какое, пока ты спал, – не знаем. Сами только что приехали. И где домочадцы твои, нам не ведомо. А вот про Марью Лебедь известно нам от князя Владимира...
Переглянулись тут богатыри.
Михайло Потык торопит их, за рукава дергает:
– Что же известно вам. Говорите, не томите!.. Где любимая жена моя?
Отвечали побратимы, глаза прятали:
– Ты, Михайлушка, сильно не горюй. Может, все случилось и к лучшему – пораньше узнал ты про слабину... Грозил Киеву Иван Окульев, заморский царь. Да не случайно он в Киев приходил; а приходил он к Марье твоей свататься. Сначала с князем Владимиром говорил заморский царь, и так склонить хотел, и эдак пробовал. Не вышло. Тогда в дом к тебе пришел, с Марьей виделся, битый час ее уговаривал. И уговорил, высватал... Богатством привлек. Купил Лебедь Белую!.. Не твоя она теперь жена, а Ивана Окульева.
Мрачен стал, покачал головой, Михайло:
– А поедемте, братья крестовые, за царем этим вслед. Как догоним, на месте и спросим. Все превратно понять мог Владимир-князь. Все не так рассказал государь киевский!.. Вспомните, побратимы верные, мы ведь с Марьюшкой заповеди великие принимали, давали клятвы верности. Вспомните, я ведь в могилу за ней ходил...
Здесь вздохнули богатыри:
– Лучше б в могиле твоя Марья тогда осталась! Память была бы по ней светлая. Образ прекрасной усопшей, юной и любящей, до гробовой доски согревал бы вдовцу душу. А так получается, не Лебедь Белую ты на ложе своем обнимал, а змею подколодную... Прости, брат, коли словами этими справедливыми мы обидели чувства твои. Любовь слепа, мы знаем! Любящий ангела рисует с возлюбленной своей: красоту в десять крат увеличивает, червоточину явную не замечает. Так и ты не разглядел червоточины. А мы видели, да тебе не подсказали. Ибо ты все равно не поверил бы – лишь на нас обозлился.
– Так много слов! – усмехнулся горько Михайло Потык. -Поедемте лучше, побратимы, вдогонку. Ухватим вора за чуб и обо всем расспросим. Мы отделим пшеницу от плевел.
Опять богатыри, вздохнули:
– Нет, Михайлушно! Уволь нас от этого дела... Не честь, не хвала нам, богатырям святорусским, будет за женою чужой гоняться. Ты уж сам как-нибудь!.. Кабы тебя кто похитил, мы бы уж погнались, выручили. А за Марьей... После того, как она хвостом махнула... Нет, не будем мучить коней. Не обессудь уж!.. Езжай-ка ты один, добрый молодец! И послушайся разумного совета: как застанешь беглецов в чистом поле, ни о чем их не спрашивай, а достань меч и царю лукавому голову поганую отсеки!
И на том сказал спасибо Михайло Потык побратимам своим. В дорогу быстро собрался. Каждая минутка дорога была. Знал богатырь, что хорошие у царя заморские кони – далеко уж ускакали беглецы.
Выехал Михайло из Золотых ворот. Плеточкой погонял коня гнедого, а когда и говорил ему слова ласковые. Быстро конек бежал.
К удивлению своему уже через день увидел Михайло далеко в поле шатры – то войско царя Ивана Окульевича на отдых расположилось. Посреди стана высился золотой шатер царский, над шатром крашеный бунчук развевался.
Возрадовался богатырь, гнедому своему шею погладил:
– Ах, конек мой конек! Уж немного тебе скакать осталось, поднажми! Сейчас мы Марьюшку вернем. И воздадим вору по делам его! Войска огромного не испугаемся...
И быстрее скакал гнедой, дробь выбивал копытами. Пыль у всадника за спиной столбом стояла. Вздрагивала земля...
А тем временем Марьюшка Лебедь Белая из шатра золотого вышла. Почудился ей конский топот в степи – топот коня богатырского. Огляделась красавица, вдалеке пыль увидела. Как от целого войска пыль. Поняла она, кто к стану скачет. Испугалась, обратно в шатер спряталась, меж сундуками забилась, притихла. Но тут подумала, что от Потыка ей не спрятаться. И на войско большое не положиться – не остановит это войско славного богатыря. И царь прекрасноликий велеречивый ее от возмездия справедливого не убережет. Слабоват против Потыка! Богатейший из богатейших против меча всесокрушающего окажется бессилен.
И решила Марьюшка действовать хитростью...
Доставала Лебедь Белая три кувшина золотых, наливала в них вино зеленое. А к вину примешивала питие сонное. И через стан навстречу Потыку бежала.
И кричала ему Марья радостно:
– Михайлушка! Михайлушка приехал!..
Соскакивал тут богатырь с коня, заключал жену любимую в объятия, лицо ее прекрасное поцелуями покрывал. Знать не знал, что еще часу не прошло, как Иван Окульевич целовал это же чело высокое, эти же ланиты румяные, эти же губки сахарные... На руки поднимал богатырь Лебедь Белую, как пушинку невесомую, и, смеясь счастливо, кружил ее.
А Марья в глаза ему смотрела преданно, без перебою говорила:
– Ах, супруг мой любимый Михайлушка Потык молодой сын Иванович! Сколько слез я пролила за эти несколько денечков! Молилась неустанно, только и просила Господа, чтоб тебя он в погоню послал. И услышал Бог мои молитвы! Вот я вижу тебя!.. Так знай же: заповеди не нарушала я. Подлый царь чужеземный меня силой увез. И не случилось в Киеве богатыря, который мог бы помешать ему. И князь Владимир злодеяния не остановил. Меня заморский царь, как вор, похитил!.. И ты его за это накажи. Не пощади неверного и все войско его побей!.. О, какая радость! Снова вижу я мужа своего!..
Уж собрался в седло садиться славный богатырь, чтобы ехать, над вором суд вершить. Но остановила супруга Марья Лебедь.
Такие она речи повела:
– Подожди, Михайлушка! Спешка тут нам не поможет. У царя поганого ныне очень большое войско. А ты с дороги устал. Да и конь твой в мыле. Хоть полчасика нужно вам отдохнуть, сил набраться...
Сумку войлочную красавица раскрыла:
– Тут вина я тебе принесла! Выпьешь глоток – вдвое сильнее станешь. Выпьешь три глотка – ощутишь себя великаном... Тогда за обиды отплатишь сполна. Ни один не уйдет подлый воин. И царь неверный получит по заслугам...
И протянула Марья один кувшин Михайле.
Он выпил вино на едином духу. Ему промокнула супруга платочком губы. Закружилась приятно у Михайлушки голова, в ушах зашумело – будто музыка заиграла. И сил вроде прибавилось. Да душа разгорелась по другой чаре...
Жена же с улыбочкой ласковой протягивает услужливо второй кувшин. Принимает его Михайло и опять на едином дыхании выпивает. А супруга коварная уж поцелуем осушает губы Михайлушке. От поцелуя того еще сильней у богатыря голова закружилась. И будто музыка громче заиграла. Прекрасные видения появились: сидит жена его, Марьюшка Лебедь, на троне золотом и сияет звездою, а старцы какие-то ей поклоняются, лысинами сверкают, бородами с сапожек ее пыль смахивают...
– Выпей, милый, еще одну чару! – говорит царица Марьюшка и так сладостно улыбается, на троне потягивается.
Без женщины этой, без жены любимой не может Михайлушка жить. И она его любит, и от любви этой у него кругом идет голова. И он, богатырь несокрушимый, становится мягок и тих, как ягненок. Третью уж чару принимает... Великой жаждою душа горит! Или любовью, страстью... Вино Михайло выпивает, не может пожар затушить. Среди старцев тех козлобородых падает, на Марьюшку снизу глядит глазами полными нежности. Но отчего-то не узнает милую супругу свою. Змея черно-синяя сползает с трона да ему на грудь. И тяжело так становится в груди – едва не выпрыгивает сердце. А змея ему бесстыже в глаза смотрит:
– Не хочу портомойницей слыть, а хочу слыть царицей!..
... Как упал Михайло пьяный в траву, как осоловели глаза его, поняла Марья Лебедь, что подействовало зелье. На грудь мужу ножку поставила, каблучком на сердце надавила:
– Дурень ты дурень! И за мной тебе не угнаться!.. Не хочу портомойницей слыть, а хочу слыть царицей!..
Так, оставив Михайлу в поле, вернулась в шатер Марья Лебедь и говорит супругу новому такие слова:
– Ты прекрасный мой царь Иван Окульевич! Не терял бы времечко в шатре золотом, в поле сходил бы да отсек Михайле буйну голову.
Удивился Иван Окульевич:
– Какова женщина! Какова непостижима природа ее!.. Еще недавно Михайлу любила, заповеди принимала, давала клятвы; еще недавно чуть не гнала мое сватовство. И вот уж посылает мужу любимому голову отсекать. Ах, в голове моей это не укладывается! Неужто, лебедушка, так полюбила меня?
Ушла от ответа красавица:
– Я выбрала...
Время шло, а Иван Окульевич прекрасноликий все не брался за меч.
Марья Лебедь опять его посылает:
– Нежный мой государь! Ты, видно, над собой невзгодушки не знаешь, опасности не чувствуешь – прохлаждаешься!.. Пока Михайло в поле сонный лежит, сходи, отсеки ему голову. Не то поздно будет! Нам с тобой ответ держать придется...
Отвечает ей царь ласково:
– Ах, Марьюшка, любимая жена моя! Ты рассуди сама: не честь, не хвала мне будет молодецкая – сонного бить. Как я после такого поступка недостойного буду в глаза воинам своим смотреть? Это то же, что мертвого обирать! А я ведь царь!.. Пусть уж лучше проспится-протрезвится твой Михайло и пошлю я на него свое войско великое. Против этого войска он не выстоит. Мы же с тобой чисты будем, коль в бою падет сей храбрый воин.
Покачала головою с сомнением Марья Лебедь:
– Плохо знаешь ты, государь, богатырей святорусских! Одно войско твое уж побил Михайло. Поверь, и это побьет. И тогда не сносить нам с тобой головы. Разберется удалой добрый молодец, где вор, где изменщица...
Так сказала красавица, нескольких слуг кликнула и с ними в поле ушла. Торопилась, боялась Михайлова суда праведного.
Слугам верным меч дала:
– Рубите голову этому человеку!
Но слуги верные были не воины. Боялись они даже прикоснуться к мечу, не то что голову рубить.
Тогда сама Марья меч занесла, но шевельнулся в сей момент богатырь молодой. И от страха красавица меч выронила. Не могла человека убить.
Тут повелела Марья слугам копать яму глубокую. За эту работу те с радостью взялись. Откопали яму в три сажени глубиной. На хозяйку воззрились преданно:
– Что еще, госпожа?..
Не сочла нужным им Марья отвечать. Михайлу Потыка за руки богатырские взяла, к краю ямы по траве подтащила. Потом ногой его в бок пнула, в яму сбросила.
– Закапывайте...
Стали слуги лопатами махать, быстро яму забросали песками рудожелтыми. Тогда отпустила слуг Марья.
Едва слуги ушли, позвала красавица конюхов. Велела пригнать табуны коней и над могилой Михайловой те табуны сорок раз прогнать – чтоб все вытоптали кони в округе, чтоб никто не нашел, где зарыт богатырь.
Сделали конюхи, как прекрасная царица велела: табуны жеребцов злых и кобылиц диких над Мхайлушкой Потыком сорок раз прогнали. И тогда успокоилась Марья Лебедь, губы алые скривила:
– Прошай, Михайлушка Потык!..
К шатру вернувшись, говорила Марья государю:
– Не пора ли, Иван Окульевич, нам с места сниматься, не пора ли уходить в земли сарацинские?
Кивнул государь:
– Пора! – и отдал приказ военачальникам: – В барабаны бить велите и в трубы трубить! Покидаем сии места несчастливые, сумрачные, места, на которые дышат северные ледяные горы. Уходим в жаркие южные страны.
Поднялся тут шум великий, раздались крики. Это барабаны забили, зазвучали трубы. Садились воины на быстроногих коней, переметные сумы набрасывали на верблюдов. Котлы закопченые приторачивали к седлам...

А конек Михайлушкин гнедой, как увидел, что с хозяином случилось великое несчастье, прямиком к Киеву побежал. К городу примчался, стражникам в воротах не дался – опрокинул их конь богатырский. По улицам поскакал. По мостовым громко копытами стучал. У ворот побратимов крестовых – Ильи Муромца и Добрыни Никитича – остановился. Рядышком жили богатыри.
Как раз в это время сидели в садочке названые братья. Досуг свой скрашивали беседой неспешной; слушали соловья, поющего в кустарнике, и изредка чаши вином наполняли.
О том, о сем богатыри говорили, Добрынюшка гусли на коленях держал. Про братца крестового Михайлу Потыка молодого вспомнили, Добрыня струны серебряные пощипывать стал. Вздохнули гусельки совсем по-человечьи – будто кто-то третий сейчас с побратимами сидел, может, сам Михайлушка... Такой он в последний год неудалый был!
И старый казак Илья Муромец вздохнул:
– Где-то наш братец сейчас?
Вторил ему Добрыня Никитич молодой:
– Как Михайлушку вспомню, песня одна приходит на ум. Коль соловушка простит, спою тебе, брат, эту песню.
Оживился Илья:
– Простит соловушка... ибо всякий птах на Руси знает, сколь изящен Добрыня в мастерстве песенном.
Кивнул Добрыня Никитич скромно, пальцы на струнах размял. Повеяло будто бы от гуселек ветром. Арбы проскрипели колесами по дорогам степным. Галопом прошли табуны диких лошадей. А вот и травы шелковые под ветром прошелестели. На берегу реки вдова проплакала имя мужа...
Тихим глубоким голосом запел гусляр:

При зачатии света белого,
Как созидал Господь землю, небеса,
Луга зеленые, леса темные,
Реки, моря глубокие,
Во леса пустил звери лютые,
В небеса пустил птицы певчие,
А в моря – киты великие,
А по белу свету – горе горькое...
И явилось горе при пути, при дороженьке,
Стоит горе прикручинившись, припечалившись,
Полы у горя позатыканы,
Кафтан худой, весь растрепанный,
Лапотки порастоптаны, оборы развязаны,
Шляпа у горя повислая,
Копылушком головушка,
Кочетыриком бородушка,
Глаза позаплаканные
Экое горе безобразное!
Приставало горе к доброму молодцу,
Хочет с ним подружиться, познакомиться.
Он от горя в зеленый луг –
За ним горе идет, косу несет, косить велит.
Экое горе навязалось, экое горе привязалось!
И я от горя в темные леса –
За мною горе со зверьми бежит,
Хочет меня ими затравить.
Экое горе навязалось, экое горе привязалось!
И я от горя в чистое поле –
За мной горе идет, соху несет, велит землю пахать.
Экое горе навязалось, экое горе привязалось!
И я от горя в монастырь пошел –
За мной горе идет, клобук несет, черную мантию,
Постригать велит доброго молодца.
Экое горе навязалось, экое горе привязалось!
И я от горя во боярский двор
За мной горе идет, кабалы несет, письмы крепкие,
Закрепить хочет доброго молодца.
Экое горе навязалось, экое горе привязалось!
И я от горя в постель слег –
И тут горе за попом пошло, причастить велит.
Экое горе навязалось, экое горе привязалось!
И я от горя отходить стал –
У меня горе на груди сидит, свечу держит воску желтого.
Экое горе навязалось, экое горе привязалось!
И я от горя во сыру землю пошел,
За мной горе идет, канун, свечи несет, поминать велит.
Как зарыли доброго молодца,
Пошло горе, поклонилось, посмеялось:
Исполать тебе, доброму молодцу!
Горазд добрый молодец с горем мыкаться.
Пошло горе по белу свету: ко вдовушкам, по сиротушкам,
По бедным головам...

Струны мягко звучали, голос у молодого гусляра проникновенный был, за душу брал. Смолк в садочке соловушка. Илья Муромец задумался глубоко.
Вдруг услышали богатыри, чей-то конь у ворот копытом стучит, громко фыркает.
– Что за гость к нам пожаловал на песню? – воскликнул Добрыня.
Вышли славные побратимы из садочка, коня Михайлы Потыка увидали. Оседлан конь богатырский, уздечка под ногами болтается. Палица привязана к луке седла. И конь беспокойный, на месте не стоит, все будто куда-то бежать порывается, всхрапывает, косит глаза тревожные.
Подметили поведение коня побратимы. Добрыня Никитич сказал:
– Стряслась беда какая-то с братцем нашим названым!
Илья Муромец омрачился:
– Жив ли вообще наш Михайло? Коли живого увижу его, казну золотую в монастырь пожертвую, коли мертв братец крестовый, врагам его не носить головы!..
Сели на коней побратимы, плеточками шелковыми хлестнули их по крутым бокам; гнедому крикнули:
– Показывай дорогу, товарищ верный!
И помчался конек гнедой к городским воротам. Богатыри за ним. В чистое поле вырвались, ураганом неслись. Мяли травы шелковые. Камушки летели из-под копыт. Холмы в мгновение ока кони перескакивали, низины птицами перелетали. И скоро на месте были.
Посреди поля вытоптанного остановился гнедой конек.
Огляделись богатыри – ничего не понимают. Пусто вокруг. Говорят коню:
– Веди дальше, гнедой!
Но тот на месте стоит, копытом топает, гривой встряхивает, хвостом машет. Будто играется.
Поехали было дальше побратимы. Но заржал конек гнедой, помотал головою. И на прежнем месте стоит, топает копытом, гривой встряхивает...
Пожали плечами богатыри:
– Что за причуды!..
– Может, огреть нам его плеточкой?..
Гнедой тут кланяется. Или к земле принюхивается. Опять копытом тяжелым в землю бьет. С места не идет.
Переглянулись Илья Муромец и Добрыня:
– А не Михайлову ли могилу нам гнедой указывает?
Здесь решили богатыри копнуть в том месте, где конь Михайлы Потыка стоит. Вонзили кинжалы в землю – глядь, а земля-то тут копаная, рыхлая. В другом месте вонзили – потверже земля.
– Ах, братец ты наш крестовый! Вот куда упрятала тебя злодейка!
Посмотрели друг на друга богатыри.
Спрашивает Илья:
– Откапывать будем?
Добрыня глаза прячет:
– Непристало христианину по обычаю язычников похороненным быть. Надо тело в Киев отвезти и на кладбище под крестом православным Михайлу погрести...
Принялись копать побратимы: кинжалами рыхлили землю, руками из ямы песок выбрасывали. Через полчаса откопали Михайлу, наверх подняли. Глядь... а он живой, невредимый. И винищем зеленым от него разит...
У Ильи и Добрыни – камень с сердца спал. Улыбаются побратимы, братца крестового добудиться пытаются.
Насилу растолкали. Пробудился Михайлушка, вскочил на резвые ноги. Оглядел богатырей, себя оглядел и спрашивает:
– Зачем это вы, братцы, меня землей обсыпали?
Смеются богатыри:
– Это ты, Михайло, сам себе постельку в земле нашел. А мы с тебя только одеяло скинули. Нас уж не вини!
Тогда опять спрашивает Михайло Потык:
– А скажите, побратимы верные, отчего не вижу я нигде жены своей? Мы с ней в поле сидели. Где, скажите, Марьюшка моя Лебедь Белая?
Искры холодные грозные засверкали в глазах у братцев крестовых. Сказал Илья Муромец:
– Не сомневайся, Марьюшка твоя уж далеко отсюда. Сказывал Владимир-князь, ныне замуж она пошла за царя прекрасноликого, красноречивого Ивана Окульевича.
Добавил Добрыня:
– Заповеди она забыла твои, клятвы, перед Богом данные, нарушила. Да что ей Бог православный! Неверными рождена, неверными вскормлена. И уста ее лживы, и дела поганы...
Нахмурился Михайло:
– Не говори так, крестовый брат! Ты меня обижаешь. Марья ведь жена моя!.. Говорила она, что силой увез ее подлый царь иноземный, на красоту ее необыкновенную позарившись. Нет на Марьюшке вины! По-прежнему чиста она!..
Сказал Добрыня слово верное:
– Ты слеп, побратим! Змею гладишь, к себе за пазуху пускаешь и шепчешь "Лебедь"... А она тебя жалит и жалит, она тебя в землю закапывает. Может, хватит неверной верность хранить?
Вспылил тут Потык:
– Ты, брат, дозволенного не переступай!..
Вмешался Илья Муромец старый казак:
– Нам еще ссоры здесь не хватало! И без того немало распрей на Руси – между князьями, между гордыми городами, между сильными дворами!.. Кончим же этот разговор. Вижу, до добра он не доведет.
Помолчали с минутку богатыри. Взобрался в седло Михайлушка Потык, просил побратимов:
– А не поедете ли вы со мной за Марьюшкой в погоню. Не хотите ли по чистому полю прокатиться?
Хмуро буркнул Илья:
– Прокатились уже... И говорили уж тебе: не честь, не хвала нам молодецкая за чужой женой неверной по чистому полю гоняться. Это, брат, твоя печаль! Ты один и езжай...
Добрыня Никитич молодой добавил:
– И внемли, Михайло, доброму совету: на уловки женские не поддавайся. Слов жены своей не слушай, чары с вином из рук ее не принимай. Лучше вовсе ты не разговаривай, будь глух. Вора догони, отсеки ему голову! А Марью свою с собой забери, коли жить без нее, изменщицы, не можешь...
Ничего не ответил Михайлушка Потык, кивнул только; круг большой по полю сделал, следы войска обнаружил и по следам тем погнал конька гнедого – на юг.
Посетовал Илья Муромец:
– Своего разума не вложишь.
Добрыня Никитич сказал:
– Не безумие ли брата нашего любовь?..

Без остановки коня гнал на юг богатырь удалой Михайло Потык. Пыль над всадником желтым облаком поднималась, потом над полем бледным покрывалом стелилась. Далеко было видно эту пыль.
На ту пору царь Иван Окульевич станом стоял на перекрестье дорог, важных путей торговых – у знаменитого креста Леванидова. Да времени царь даром не терял: с караванов купцов проезжающих великую дань взимал. От дани этой быстро тяжелели его сундуки. Знал Иван Окульевич, где следовало станом расположиться.
Красавица-царица время нескучно в шатре проводила. Служанки ей подушки под плечи подкладывали, рабыни темнокожие стройное тело ей умащали, музыканты на флейтах играли, сказители сказки рассказывали, евнухи на блюдах золотых и серебряных чеканных заморские фрукты несли.
Воздухом свежим вышла царица из шатра подышать. Посмотрела на юг: там синее море плещется, барашки белые по нему бегут. Посмотрела на запад Марьюшка: войско несметное станом стоит; костры дымятся, над ними котлы с мясом висят. На восток красавица поглядела: караваны верблюдов идут и стада скота; на лошадях стройных тонконогих нарядные всадники гарцуют – купцы молодые... А как на север Марья Лебедь глянула, обмерла. Пыль, увидела, желтым облаком над полем стоит, и могучий всадник вдалеке скачет. В солнечных лучах ярко сверкают стальные доспехи.
Узнала Михайлу Потыка неверная жена, бросилась в шатер золотой. Служанок, рабынь, музыкантов и евнухов – всех вон погнала. Сама под ковер забилась и с минуту так лежала, дрожала. Не знала, как быть и куда понадежнее спрятаться. Знала Марьюшка, что ни царь, ни войско его от гнева Михайлова ее не защитят. Решила еще раз попробовать хитростью взять.
Выбралась красавица из-под тяжелого ковра, наряды свои поправила, головку прибрала, в зеркальце улыбнулась – сверкнула жемчужными зубками. И к царю направилась. Говорила ему такие речи:
– Государь прекрасноликий! Богатый Иван Окульевич! Не отсек ты давеча Михайле буйной головы. А сейчас погляди: вон он с севера скачет!.. Не отсек бы тебе разумную головушку, не бросил бы воронам на съедение белое тело твое...
Посмотрел на север Иван Окульевич, задумался. На войско свое оглянулся.
Улыбнулась Марья Лебедь царю ласково:
– Ладно уж, не спеши, не поднимай войско, милый мой государь. Побереги людей, они тебе еще понадобятся. Я попробую сама с богатырем этим справиться. В первый раз получилось, может, и во второй раз получится...
Взяла Марья три кувшина золотых, вино зеленое в них из бурдюков нацедила, а в вине сонное зелье разбавила. И навстречу Михайле пошла.
Встретила богатыря в чистом поле. Кувшины на землю поставила, к Михайлушке руки дрожащие протянула. Побледнела красавица, проплакала:
– Муж мой любимый! Супруг желанный!.. Силой увез меня подлый Иван Окульевич. В прошлую встречу, едва захмелел ты, слуги царя неверного на нас сзади напали, тебя в яму бросили. Так уж я плакала, так уж страдала!.. Думала, больше не увижу тебя. И день летний померк в очах моих. И солнышка красного я не вижу, когда думаю, что не быть нам вместе с Михайлушкой. Не могу я, любимый, ни пить, ни есть, когда нет тебя рядом! Без тебя я и жить не могу!.. О, какое счастье, что вижу вновь супруга своего несравненного!
Поверил словам этим, обрадовался богатырь. К жене своей подбежал, заключил ее в крепкие объятья, к груди могучей прижал. Говорил Марье такие речи:
– О, да! Полон мир злых людей, полон мир завистников! Ночью спать не могут, только и знают, как бы счастью чужому помешать. Горше всего, что и побратимы мои... Ну да Бог с ними! Главное, что опять мы вместе, Марьюшка, красавица моя! – оглянулся богатырь. – Теперь осторожнее будем и не подкрадутся коварные царские слуги. Хотя нет уж и времени у них к нам подкрадываться. Вот я сейчас палицу булатную возьму и наеду на стан вражеский. Ни один неверный от меня сегодня не уйдет!..
Однако удержала Марьюшка мужа своего:
– Не ходи, Михайло, сейчас биться! Знаю, слаб ты с дороги. Не одолеешь войско бессчетное, сложишь славную головушку на перекрестье дорог возле креста Леванидова... Присядем лучше в травушку с тобой, в густой бурьян. Выпей, милый, вина сладкого, восстанови силушку, а тогда и накажешь вора и войско его в сих местах положишь.
Очарованный красотой необыкновенной и лаской супруги, не противился ей молодой Михайло Потык. И присели они в траву. Марья Лебедь кувшин золотой с узким горлышком взяла и Михайлушке с поклоном подала:
– За таким надежным мужем могу чувствовать себя всегда спокойно.
Залюбовался богатырь ее руками белыми, ее пальчиками тонкими. Кувшин принимая, каждый пальчик жене поцеловал. Снизу ей в глаза смотрел. И в глазах только ласку сердечную видел...
О, великая притворщица Марья Лебедь была! Вырвется ль богатырь из коварных чар ее?..
С сердцем спокойным, не имея сомнений, кувшин осушил Михайло. Пальчиками розовыми утерла губы ему прекрасная Марьюшка. Удалец к палице потянулся, хотел ринутся в бой, но опять не пустила его красавица. Второй уж кувшин подавала. Запястьями ее нежными, локотками пухлыми воин молодой залюбовался. Кувшин принимая, на локотках ей ямочки поцеловал.
Выпил вино, жене в глаза глядя. И только любовь великую у нее в глазах видел. Красавица любовь ту поцелуем запечатлела на его губах...
Голова у молодца закружилась, обнял он свою ненаглядную жену; аромат благовоний, от кожи ее исходяший, ошутил; восхитился дурманящим запахом ее волос. Всего на миг сознание Михайлушки затмилось, глаза приоткрыл – ан уже не жену он обнимает, а кувшин золотой...
Марья же рядом сидит, посмеивается:
– Выпей, друг сердечный, еще вина! И на крыльях любви с тобой воспарим...
Как после таких слов не выпить! Осушил Михайло и этот кувшин. Ангелы златовласые, жемчужнокрылые под руки его подхватили и уложили на ложе мягкое. Гребнем самшитовым кудри расчесали ему, накрыли покрывалом пуховым невесомым – белым-белым. А может, и не покрывало то было, а облако!.. Засияла тут золотая звездочка в небе. Все ближе, ближе сияла... Вот повернулась звезда – а у нее лицо прекрасное Марьюшки. Впрочем это Марьюшка и была. Любовь и свет в ней соединились. Звезда слепила. Потом под облако легко скользнула, под покрывало девственно-белое...
Здесь начал Михайло под покрывалом этим прекрасную Марью искать. А ангелы рядом порхали, посмеивались:
– Не обожгись о звезду!
И правда, обжегся здесь Михайло. Руки из-под покрывала вытащил, а в них... черно-синяя змея! И жалит змея эта ему ладони, жалит; ядом зловонным истекает.
Отбросил с омерзением змею богатырь, а та ему прошипела:
– Ты меня искал и нашел. Ты меня догонял и догнал. Что же теперь отбрасываешь? Я жена твоя! Я люблю тебя и ладони твои целую. Иди же ко мне, супруг мой желанный! И на крыльях любви с тобой воспарим...
Выронил кувшин Михайло из рук ослабевших, повалился в траву.
– Дурень ты, дурень! – бросила презрительно Марья.
И черным саваном его накрыла. Кругом обошла. Зло засмеялась:
– И на крыльях любви с тобой воспарим...
Потом направилась к царскому шатру и с такими словами к супругу новому обратилась:
– Государь мой! Иван Окульевич прекрасноликий, больше случая такого не представится, не удастся мне больше Михайлу Потыка обмануть. Пока лежит он в бурьяне сонный да беспомощный, пойди, любимый, отсеки ему буйную голову. Поверь, не отстанет от нас этот богатырь. Или его голова должна слететь, или твоя! Очень упрям Михайло...
При этих словах досадливо поморщился царь:
– Дорогая супруга, красавица несравненная! Не могу я сонного бить. Не прибавит мне это чести! Это ведь то же, что мертвого обобрать. Как, скажи, после поступка такого буду я править людьми? Кабы был я воин простой... Но ведь царь я! Нет, любимая, ты удальца усыпить сумела, так все дело до конца и доведи. Мне же позволь заняться делами серьезными! Смотри, караван за караваном идут...
– Но...
Ей не дал досказать Иван Окульевич:
– Пусть проспится молодец, протрезвится; пусть на резвые ножки встанет. Тогда войско подниму, на него брошу. Разметаю по полю его белые косточки!
Марья Лебедь себе говорит:
– Как проспится, прибьет он твою силу великую! Не будет богатырь считать, сорок тысяч у тебя доблестных воинов или сотня всего. Поведет плечом – тысячи повалятся. Острый меч в руки возьмет – как косой по лужку пройдется...
Вернулась Марьюшка в чистое поле. Чтобы от Михайлы навеки избавиться, надумала к колдовству прибегнуть. Черный саван на богатыре перевернула – саван белоснежным стал. Шпильками бронзовыми к рукам-ногам Михайлушки саван тот приколола. Потом, натужно пыхтя и отдуваясь, покатила красавица богатыря по траве – со спины на грудь, с груди на спину.
Катила и приговаривала:
– Там, где был ты удалым добрым молодцем, стань белым горючим камешком!..
И все легче было Лебеди катить богатыря. Тот как бы уменьшился и покруглел...
– Стань белым камешком там, где был ты удалым добрым молодцем...
Совсем легковесен стал Михайло. Подняла его тогда Марья и бросила через плечо:
– А этот камешек пролежи поверх земли три года. А через три года пройди-ка он сквозь матушку сыру землю!.. Среди других камешков потеряйся!..
Поднимала-то Марья еще Михайлу, а бросала-то уже камешек. Гулко ударился он о землю. Так тяжел стал, что вздрогнула земля. Кто поднимет тяжесть такую? Кто на камень степной позарится? Эх, лежать тут Михайле да лежать! Никто и не глянет на него, не обратит внимания. Разве что птицы сидеть будут на могучих плечах богатыря – дремать да время от времени обозревать округу...
А царь-государь и Марья Лебедь Белая в земли сарацинские удалились...

Много дней прошло. В граде Киеве как-то вспомнили богатыри, братья крестовые, про Михайлу Потыка.
Говорит Илья Муромец, бороду с проседями оглаживает:
– Что-то не видно давно младшего братца нашего. Кабы не случилась с ним беда. Очень уж самонадеян братец да легковерен, очень уж к красавице своей привязан!
Кивнул Добрыня:
– Это верно, старший брат! Совсем голову потерял наш Михайло. Кабы не случилось с ним беды!..
И решили побратимы у иконы чудотворной спросить, не нужна ли помошь Михайле Потыку.
В церковь пришли, иконе чудотворной поклонились, Божьей матери помолились. Спросили:
– Как, скажи, Михайло наш?
Здесь с иконы скатилась слеза. Вздрогнули славные побратимы, переглянулись. Посуровели лица их.
Говорит Илья:
– Нужно в дорогу отправляться!
Вторит Добрыня ему:
– Нужно брата из беды выручать...
Да решили богатыри одеться каликами перехожими – хотели незаметными быть. Пошли домой, достали из сундуков одежды старые. В лесу сухостойном вырезали себе по клюке и в путь-дороженьку отправились. Куда идти? Известно, на юг! Говорили люди, там где-то простирается богатое царство Ивана Окульевича. На юг вели и следы войска его. Там где-то, видно, и Михайлушку следовало искать.
Не богатыри в поле за чужой женой гнались, шли паломники на юг – калики перехожие. Ростом были калики велики и могучи. А клюка у каждого – что у крестьянина оглобля.
Шли, шли эти страннички, однажды увидели знаменитый крест Леванидов. А возле креста – множество дорог. Какую из них выбрать? Задумались богатыри, на камешек степной присели. Удивительный то был камешек – теплый в холодный день.
В это время мимо побратимов старичок какой-то проходил. Кивнул богатырям уважительно, прибаутку некую отпустил:
– Искал лапоть Федот, на лапте стоял!..
Не поняли побратимы, о чем это прохожий говорит:
– Что ты, дедушка?..
Улыбнулся старичок:
– Дай Бог дороженьки вам прямой, говорю! Небось не привыкли пешком ходить Илья Муромец старый казак да Добрыня Никитич молодой? Все на конях да на конях. А тут не вдаль – под ножки надо смотреть!
Удивились богатыри:
– Откуда же ты нас знаешь, дедушка?..
– Ох-хо- хо! – вздохнул старичок. – Я и сам не знаю, чего знаю. А чего не знаю – то мне наперед известно.
– Экий мудреный дед! – засмеялись Илья с Добрыней. –Спасибо, родимый, развеселил. Однако недосуг нам с тобой разговоры говорить, пора в путь трогаться...
Подскочил тут к богатырям дедушка – сухонький такой, легонький:
– А возьмите меня с собой, люди добрые, побратимы верные, калики перехожие! В атаманы возьмите...
Улыбнулись богатыри:
– Да куда нам брать-то тебя, отец? Далеко ведь идем мы! Не осилишь ты этот путь. Да еще атаманом!..
– Осилю, осилю! – закивал старичок. – За меня не бойтесь!
Разводят руками богатыри:
– Да взять-то возьмем.... Товарищ такой нам не помешает! Но ведь не угнаться тебе за нами, дедушка. Очень быстро мы ходим...
– А вы за меня не думайте. Возьмите. Не пожалеете! Очень я вам, может быть, пригожусь... Дорогу вам скрашу: много баечек, сказочек знаю. Как рассказывать начну, замелькают версты. Не заметите долгой дороги.
– Ну пошли, коли так! – одобрительно подмигнул Илья Муромец.
Предупредил Добрыня:
– Только уговор – не жаловаться в дороге! Если отстанешь, дед, как хочешь, догоняй...
Согласился старичок, потом на дороги оглянулся:
– А идти нам, верно, в земли сарацинские. Туда ведь Иван Окульевич направился!..
Ох, не простой это прохожий был!
Пошли они втроем в земли сарацинские. Илья с Добрыней быстро шли, старичка испытывали. А он не отставал. На них поглядывал, все усмехался. Потом как припустил – обогнал побратимов с легкостью. Они только и видели, что спину его впереди. С холма на холм старичок взбирался, из-под ног его мелкие камешки летели, облачком пыль вилась. Богатыри уж из сил выбивались, об отдыхе мечтали, а старичку – хоть бы что! Идет себе и идет, ножки тоненькие переставляет.
– Не уморил? – кричит.
Богатыри ему руками машут:
– Обожди, атаман! Привал бы устроить. Не то всю землю за день обойдем...
Смеется старичок:
– А вы брать меня не хотели.
Сделали привал, полежали при дороге, скушали по корочке хлеба. А как дальше пошли, старичок опять вперед вырвался. С горки на горку взбирается, его уж едва видно.
Стыдно стало богатырям и решили они на маленькую хитрость пойти.
Кричит Добрыня:
– Эй, постой, дедушка! Обещал ты давеча кое-что нам рассказать, долгий путь скрасить. Обещал, что версты сами собой замелькают...
Остановился старичок, обождал побратимов:
– Еще больше, чем ходить скоро, люблю я рассказывать сказки. Вот к месту вспомнилась одна!.. Я вам ее расскажу, а вы над ней призадумайтесь. Поймете что-нибудь или нет – дорога все равно кончится...
Не спешил больше старичок. Рядом с богатырями шел, сказочку затейливую рассказывал...

Сказка про богатого купца, рассказанная неким старичком:

Жил-был на свете один богатый купец. Говорили люди, что богаче этого купца не бывало. Был он толстый и красивый, всегда нарядный, надушенный, напомаженный, весь в цепочках золотых; персты кольцами унизаны – рук не поднять...
Сам богатей – и любил он богатеев. С безлошадными дружбу не водил. Безлошадных купец ненавидел. И всякие козни против бедняков строить – доставляло ему удовольствие.
Однажды задумался над своей жизнью купец:
«Как родился я богатым, так богатым и живу, и однажды помру богатым среди богатых. Жизнь проживу – небо прокопчу. Что от меня останется?»
Хотелось как-то выделиться купцу, след после себя оставить, хотелось возвыситься. А как выделиться?.. Возвыситься как?.. Хотелось также, чтобы жизнь не проходила зря, чтобы каждый денек жизни был значительный... Кушать повкуснее, посытнее – что может быть значительнее? Так думал купец. Брюшко свое потешишь – очень запомнится денек. Приятная это была мысль. И брюшко свое толстое он каждый день за столом пять раз яствами сладкими потешал. А вот честолюбие тешить не приходилось – случая не представлялось да и способностей особых у купца не было. Серенький он был барашек в серой отаре, хотя чуть поболее других.
И вот однажды придумал барашек сей, как на горку взобраться, над другими барашками возвыситься. Решил купец про себя слух завидный пустить.
Однажды утром созвал купец всех слуг своих и говорит им:
– Сегодня особенный у меня день. Было мне ночью видение. Ангелы с небес вострубили и голос в сердце зазвучал – не иначе голос самого Создателя. Велел голос дом прибрать, угощения обильные приготовить. И тайну великую открыл: ко мне в гости сегодня придет сам Господь!..
Охнули потрясенные слуги. Совсем они растерялись: каждый про дело свое забыл. И за что браться, не знали.
Повелел им хозяин:
– Чтоб без дела не стоять! На окошки не пялиться! На кухне не толпиться! Сладостей не воровать!.. Двор широкий подметите, свежим песочком посыпьте. Все дорожки в саду разровняйте, на них ковры расстелите – чтобы мягко и чисто было Богу ступать. В комнатах всех приберите. У входа таз поставьте с теплой водой, чтоб Господь мог ноги омыть от нашей пыли черной. Когда он придет, на дудках да гуслях играйте, слух его услаждайте. А вы, поварихи, угощениями Бога потчуйте. Как угодите ему, так и он вам угодит. Посему уж постарайтесь! Ни о чем другом сегодня не думайте. Только об этом! Сами понимаете: не ко всякому купцу заходит в гости Бог!..
Разбежались тут по дому слуги и кухарки. За дело с великим рвением принялись. Вот уж расстарались.
Купец по комнатам похаживал, брюхо поглаживал, тихонько посмеивался:
– Я и не знал, как они работать могут! Вот уж знаю теперь, что от слуг требовать!..
На дворе метлы ширкали, в доме веники чвыхали, на кухне сковороды шкворчали. Посуда погромыхивала, двери хлопали, прислуга ногами топала. Дело шло!..
Быстро в доме порядок навели, да не порядок – лоск! Любо-дорого было глядеть!
По двору, по саду прошелся купец; дом осмотрел придирчиво, не нашел в работе изъяна. Весьма богобоязненна его прислуга была да и расположения Господа искала. Можно сказать, это счастье великое – Богу угодить. Бог-то, считали, – как зеркало. Зеркалу улыбнешься – и оно тебе. Такой простой расчет!
Сел купец посреди горницы, принялся Бога ждать – чарочку за чарочкой себе наливать, слегка закусывать. Прислуга по углам шушукалась, на дверь поглядывала. Но все никак не шел Бог. Хитрый купец уж и накушался, и от выпитого повеселел. В душе над прислугой посмеивался: дурни и дурехи! Нашли кого ждать! где ж это видано, чтобы сам Господь по гостям расхаживал!.. Но откуда прислуге было знать про замыслы и расчеты своего хозяина? И про честолюбие его...
Вдруг во дворе ветер поднялся, калиткой захлопал; ковры дорогие с дорожек сорвал, мусора нанес через подворотню; неведомо откуда тучу грозовую пригнал. Громы ударили, молнии засверкали. Ливень полил – сто лет таких не бывало. Потоп!..
Прятались слуги по углам, крестились...
Купец себе чарочку наливал.
Ох и расходилась на дворе непогода! Дерева качались, мокрыми ветвями друг о друга ударялись. По дорожкам ручьи текли, весь песочек рудожелтый унесли, канав глубоких намыли. Ветер грозно ревел, листья трепал, обрывал в саду цветочки; ставнями ударял... Во дворе от дождя образовалось болото.
Боялись слуги наружу высунуть нос...
Сладко купец закусывал, поглаживал толстое брюхо.
Здесь-то кто-то в дверь и постучал.
– Неужто пришел? – взвизгнули служанки и притихли. – Неужто сам?.. – обомлели кухарки.
Привратники от страха с лавки встать не могли.
Удивился богатый купец:
"Кто бы это мог быть?"
А поскольку привратники прямо-таки окаменели, пришлось купцу самому открывать дверь.
Отодвинул засовы, поснимал крючки, на всякий случай перекрестился и тихонечко дверь дубовую приоткрыл. Молнии голубые в этот миг его ослепили, гром ударил так, что вздрогнула крыша и зазвенели стеклышки в окошках...
Смотрит купец, на крыльце стоят двое: мокрые, грязные, жалкие; одежда их – дыра на дыре, обувка – считай, без подошвы; волосы длинные на плечи сосульками свешиваются, лица изможденные – с глазами запавшими.
Кланяются эти двое смиренно, крестятся. Прямо ягнята! А чего в такую погоду шляются – будто тати? Чего стучат? Нашли крайнего!..
Говорят эти люди тихими голосами:
– Бог в помощь тебе, добрый хозяин!..
Огрызнулся купец:
– Кому добрый, а кому и не очень!.. Кто вы?
– Нищие мы! – опять кланяются эти двое. – Вот в непогоду попали. Угораздило!.. Шли, трудности превозмогая, шли, муки претерпевая... Устали очень, вымокли. Боимся заболеть...
Купец дверь ногой держит, в руке топор сжимает:
– А куда вы идете?
– Да к тебе мы идем, мил человек. По сторонам ничего не видать. Под ноги смотрели, дороженька к дому твоему и привела... Пусти переночевать, хозяин почтенный! А если не переночевать, то хотя бы ненастье переждать.
Зло скривился купец:
– Нет, не пущу вас к себе. Бедных не люблю, а нищих попрошаек просто ненавижу. Идите, куда шли! Хотите, в другие дома проситесь, хотите, в канаве помирайте. Мне до вашей беды дела нет!
И захлопнул купец дверь у них перед носом; засовами гулко застучал, крючками коваными защелкал,
Что еще нищим делать оставалось? Спустились они с крыльца, побрели под дождем по улице. Не бранились, не грозились. В лохмотья свои кутались, лица от ветра отворачивали.
День уж к вечеру повернулся. А в ненастье темнеет быстро. Брели два этих человека, на окна домов поглядывали.
Один и говорит:
– К богатым нечего и стучаться! У богатых сердце прячется в скорлупе – если оно, конечно, не умерло, сердце. Не стоит в него и заглядывать, в скорлупу стучаться...
Другой отвечает приятным мягким голосом:
– Во всякое сердце следует заглядывать, во всякую дверь стучаться – так и во всякую скорлупу. Спеши, мой друг, стучать в закрытое сердце. Открытое – само спасется!..
На чьи-то ворота рукой показал тот первый человек:
– Вот тут, я знаю, вдова живет. Она приютит нас на ночь, последней коркой поделится...
Постучали в эти ворота.
Отворила им честна вдова:
– Что вам, люди добрые?
Попросились нищие:
– Пусти, хозяюшка, переночевать.
Вздохнула вдова:
– Конечно, заходите! Но и так у меня семеро по лавкам. Место свободное только на полу осталось. Корочку хлеба на двоих могу предложить. О, Господи!.. Иной хозяин птицам больше предлагает, чем я бедным странникам.
Вошли эти двое в домишко ее – плохонький домишко, кривой. Совем маленький. А в нем и правда – семеро по лавкам. Да еще на печи семеро. В тесноте такой и не повернуться.
Дала хозяйка нищим обещанную корочку. Что-то постлала им на полу под оконцем. Задула лучину:
– Вот и ночуйте, добрые люди.
А одежду их возле печки положила – чтобы к утру одежда высохла.
Дело уж к полуночи близилось, все позасыпали. И вдова задремывала. Вдруг слышит, в окошко кто-то – "стук-стук"!.. Собралась уж вдова с лавки подниматься, идти спрашивать, но нищие, что под окном лежали, сами спросили:
– Кто там?
А снаружи отвечают:
– Слышали мы, что ночует здесь сегодня сам Господь! Не принял его купец богатый, а приютила бедная вдова. Скажите, так ли это?
Сказали нищие тихонько:
– Да, так.
Вдова на своей лавке и обомлела, чуть не вскрикнула. Однако решила виду не показывать, что не спит. На другой бок повернулась, чуть громче посапывала. Внимательно слушала. Право, она была, как дитя наивное; забыла, что Бог ей в сердце смотрит и уж, конечно, знает, что она все слышит...
Снаружи говорят:
– Вот радость-то! Бога на ночлег принять!..
Спрашивают нищие ласково:
– А вы что хотели?
– Мы к Богу пришли, нам совет нужен... У дьякона только что сын народился. Вот и хотим мы у Господа спросить, каким именем новорожденного наречь, и узнать хотим, какова у него судьба будет.
Говорит один нищий приятным глубоким голосом:
– Нареките младенца Иваном. А судьба его, знайте, счастливая будет. Его судьба – счастье соседа вашего, богатого купца!..
Поблагодарили люди, что стояли за окном, и ушли. А вдова всю ночь уснуть не могла, с боку на бок ворочалась. Все о Боге думала, который, считала, так далеко, но оказалось – так близко. Право, вдова эта, как наивное дитя; или не знала она, что у доброго человека Бог всегда в сердце. Ближе уж не бывает!
Едва развиднелось за окошком, странники нищие поднялись, в одежку свою ветхую облачились, хозяюшке за хлеб, за ночлег, за милосердие поклонились и ушли. Сидела на лавке вдова без движения, все опамятоваться не могла. Который из них был Бог? А может, оба? А третий – Святой Дух? Третий всюду незримо присутствует?
Вспомнила тут вдова разговор полуночный, подхватилась, к богатому соседу побежала. На крыльцо высокое взбежала, в дверь дубовую стучит:
– Купец! А купец!..
Затворами погромыхал, открыл сам хозяин:
– Принесла тебя нелегкая, тьфу! Я думал, кто из господ ко мне, а тут ты, вдова!.. Что надо?
От волнения бедная женщина чуть не задыхается:
– Знаешь ли, купец, кто у меня сегодня ночевал?
Отрезал купец:
– До того мне дела нет!
Кивнула вдова:
– Вот, вот! Говорят люди, что не принял ты нищих вчера на ночлег. А один-то из них – сам Бог был! Ты весь день к приему его готовился, а я, честна вдова, его приняла...
Вытянулось лицо у купца:
– Что ты говоришь, женщина! Возможно ли такое? Чтобы сам Бог в образе нищего расхаживал, в непогоду мерз, в жалких лачугах на ночлег останавливался? Ведь ему только подумать, даже пальцем шевелить не надо, – и солнце засияет, настанет среди ночи день и поднимутся дворцы тут и там. Ты все выдумала, вдова!
– Нет, не выдумала! – покачала головой женшина. – Это нас с тобой испытывал Господь!
Засмеялся купец недоверчиво:
– Что меня испытывать. Всякому известно, что я человек надежный и слово мое твердое!.. Ты обманываешь меня, ты оскорбить меня хочешь. Скажи, зачем тебе это нужно – врага в лице моем наживать?
– Я тебя не обманываю, – нахмурилась вдова. – Я тебе все по порядку расскажу... Пустила я, значит, нищих двоих ночевать. Одежды на них мокрые, грязные да уж такие страшненькие! На что я бедна, а у меня половые тряпки краше!.. Чем смогла, угостила – детям не дала. Спать под окном уложила. А в полночь в окошко стучат: "Здесь ночует сегодня Бог?” "3десь", – отвечают. Из-за окна опять: «У дьякона сын родился. Хотим у Бога спросить, как назвать младенца, и узнать хотим, какова судьба его?» А нищий-один ответил таким голосом приятным мягким – прямо бархатным, сердце ласкающим: "Нареките Иваном, а судьба его будет – счастье соседа вашего, богатого купца!" Люди те ушли. А я вот все думаю, что слова Господа означают? Хорошо ли это для вас – для тебя и младенца? Его судьба – твое счастье... Заберет он счастье твое или нет? А с другой стороны ты, богач, разве счастлив? Есть ли вообще что у тебя забирать, кроме твоего богатства?..
Обозлился купец на вдову:
– А шла бы ты поскорей со двора, женщина! Знаешь ведь, не люблю я бедняков.
И дверь запер.
Сам на кухню прошел, чарочку себе налил. Задумался.
"А действительно, коли сам Бог младенцу мою судьбу пожаловал, выходит – конец моему счастью. Богатству – конец. И буду я прозябать в лачуге! И будут бродяги в мое окошко стучать в полной уверенности, что живет здесь такой же оборванец, как и они. А я буду корочкой хлеба перебиваться..."
Опрокинул купец чарочку, рыбкой заливной закусил.
"Выдумала все вдова подлая! Прослышала вчера про приготовления мои... Но какая ей от выдумки этой корысть! Нет, это все проверить надо!.."
Нарядился купец и пошел в гости к дьякону. А у того в доме суматоха с утра. Мамки-няньки бегают, служанки пеленки стирают. Шум-гам, смех. Младенец в горнице кричит...
Заходит купец в горницу – бледен, хмур. На младенца глядит, у дьякона спрашивает:
– А правда ли, отец дьякон, что у вас сегодня ночью сын родился?
Смеется дьякон:
– У тебя, купец, от богатства-то, от жизни хорошей совсем уж мозги ослабли. Неужто ты ребеночка не видишь? Мой это сыночек и есть!
– Да, радость великая! – исподлобья купец глядит. – А не продадите ли вы мне своего ребеночка?..
У дьякона от этих слов и челюсть отвисла. Опешил дьякон. А жена его говорит:
– Как ты и подумать-то такое мог, купец уважаемый! Не то что спросить! Столько лет мы ребеночка ждали, столько молились – у Господа сыночка просили. И вот подарил он нам наследника, радость и опору подарил на годы преклонные. А ты с кошельком своим: продай!..
И дьякон жене вторит:
– Нет, купец! Даже и в мыслях не держи! Не продадим ребенка ни за какие деньги. Мы себе радость и опору вырастим на преклонные годы. Будет сыночек за нами стариками ухаживать, будет у нас про здоровье спрашивать...
Но купец не отступает:
– Я вам тут не про кошелек говорю. Известно, не котенка покупаю. А предлагаю я вам много золота! Понимаете? Столько, сколько попросите!.. Очень уж мне ребеночек ваш понравился. Купеческому делу его обучу. Выращу себе радость и опору на годы преклонные. Будет в лавках моих торговать да за мной стариком ухаживать.
Поглядели тут друг на друга дьякон и дьяконица, на ребеночка покосились. Спрятались за занавеской; долго шушукались.
Потом дьякон и говорит:
– Хорошо, сосед! Коли казны золотой без счету сулишь, мы ударим с тобой по рукам. Но перед тем меня с ног до головы золотом червоным засыпь. Тогда считай, твой ребенок!..
Слова больше не сказал купец, развернулся и домой пошел. Возвратился через час на телеге, груженой сундуками. Четверо слуг принялись к дьякону в дом те сундуки втаскивать, а купец стал пригоршнями золото брать и дьякона им засыпать. К полудню с головой засыпал.
Монеты золотые выплевывая, сказал дьяк:
– Лады! Твой ребенок!..
Взял купец младенца, глядь, а это уже как будто и не младенец. Подрос ребеночек за полдня заметно. Понес его к себе купец. Брал ребенка как бы годовалого, принес как бы трехлетнего. Чудеса!.. Должно быть, верно – не обошлось здесь без Господа.
Целый день на ребенка этого смотрел купец. И с каждым часом все больше его ненавидел:
– Судьбу мою отнять хочешь! На счастье мое руку наложить! На богатство мое!.. Нет, не выйдет!.. Я не стар еще и достаточно силен. Могу с Господом поспорить – были б денежки! Деньги – сила необыкновенная. С этой силою судьбу свою не отдам...
А ребенок – Иванушка – у ног его на полу сидит, играется – сучок из доски половой вытащит и обратно вставляет. Смеется...
Под вечер купец уж лютой злобой горел. Кричал слугам:
– Эй! Идите сюда, работники верные!
Те пришли, столпились в дверях.
Велит хозяин:
– Возьмите сейчас ребенка этого и киньте в свинарник. Может, съедят его за ночь свиньи...
Жалко слугам ребеночка, да ничего не поделаешь. Купец велит, исполнять надо. Купец – хозяин строгий! Приказа не выполнишь – вытолкает в шею. А где еще сыщешь хороший заработок?..
Взяли слуги малыша, повздыхали и кинули в свинарник. Свиньи за перегородками сразу забегали, засопели, стали в корыто мордами тыкаться. Искали угощения...
Поспешили слуги свинарник закрыть, боялись смотреть, что дальше будет.
Скоро ночь пришла. Хозяину не спится. Думы тяжкие гонит от себя, да не уходят думы. Решил купец в свинарник сходить, посмотреть, съели ли уже свиньи этого мальчишку. Поднялся с перины пуховой, шубу на плечи накинул, свечу зажег.
– Эй, слуги!.. – крикнул. – Проводите меня.
Повели его слуги к свинарнику – торопятся, друг на друга ревниво поглядывают. Перед купцом дорожку метут, угодливыми улыбочками ее стелят.
Пришли в свинарник, через перегородку глянули... А мальчишка в углу сидит, посмеивается, в старом ушате для свиней месиво палочкой помешивает. Свиньи прожорливые к месиву рвутся, а мальчишка их ногами отталкивает, голыми пятками колотит – это у него такое развлечение.
Слуги рты поразинули:
– Экий счастливчик! Не съели его свиньи...
Помрачнел купец:
– Даже свиньи таких не едят!..
А сам думает:
"Как бы и правда не отнял этот малец счастливую судьбу мою. Бережет его Бог... Да и мы не простаки! Не мытьем, так катаньем своего добьемся".
Говорит он здесь слугам:
– Коли свиньи его не съели, вы на следующую ночь мальчишку в конюшню бросьте. Уж жеребцы-то его наверняка затопчут. А пока к себе заберите да во двор не выпускайте – чтоб глаза мои этого мальца не видели!..
Увели работники Иванушку к себе, а назавтра вечером в точности исполнили приказание: едва стемнело, втолкнули мальчишку в конюшню к молодым злым жеребцам и ворота за ним накрепко заперли. Перекрестились, вздохнули:
– Жаль малыша! Считай, не живой он уже.
Только ночь прошла, купец уж на ногах. Через двор в конюшню спешит. Слуги за ним едва поспевают.
Ворота открыли, жеребцы смирно стоят, не балуют. Под ногами у них поискали. Не увидели мальчишки. Пожимают плечами слуги:
– Нет его!..
Пыхтит, наклоняется с трудом толстый купец:
– Как это нет! Вы ослепли, наверное!.. Что-то же должно быть! Не раскатали же его в блин копытами... Хоть кучку костей ищите. Хоть черепушку...
Слышат здесь, мальчишка смеется.
– Где?..
А Иванушка на самом злом на черном жеребце сидит и гриву ему пятерней расчесывает. Жеребец же от удовольствия даже глаза прикрыл.
– Вот счастливчик! – изумились слуги. – Даже жеребцы его не затоптали...
Чернее тучи купец стал:
– Ты посмеешься у меня!.. Посмотрим еще!..
И мучают купца такие мысли:
"Неужто не изведу я этого сорванца? Неужто и правда за ним Бог приглядывает?.. Жеребцы эти злые никого до сих пор к себе не подпускали, а мальчишка их всех за ночь приручил. Ох, беда! Беда, беда! Кажется, тает на глазах мое счастье... Нужно измыслить верное средство".
Еще поразмыслил минутку купец, придумал. Слугам своим велел:
– Возьмите его и на третью ночку. Сделайте новый бочонок покрепче. С десяток обручей железных на него насадите. Мальчишку в бочонок упрячьте и бросьте в бурное озеро. Волнами его далеко унесет, о скалы разобьет где-нибудь. И больше гаденыша этого мы не увидим.
Здесь опять засмеялся Иванушка, на черном жеребце сидя. Вздрогнул от этого смеха купец:
– Чтоб тебе пусто было!..
И вышел из конюшни.
Убрали слуги мальчишку с глаз долой, сами бочонком занялись. Хороший бочонок сделали – крепенький, ладный. Заглядение, а не бочонок. Десяток обручей железных на него насадили, просмолили.
Меж собой переговаривались, жалели ребенка. Одни говорили:
– Крепкий вышел бочонок! Не должен разбиться о скалы. Не утонет Иванушка.
Другие кивали:
– Хорошо мы просмолили его. Не даст течь. Не утонет малыш.
Третьи по сторонам озирались – не идет ли хозяин. Так говорили:
– Может, подберет кто-нибудь... И будет в жизни счастье Ивану!.. Мы ему в бочку еды положим, поставим крынку молока. А чтоб не задохнулся, сверху в бочке дырочку просверлим.
Как стемнело, посадили слуги малыша в бочку, еды-питья ему положили, поставили донышко, смолой залили. И, от сельчан таясь, отнесли бочку к бурному озеру. Со скалы в воду бросили.
Видели слуги, как подхватили бочку волны – ласково при-
няли, мягко. И понесли от берега прочь.
– Плыви, ковчег! – сказали слуги и перекрестились.
– Прости нас, Господи! Не своей мы волею.
Может, неделю носило по озеру бочку, может, и две – то не ведомо. А однажды прибило ее к пологому песчаному берегу. И перекатывали волны бочечку по песку.
Тут как раз одна женщина на берег вышла белье полоскать. Смотрит, такая ладненькая бочечка в воде...
Поставила корзину с бельем:
– Ах, вроде ничейная бочка! А как она мне в хозяйстве сгодится... Вот повезло-то!
Вошла в воду женщина, покатила бочку на сухое место:
– Тяжелая какая! Не пустая! Что же может в ней быть? Масло может быть или вино.. Может, рыба засолена, может, яблоки замочены... Что бы ни было, все пригодится!..
Катила женшина бочку, оглядывалась:
– Как бы не объявился на нее хозяин!..
Здесь на пути ей камешек попался. Наехала бочка на камень, три обруча лопнули, донышко вывалилось. Ахнула женщина –мальчик большой уже вышел на свет. Да красивый такой мальчик! И веселый! Как из бочки вылез, так и засмеялся.
Потом он говорит:
– Спасибо тебе, хозяюшка, что из беды меня выручила. На воле оно получше, чем в бочке душной сидеть... А теперь послушай, что я думаю: сама судьба, видно, отдала эту бочку в твои такие красивые натруженные руки. Кажется, милостива ко мне судьба.
Уже оправилась от удивления женщина:
– Судьба-то судьбой. Но что ты прикажешь с тобой делать? Кто ты, скажи? И откуда?
Ответил мальчик:
– Кто я – не знаю. Откуда – не помню. Давно меня по волнам носит. И ты поступи со мной, хозяюшка, как сердце тебе повелит. Я мал еще, чтобы самому по себе жить, но уж велик, чтобы обратно в бочку забираться – очень быстро расту.
Вздохнула женщина:
– Несчастливая, мальчик, у тебя судьба, обманная. Нет бы к богатейке какой бочку подогнать, так она тебя ко мне направила. А я концы с концами свожу едва. Женщина одинокая, помочь некому. Постираю чужим людям, получу копеечку. Тем и перебиваюсь.
Засмеялся мальчик:
– Вот и славно! Вдвоем концы с концами сводить будем. Я тебе помогу! Очень я работящий. Коли к себе на воспитание возьмешь – не нарадуешься!..
Задумалась добрая женщина:
“Пожалуй, и верно такая у нас судьба! Вдвоем легче будет лямку тянуть. Мальчик этот взросленький, вроде смышленый. Да веселый. Не даст скучать! А мне отрада и опора будет на преклонные годы. Сыном мальчика назову, нареку Иваном, раз уж он имени не помнит своего. Будем вместе жить".
Сказала она:
– Хорошо, Иванушка! Коли так распорядилась судьба, пойдем ко мне в дом. Будешь ты в нем молодым хозяином. Будешь мне сынок, а я тебе буду матушкой.
И зажили они счастливо! Весело зажили и легко! Иванушка и правда работящим оказался. Дело горело у него в руках. За что бы он ни брался, все у него получалось. Все выходило прочное и красивое. И работой его, и им самим любовалась матушка. Забыла уж унижения бедности, нужду забыла. Копейку за копейкой откладывала, купила корову. Молоком, творогом торговать начала, купила коня. Земельку с Иваном стали пахать, урожаи снимать, домишко поправили.
Радовалась женщина:
– Тебя, Иванушка, мне сам Бог послал!
Смеялся мальчик:
– Послал меня Бог в добрые руки.
Так они жили, не тужили...
Прошло несколько лет. Совсем крепкое хозяйство стало у женщины. Иванушка возмужал. Большой вырос – настоящий богатырь. И такой уж красавец – царевич и только!
Однажды и говорит он доброй матушке:
– Вот, вырос я, матушка, большой. Много всего делать умею, а научусь еще больше. Сейчас дома сижу, мало пользы приношу. Копейки они и есть копейки!.. Дело наше быстрее пойдет, коли к чужим людям наймусь я в работники. Найду какого-нибудь богача, попрошусь к нему....
Отговаривала Ивана матушка:
– Не ходи к чужим людям, сынок! Люди бывают разные. А богатые – так те чаще злые. Обидеть могут... Дома-то спокойнее: по копеечке, по копеечке – себе на хлеб-соль соберем, а больше-то нам и не нужно. Не ходи! Занесет тебя судьба к людям недобрым.
Смеялся Иван:
– Давно я заметил, что судьба благоволит ко мне и однажды уж занесла к доброй матушке. Может, ныне к ласковой невесте занесет?..
Да, совсем уж жених он был. Это только сейчас заметила матушка. Благословила Ивана:
– Иди с Богом, сын! Не забывай меня...
Распрощались они, и пошел Иванушка берегом озера. Шел он быстро, да дорога его, видать, была длинна. Несколько дней он шел, ночевал у костра, подложив под голову старую котомку.
И вот как-то встретил он людей. Несколько мужчин у берега бредень водили, а один – толстый, – наверное, хозяин, с берега распоряжался. И был это тот самый богатый купец, который когда-то Иванушку в озеро выбросил. Иван не узнал купца, ибо когда видел его, был совсем маленький. А купец его узнал. С ног до головы оглядел глазами колючими.
Улыбнулся купцу Иванушка:
– Есть в озере рыбка-то?
– Рыбка-то есть! – сверкнул на него глазищами купец. – Да ты кто таков будешь? Что-то прежде я тебя не видывал.
А сам подумал:
"Вот ведь он везучий какой! Свиньи его не съели, жеребцы не затоптали, озеро не поглотило. Да еще богатырем-красавцем вырос! Глядишь, и правда будет у него счастливая судьба. А у меня вот опять рыба не ловится! Куда подевалась моя вечная удача?.. – хмурился купец. – На сей раз ты не уйдешь от меня, молодчик!"
И хватает Ивана за рукав:
– Так кто ж ты будешь такой и куда идешь?
По обыкновению своему засмеялся Иванушка (ой, покоробил тот смех знакомый старого купца!):
– Зовут меня Иваном. Откуда иду – не знаю! И не знаю же, куда иду. Хочу в работники наняться к какому-нибудь богатому человеку. Денег хочу побольше заработать – матушке помочь.
– У тебя есть матушка? – удивился купец.
– Есть! Очень добрая женщина!.. Много хочу для нее денег заработать.
Что-то, видно, придумал купец, заулыбался неожиданно ласково:
– Ты благодари судьбу, Иван! Хорошо, что привела она тебя ко мне. Ибо я в здешних местах самый богатый человек! Вот и нанимайся ко мне в работники. И не надо больше никуда идти.
Обрадовался Иванушка:
– Так все ладно сложилссь! А у меня, признаться, уж и котомка пуста: последние крошки хлебные утром еще выгреб. Дальше идти – милостыню просить.
Тут говорит ему купец:
– Мне, Иван, сейчас некогда! Не могу тобой заняться. Видишь, рыбу ловлю... Напишу я записочку тебе. Пойдешь к жене моей, записочку покажешь. Она тебе первую-то работу и даст...
– Как прикажешь, хозяин! – разводит руками молодец.
Спрашивает купец:
– А обучен ли ты грамоте?.
– Нет, хозяин! Не обучен я грамоте. Некому было меня учить. Матушка моя едва умела копейки считать, когда я у нее появился. А читать вовсе не умела. Говорит: "На что грамота бедному человеку?"
Кивнул купец:
– Мудрая женщина твоя матушка! Грамоте учиться – только голову себе отягощать! Да и спокойнее жить безграмотному... Никаких тебе лишних искушений!..
Так говорил богатый купец, а сам что-то писал на клочке бумаги. Потом бумагу вчетверо сложил, Ивану отдал. И сказал ему:
– Теперь в дом мой иди. Там примут тебя. Но по дороге ни с кем не разговаривай и записку никому не показывай. Должно быть, говорила тебе матушка, что много в свете недобрых людей. Отнимут у тебя, Иван, записочку и вместо такого завидного работника наймется ко мне какой-нибудь захудалый. И не выгонишь его потом.
Заверил Иван:
– Не волнуйся, хозяин! Никому не отдам записочку...
– Вот и хорошо! Иди теперь...
Пошел Иванушка к дому купца. А до дома того несколько верст было. Идет Иван, песню поет. Легко на душе у него. Радуется, что к богатому человеку в работники нанялся. Но кабы грамоте он обучен был, прочитал бы записочку. И уж точно песен бы не пел, а бежал бы поскорее из мест сих и с купцом злым избегал встречаться.
А в записочке той вот что было написано:

«Встречай, жена, этого работника ласково. Во двор его заведи, попроси плаху переставить. Как он над плахой склонится, ты ему голову отсеки! Тело за огородами зарой, кустиков каких-нибудь насади – чтоб ни одна собака не сыскала! С поклоном твой муж...»

Идет Иванушка, песню поет. Только о том и думает, как бы записочку не потерять. Рубаху ощупывает, где за пазухой бумажку ту спрятал. На месте ли?.. Нельзя бумажку терять! Без бумажки на работу не примут.
Вдруг навстречу Ивану старичок какой-то идет, связку хвороста несет. Небольшая вроде связка, а старичок согнулся в три погибели – слаб уж совсем.
Пожалел Иванушка старичка:
– Давай, дедушка, хворост свой. Помогу тебе! Где ты живешь?
– Да вот тут недалеко. За лесом, за горой. Версты три будет...
Смеется Иван:
– Это мне нипочем – три версты! Быстро отшагаю, на работу не опоздаю...
Спрашивает старичок:
– А ты, молодец, на работу идешь?
– Да, дедушка! Одного богатого человека на озере встретил. В работники к нему нанялся. Я-то много чего делать умею. Думаю, порадуется такому работнику хозяин...
Взял Иван хворост у старичка, легко понес. Сухой хворост-то. Для молодца широкоплечего почти невесомый.
А старичок разговорчивый такой попался. Все расспрашивает:
– А кто ты будешь? Из каких мест?
Иван – открытая душа. Все рассказывает:
– Откуда я родом, сам не знаю. Есть добрая матушка у меня. Сыночка своего она в бочке нашла; взяла, воспитала. Теперь я ей помогаю. Хочу, чтоб в преклонные годы счастливой была...
А старичок этот такой добрый был, участливый. Все, все ему хотелось рассказать. Встречаются порой такие люди значительные!.. Вот ему Иванушка и рассказывал все:
– А я от рождения везучий. Все у меня само собой ладится, к чему только руку ни приложу. Вот и сегодня с первым попавшимся человеком заговорил, а он из богатых оказался. Сначала что-то хмуро на меня глядел, потом стал ласковым. Записочку вот дал, чтоб работу мне нашли получше...
Старичок впереди Ивана шел. Вдруг остановился, призадумался. Потом говорит:
– В наших местах есть только один богатый человек. Но что-то не припомню я, чтобы кому-нибудь он доброе дело сделал, чтобы на кого-то поглядел ласково!.. А что, молодец, не дозволишь ли на записочку взглянуть?
Сказал тут Иван:
– Вообше-то не велел мне хозяин записочку эту кому-нибудь показывать. Говорил, обманут... Но такому, как ты, дедушка, отчего ж не показать!
И достал Иванушка из-за пазухи записку купца.
Пробежал ее старичок глазами и спрашивает:
– А сам ты читал?
– Я, дедушка, грамоте не обучен. И матушка моя читать не умела, и я вот не могу. Говорит матушка: «Зачем грамота бедному человеку?»
Покачал головой старичок:
– Нет, не права твоя матушка! Грамотный человек – как день ясный, а неграмотный – что туман, что вода мутная.
Вернул дедушка записку. А как к его дому подошли, как положил Иван хворост у порога, повел старичок такие речи:
– Сердце хорошее у тебя, Иванушка: доброе, отзывчивое. Очень хочу я, чтоб получше тебе жилось!.. Давай я тебе другую записочку напишу – от себя что-нибудь добавлю. А эту ты где-нибудь выкинь.
– Хорошо, дедушка, пиши! Я знаю, ты плохого не напишешь. И слова твои веские...
Вынес старичок из дома бумаги листок, гусиное перо и пузырек с чернилами. На Ивана внимательно посмотрел, улыбнулся и такую написал записку:

«Дорогая жена! Нашел я достойного жениха для нашей единственной дочки. Он парень красивый и честный. К тому же сильный – настоящий богатырь! За ним наша дочка будет, как за каменной стеной. Встретьте Иванушку ласково, хлебосольно. И, не откладывая на завтра, их пожените. Пара получится – хоть куда! Жить они будут счастливо, безбедно. А мы, на них глядя, будем до гробовой доски радоваться.
С поклоном твой муж».

Сложил дедушка записку вчетверо, Ивану отдал:
– Вот теперь все честь по чести! Желаю счастья тебе! А как в этих местах будешь, Иван, милости прошу ко мне в гости!..
Здесь они и распрощались со старичком.
Пошел Иванушка прежней дорогой. Часа не прошло, уж стучится он в крепкие дубовые ворота купца.
Слуги отворяют, с ног до головы его осматривают:
– Кто таков? Куда?..
А Иванушка им записку показывает:
– С хозяином вашим я на озере встретился. Кажется, понравился я ему. Он и прислал меня...
Прочитали записку слуги. Вначале опешили. Потом, как по волшебству, переменились. Кланяться вдруг начали Ивану, заулыбались сладенько. Удивился Иванушка: какое необыкновенное действие записочка дедушкина имеет. Видать, не простой повстречался ему старичок!
Слуги говорят:
– Вы тут подождите, господин! Мы сейчас о вас хозяйке доложим...
Усадили его пока на скамейку, угостили пирогами. А сами к хозяйке – бегом.
Докладывают слуги:
– Сударыня! Что-то мы не поймем! Чудеса на свете творятся!.. Видим, увалень идет деревенский по улице да к нашим заворачивает воротам. Мы его обратно развернуть хотели, лапотника, а он нам записку в нос. От хозяина!.. А хозяин там собственной рукой приказ пишет: зтого парня на дочке вашей единственной немедля женить! Выходит, зять это ваш пришел. Наш молодой хозяин!..
Весьма встревожилась хозяйка, руками всплеснула:
– Может, вы напутали чего, болваны безмозглые! Не станет мой муж таких дурацких приказов писать!..
– Так посмотрите сами, госпожа! – учтиво кланяются слуги. – Приказ письменный.
Выбежала хозяйка во двор в чем была – боса, простоволоса. Смотрит, на скамейке юноша сидит – простоватого деревенского вида. Здоровый, красивый; коли захочет, любого из работников их в бараний рог скрутит. Поднимается юноша навстречу хозяйке.
Она спрашивает:
– Кто таков? Зачем пришел?..
Юноша руками разводит, оглядывается – уж сомнение его, видно, берет. Отвечает:
– Шел я берегом озера, с самим хозяином встретился. Поговорили. Я ему показался, наверно. Он с записочкой меня к вам послал...
Охнула хозяйка:
– Совсем старый выжил из ума!
Однако побоялась супруга ослушаться. Записочку его спрятала. Дочку единственную позвала, говорит ей:
– Вот твой жених!..
А дочка как глянула на Ивана, так сразу и влюбилась без памяти. Шепчет хозяйке на ушко:
– Ой, маменька! Какой он красавчик! Я о таком и не мечтала! Все подружки от зависти поумирают... Ах, какой у нас умница батюшка! Такого жениха мне приглядел!..
А Иванушка стоит перед ними, ничего не поймет. Спрашивает:
– Что делать-то мне? На любую готов я работу...
Обнимает его хозяйка, при этом кривится:
– Какая уж там работа у жениха!..
Нарядили Иванушку слуги в одежды дорогие, красивые. Отродясь он таким нарядным не бывал. Помолвку сделали и сватовство. Все как полагается! К свадьбе приготовились: расставили столы и лавки, свиней набили, кур, гусей; вина медами развели... Но как свадьбу начинать без хозяина?.. Сидят, ждут, когда с рыбалки купец явится. Женихом и невестой любуются:
– Ах, что они за пара!
– Друг для дружки слеплены!
– Невеста – царевна. А жених – королевич...
Наконец кто-то из слуг докладывает хозяйке:
– Хозяин по улице идет.
Выбежала купчиха во двор мужа встречать. А тот хмурый, исподлобья на нее глядит. Спрашивает:
– Что за праздник вы здесь затеяли? Цветов набросали, венков навешали, дорожек настелили... Для отвода глаз что ли? Ты мне про дело скажи! Все готово?
Купчиха трепещет, боится гнева супруга:
– Готово все, дорогой! Как ты велел...
– Что? И зарыли уже?
– Куда зарыли? – не понимает супруга. – Нет! Пока что только сосватали. Все к свадьбе приготовили. Тебя ждем, не дождемся...
Теперь купец не понимает:
– Постой, не тарахти! Какая свадьба?
– Как какая! Или не ты велел за этого лаптя деревенского нашу дочку единственную замуж отдать? Вот и записочка твоя сохранилась...
– А что я велел-то в записочке? – негодует купец. – Или читать ты под старость разучилась, жена? Совсем поглупела?..
Тут уж не выдержала купчиха:
– Скорее ты, старый, выжил из ума! Дурацкие записочки пишешь. Сам не знаешь, что хочешь. То велишь на дочке женить, то спрашиваешь – зарыли ли... Вот записка твоя! Сам во всем и разбирайся...
Швырнула ему разъяренная жена записку и пошла к гостям.
Развернул листок купец, плечами пожал:
– Вроде я писал... а вроде и не я... Рука моя угадывается, а слова не мои. Подменное письмо! А парень говорил: неграмотный. Чудеса и только!
Пока через двор шел да по крыльцу поднимался, так размышлял богатый купец:
"Уж который раз ты верной смерти избежал, Иван проклятый! Счастливчик! И в родню ко мне метишь, на дочку позарился! Но уж свадебке не бывать... Я тебе перед свадебкой одно дельце поручу. И следочка твоего никто не сыщет. Так я и судьбу свою счастливую спасу, и дочку любимую уберегу от «завидного» замужества. Вот тогда и покой обрету".
Вошел в дом купец, говорит гостям:
– Пир у нас сегодня горой! Но мы это только помолвку празднуем. А когда свадебку будем играть, пир на весь мир будет. Веселитесь, гости дорогие, кушайте, пейте, на молодых любуйтесь...
Отвечают гости:
– Помолвка так помолвка! А ты хитер, хозяин! Такого жениха для дочки своей где-то высмотрел!..
Как закончился пир, как разошлись гости, подозвал к себе Ивана купец и говорит:
– Хорошо ты все устроил, слов нет! Ловок, вокруг пальца меня обвел!.. Но и я не простак! Не будет вашей свадьбы до тех пор, пока дельце одно ты для меня не сделаешь!
Говорит Иванушка с улыбкой открытой:
– Что за дело. Приказывай, хозяин...
– Очень хорошо! – успокоился купец. – Дело такое... Ты пойдешь сейчас к свирепому царю-людоеду и спросишь у него, есть ли на свете кто-нибудь богаче меня, купца?.. Как вернешься от него живой и здоровый да с ответом, так и повенчаем мы вас с дочкой моей, богатую свадебку сыграем.
Смеется Иван:
– Все сделаю, как ты велишь, хозяин.
– Сделай, родной, сделай, – ухмыляется купец.
Собрали Ивана в дорогу. Сухарей там ему положили в котомку, соли щепоть... Простился он с красавицей-невестой, в путь неблизкий отправился.
День шел Иванушка, другой, третий...
Однажды видит, стоит кустик при дороге – реденький такой, чахлый, листочки на нем бледные; ветер тот кустик раскачивает, едва к земле не пригибает, листочки дрожат – вот-вот оборвутся.
Подивился на него Иванушка:
– В чем только душа держится! Жаль кустика! Укрыть бы его чем...
А тут кустик и заговорил человеческим голосом:
– Куда ты идешь, добрый молодец?
Иван от неожиданности шапку сдвинул на затылок. Отвечает:
– Иду я, кустик, к свирепому царю-людоеду. Послал меня купец спросить у того царя, кто на свете самый богатый. А я все в толк не возьму, зачем это купцу надо. Думаю, думаю – ничего не понимаю.
Покачнулся кустик:
– Простодушный ты человек! Ах, как бы мне не засохнуть!..
– Может, укрыть тебя чем? – предложил Иван.
– Нет, ты лучше спроси у царя-людоеда, долго ли кустику на ветру стыть, при дороге качаться, пыль глотать? Спроси, не забудь, на тебя вся надежда!
– Не забуду.
Пошел Иванушка дальше. На следуюший день встречает какого-то человека. Странным делом человек этот занят: овчины перекладывает с места на место. То справа налево, то слева направо. И нет этому конца!.. Трудится в поте лица своего, а пот вытереть времени нет – овчины надо перекладывать.
Заметил зтот человек Ивана. Работы не останавливая, спрашивает его:
– Ты куда идешь, добрый молодец?
– Я к царю-людоеду иду. Послали меня узнать, кто на свете богаче купца...
Простонал человек:
– Ох, родимый, тебя, наверное, сам Бог послал!.. Ты спроси у царя этого, долго ли мне еще овчины перекладывать?
– Хорошо, спрошу. Мне не трудно...
Еще через день встречает Иванушка каких-то людей. Те тоже заняты делом необычным: из бочки в бочку воду переливают. Бочки большие, тяжелые. Вид у людей очень изнуренный.
Увидели Ивана эти люди, обрадовались. Но работы не бросают. Спрашивают:
– Куда путь держишь, молодец?
– К царю-людоеду иду узнать, кто на свете богаче нашего купца?..
– Ты счастливчик, парень! По дороге идешь... А мы вот не можем работы оставить. Просим тебя, спроси у этого царя, долго ли нам еще переливать воду?
Кивает Иванушка:
– Хорошо, спрошу! Мне и самому это любопытно...
На следующий день вышел Иванушка к берегу моря. Ах, как понравилось ему море! Впервые видел он его.
Пригляделся молодец, далеко-далеко другой берег – едва виден. А по морю лодка плывет – и к Ивану поворачивает.
Как приблизилась лодка, разглядел перевозчика Иван: руки сильные, мускулистые, могучая грудь, плечи широкие, борода длинна – через край лодки свешивается, в волнах полощется. Давненько, видно, сидит на веслах сей перевозчик...
Кричит перевозчик:
– Куда идешь, добрый молодец?
И Иванушка кричит, шум волн перекричать старается:
– К царю-людоеду иду! Спросить хочу, кто на свете богаче купца будет...
– Правильно идешь! – кивнул перевозчик. – Это на другой берег тебе! Я перевезу...
Подогнал он лодку поближе. Прыгнул в лодку Иван.
Красиво перевозчик веслами работал. Вода у бортов шумно плескалась, пенилась. Взлетала лодка с волны на волну.
Когда уж подплыли к берегу царя-людоеда, сказал перевозчик:
– Ты спроси у царя, юноша, долго ли мне еще людей перевозить?
– Хорошо, спрошу. Не забуду...
– Не забудь уж! – кивает перевозчик. – Да только надежды не много на тебя.
– Почему это? – обиделся Иванушка.
– То, что спросишь обо мне, верю, – объяснил перевозчик. – А вот ответ донесешь ли?.. Тебя уж не первого, молодец, перевожу. А обратно никто еще не возвращался. Всех съедает людоед...
Не по себе стало Иванушке. А что поделаешь? Взял себя в руки. Так ответил:
– Поворачивать поздно уж! Надо дело до конца доводить, коли взялся. Поручил ведь мне хозяин к людоеду сходить.
Грустно улыбнулся перевозчик:
– Непонятно мне, почему тебя, богатыря такого, твой хозяин невзлюбил. Ведь на погибель верную он послал тебя!
Развел руками Иван:
– Хозяин велел – работнику исполнять.
– Ну так иди с Богом! – напутствовал перевозчик.
Вышел Иванушка на берег, по тропинке в горы пошел. Скоро увидел дворец железный. Страшный дворец, черный. На скале он стоял. Кругом ущелья, а в ущельях кости человеческие понакиданы... Ржавый мост – на огромных цепях. Дворец кольями стальными огорожен. На колья надеты черепа; чернеют провалы глазниц, ярко блестят зубы... Всюду ползают змеи – будто здесь царство их.
Поднялся Иван по тропинке к мосту. Кинул камень в ворота:
– Эй! Опустит мне кто-нибудь мост?
Открылось в воротах маленькое оконце, показалось бледное злое лицо:
– Неужто ты к нам, смельчак?..
– К царю самому! Прислал меня купец богатый...
– Вот как!..
Дрогнул тут ржавый мост, заскрежетали на барабанах цепи. Железные ворота распахнулись.
Сказали стражники:
– Проходи, коли не шутишь!
Ворота миновав, вошел Иванушка в темный сырой двор. Потом провели его в тронный зал. Здесь и увидел наш молодец царя-людоеда. Ростом тот был – великанище. Руки – как у коня ноги. А ноги – слоновьи. Лицо у царя было синее, глаза красные; уши – длинные, ослиные. Одежды на людоеде были черные, обшитые железными звездами.
Сидел на троне великан. Сиденье из позвонков человеческих было сложено, спинка – из ребрышек, подлокотники – из костей бедренных, а ножки – из берцовых костей. Кругом факелы смоляные чадили. Ножищи свои босые волосатые великан на черепа человеческие поставил.
Картины страшнее и представить не мог Иван!
Спрашивает его царь:
– Ты с перевозчиком говорил?
– Говорил! – Иван отвечает, а сам боится очень, но старается страх скрыть.
– А что тебе говорил перевозчик?
– Говорил, что кто бы сюда ни шел, ни один не возвращался.
Удивился царь-людоед:
– Тебе первому он такие слава говорил. Устал, видно, перевозчик!.. И что же? Ты знал, что умрешь, и все же шел?
– Шел, государь! Мне хозяин, велел.
Еще более удивился людоед:
– Что за хозяин глупый! Такого работника послушного губить! – покачал головой. – Ну да ладно! Это его печаль! Ты ответь мне, зачем послал тебя хозяин?..
Поклонился Иван:
– Послал спросить, живет ли кто на свете его богаче? Купец наш с озера тебе, должно быть, известен.
Кивнул царь-людоед:
– Знаю этого купца! Сквалыга из сквалыг! Но нет его богаче. Так ему и скажи... Отпущу я тебя, коли ты знал, что на смерть идешь и не смалодушничал. Мне один человечек сытости не прибавит... Эй, слуги! Проводите молодца...
– Стойте! – вспомнил тут Иванушка, что у него еще есть к царю вопросы. – Я, ваше величество, недавно кустик при дороге встретил – дрожит, под ветром склоняется. Пожалел я кустик, а он со мной заговорил человеческим голосом и велел спросить, долго ли ему еще при большой дороге мучиться, зябнуть, пыль глотать?
Усмехнулся людоед:
– Как же ты сам не додумался. Ведь кустик этот – твоя судьба. И ты до сих пор при большой дороге мучился, под ветрами невзгод дрожал. Скоро муки твои кончатся. Как только ты дойдешь до кустика, так он и перестанет качаться и дрожать...
Говорит Иван:
– А вот встретил я еще странного человека; туда-сюда перекладывает он овчины. Велел он у тебя спросить, долго ли еще перекладывать?
Насупился людоед:
– Этот умник всю жизнь будет овчины перекладывать. Так ему и ответь!
С новым вопросом Иванушка спешит:
– Еще встретил я людей, занятых делом не совсем обычным: из бочки в бочку они переливают воду. Тоже хотят знать, долго ли еще переливать?
Вздохнул царь:
– Этим можешь сказать: "Кончайте!" Они и закончат и пойдут, куда захотят. Я не задержу их.
– Последний еще вопрос, государь! Насчет перевозчика. Велел и он спросить, долго ли ему людей перевозить?
Хитро улыбнулся людоед:
– Это, скажи, от него зависит! Коли сумеет он кому-нибудь весла всучить, освободится от лодки; куда захочет, туда и пойдет. Его не стану задерживать.
Еще раз поклонился царю Иван и покинул дворец.
Шел обратно горной дорогой, думу думал:
"Если кустик придорожний – моя судьба, то кто же тогда тот человек, что с места на место овчины перекладывает, и кто те люди, что из бочки в бочку воду переливают? И перевозчик – кто?"
Думал, гадал Иван, но не смог найти ответа. Жаль, что царь-людоед не сказал! А без подсказки никто не догадается (разве что на юного читателя просветление найдет и разгадает он старинную загадку!). И к людоеду возвращаться не хотелось,
Дошел до берега Иван. Перевозчик уж его поджидает:
– Не видал я еще счастливчика такого. Чтоб от людоеда живым вернуться! Да был ли ты у него, молодец?
– Был, был! – смеется Иванушка. – И долго говорил.
– Что ж! Садись в лодку, смельчак! Перевезу тебя на другой берег.
Переплыли они через синее море, перевозчик и спрашивает:
– А как насчет меня? Что ответил тебе людоед? Был ли разговор обо мне?..
– Был разговор. Все очень просто! Коли весла кому-нибудь всучишь, тут и освободишься от лодки. И иди себе любой дорогой. Не будет задерживать царь...
Очень обрадовался старый перевозчик:
– Вот спасибо тебе, молодец! Вот удружил, открытая душа!.. – глаза он тут хитро прищурил. – Пока я воду вычерпаю из лодки, не подержишь ли весла?
Засмеялся Иванушка, хитрость перевозчика раскусил:
– Есть еще другие на пути моем люди. Тоже ответа ждут. Потому не подержу я, уважаемый, твои весла. Другого кого-нибудь подожди...
Вышел Иван на берег, с перевозчиком попрощался. Обратно быстро шел – ждала ведь его красавица-невеста. Вот встретил людей, переливаюших воду. Очень удивились они:
– Из царства людоеда ты первый возвращаешься, удалец. Живой и невредимый! Надо же!.. А про нас не забыл спросить? Долго ли нам еще переливать воду?
Рад Иван сообщить добрые вести:
– Велено вам: кончайте переливать!
Обрадовались эти люди, бочки поставили. Поблагодарили Иванушку и отправились домой.
А Иван дальше идет. На прежнем месте человек овчины перекладывает. Уже издалека спрашивает:
– Ну, что мне людоед передал?
Разводит руками Иванушка:
– Велел перекладывать вечно.
Ах, какая тоска отразилась тут на лице человека. Но не было времени у него тосковать, следовало овчины перекладывать...
Попрощался с ним Иван, дальше пошел.
Вот и кустик, увидел, дрожит при дороге, от ветра студеного склоняется. Душа в нем едва держится, листочки вот-вот оборвутся.
Спрашивает кустик:
– Неужто возвращаешься, добрый молодец? Неужто отпустил тебя царь-людоед? Никогда еще такого не бывало!.. А про меня ты не забыл ему сказать? Что он тебе ответил?
Наклонился к кустику Иванушка, телом от ветра прикрыл, погладил бледненькие листочки:
– Ответил мне царь: "Кустик при дороге – твоя судьба! Как до кустика дойдешь, он дрожать перестанет".
При этих словах кустик и пропал. А на месте его оказалась большая куча золота. Обомлел Иван. Глаза трет – глазам не верит.
– Вот так удача! Никогда столько золота не видел. Да все, пожалуй, и не унесу. А на что мне столько?.. Сколько подниму, столько и возьму!..
Набил Иван полную котомку золота, карманы наполнил; снял рубаху, рукава завязал – в рубаху золота насыпал; в обувь монет насовал. Одним словом, озолотился!.. А куча даже не уменьшилась. Вот так кустик! Вот так судьба! Бледненькие листочки...
От тяжести Иванушка едва ноги передвигал. Пришел к богатому купцу в дом. Купец – чернее тучи. Живой ведь Иван вернулся! А как увидел золото купец, глаза вытаращил, язык проглотил.
Вывалил Иван сокровища на стол – у стола и ножки подломились. Рассыпалось золото по полу, раскатились по всему дому золотые монеты.
Тут спрашивает купец:
– Откуда такое богатство? Ты, может, ограбил кого-нибудь на большой дороге?
Смеется Иван:
– Разве похож я на грабителя?
– Не похож. Но золото откуда?
– При дороге собрал! Там лежит целая куча! А взял я столько, сколько смог поднять...
Еще сильнее вытаращил глаза купец:
– Где лежит?..
Махнул рукой Иванушка:
– Да там! По дороге к царю-людоеду...
– Ах, ты Господи!.. – засуетился купец. – Хорошо, что по дороге той редко кто ходит! Авось не унесли еще золото!..
Бросился в чулан купец, схватил десяток сумок покрепче, дюжину мешков и большущий короб:
– Может, еще чего взять?..
Говорит ему купчиха:
– Совсем спятил под старость лет! Ты этого не унесешь. Оставь мешки и короб.
Но уж убежал купец. Тяжело ему было бежать толстому. Однако очень уж хотелось золотом завладеть. На бегу колыхалось необъятное брюхо...
Пробежал купец то место, где раньше кустик рос, где золото лежало. Не было тут сейчас и крупинки золота. Бежит, торопится купец. Смотрит, человек какой-то при дороге что-то делает. Не золото ли собирает?.. Еще сильнее купец припустил. Думает: "Убью его, а золото не отдам!" А тот, оказывается, овчины зачем-то перекладыаает.
– Что ты делаешь? – спрашивает купец.
– Овчины перекладываю.
– А золото не видел.
Махнул человек рукой:
– Зачем мне золото? Пустое...
– Ну-ну! – усмехнулся купец. – Перекладывай овчины дальше.
Опять побежал по дороге. На бегу округу осматривает. А впереди уж полоской мелькнуло синее море. Перевозчик ожидает на берегу.
Устремился к перевозчику богатый купец:
– Послушай, перевозчик! В царстве людоеда дорога золотом усыпана. Работник мой, ох! много принес. Будь добр, перевези на тот берег!..
Оживился перевозчик:
– Да, мешками оттуда золото везут. Слух прошел, вот и бросились люди обогащаться... А меня, брат, замучили! То туда перевези, то обратно. Уж и руки-то мои не поднимаются, веслами я кровавые мозоли натер... Коли торопишься, сам на весла садись. Я тебя здесь подожду...
Обрадовался купец:
– Я мигом обернусь!
Усмехнулся тут перевозчик:
– Мигом так мигом! Крепче весла держи...
Поплыл богатый купец, а перевозчик постоял еще минутку и домой пошел. Шел, радовался:
– Хорошо-то как по дороге ходить!..
Вот доплыл купец до другого берега, собрался из лодки выйти – а весла отпустить не может. Будто приклеились руки к веслам. И так, и сяк купец пробует – и тянет, и дергает. Ничего не получается!
– Вот так беда!..
Уж слезами купец обливается, к Богу молитвы возносит. Но не видит слез его Бог и глух к молитвам его... Глядит на берег купец и кажется ему, что дорога там вся золотом обсыпана. А не взять!.. Так прекрасно там золото блестит, однако руки проклятущие от весел не отцепляются. С другого берега кричит кто-то:
– Эй, перевозчик!..
Так навечно остался купец перевозчиком, а судьба его счастливая досталась Ивану...

Пока старичок эту сказочку рассказывал, время быстро прошло. А за временем ушли и версты.
Кончилась сказочка, огляделись богатыри: вокруг них царство Сарацинское, а перед ними – город большой. Стена городская – высокая зубчатая. Над стеной возвышаются голубые и зеленые купола. Башни-минареты в небо вонзаются.
Чудная вокруг была земля: ни рощицы, ни травинки – пыль да камни. И дороги со всех сторон. По дорогам караваны верблюдов шли, из дальних стран товары везли: шелка китайские, самоцветы индийские, сталь дамасскую, ковры персидские, книги арабские, стекло венецианское, шерсть английскую, сельдь голландскую, мед и воск русские, кедр ливанский...
– Чох! Чох! – покрикивали погонщики.
Не спеша верблюды шли, плавно покачивали головами.
Стражники у ворот спросили побратимов:
– Кто такие? Откуда?..
Отвечал им Илья Муромец:
– Калики мы перехожие. В Святую землю идем. С нами наш атаман.
И на старичка он тут указал.
Грозным стражникам дал старичок по монетке, те и пропустили всех троих. Как ворота миновали, сказал старичку Добрыня Никитич:
– Кабы не ты, дедушка, не пропустили бы нас стражники добром. Пришлссь бы нам вламываться в эти ворота.
Отвечал добрый старичок:
– Так уж водится на свете: любые ворота межно денежкой открыть, любой язычок развязать, любую дорогу сократить, любое дело ускорить... И с той денежкой всем приятным быть! Где богатыри дородные с боем не пробьются, немощный старец пройдет, потряхивая кошельком.
Сказали богатыри:
– Запомним мы, дедушка, эту науку.
Спросили они у какого-то сарацина, как ко дворцу Ивана Окульевича пройти; спросили, в городе ли прекрасная царица Марья Вахрамеевна?
Сказал сарацин, что натощак он с чужеземцами не разговаривает. Тогда старичок ему копеечку дал, тот и разговорился. Дворец Ивана Окульевича совсем рядом был. И уж три дня тому назад царь из похода вернулся с прекрасною царицей.
Быстро нашли побратимы дворец самого богатого в свете царя. Хрустальный был этот дворец, а полумесяц на нем сверкал серебряный. Вокруг дворца стройные кипарисы росли. В бассейнах из черного мрамора плавали рыбки золотые с красными хвостиками.
Стали тут под окнами дворца калики наши, затянули голосами басовитыми:
– Подайте несчастным милостыньку золотую! Не дайте с голоду помереть на пути в Землю Святую! Услышь нас, бродяг нищих, царица прекрасная Марья Лебедь Белая! Услышь нас, самый богатый в мире царь Иван Окульевич!.. Не пожалейте золотой монетки, свершите дело милосердное!..
От голосов их могучих содрогнулась земля Сарацинская. Покачнулись минареты. Горожане из домов выбегали, думали землетрясение; боялись, что крыши на них обрушатся.
А побратимы еще громче затягивают:
– Ах, царица прекрасная, покажи свое доброе сердце! Ах, богатый царь, щедрость свою покажи. До Святой земли донесем славу о подаянии твоем! И о твоей, царица, красоте не умолчим...
От крика их уж и дворец зашатался. Посыпались со звоном хрустальные окошечки; резные крылечки перекосились; взмутилась вода в бассейнах черномраморных, затрепетали стройные кипарисы...
Говорит во дворце Иван Окульевич:
– Выгляни в окошко, Марьюшка! Что за нищие странные на улице раскричались? Ведь они весь дворец мне развалят. Брось им пятачок медный – угомонятся.
Марьюшка Лебедь к окошечку подошла, наружу выглянула. Сразу узнала русских богатырей, хотя те и в платье каличье вырядились, и шапками глаза себе прикрыли. Выдавали побратимов плечи, выдавала их стать. Да и голоса могучие выдавали.
Усмехнулась Марья:
– Отродясь таких калик не видала! Кажется, пятачком медным не отделаешься от них...
Еще громче кричат побратимы:
– Ах, царица прекрасная Марья Лебедь! Не ты ли там прячешься за занавеской. Покажи-ка нам свою красоту, покажи стан стройный. И милосердие свое покажи! Подай на пропитание странникам усталым!..
Вот-вот обрушится дворец от громкого крика каличьего, сейчас сорвется с купола серебряный месяц...
Отошла от окошка Марья и говорит супругу венценосному такие речи:
– Государь мой ненаглядный, Иван Окульевич прекрасноликий! Я узнала тех людей, что кричат внизу! То не калики перехожие, а могучие русские богатыри. Слева Илья Муромец стоит старый казак, справа – молодой Добрыня Никитич. А посередке – атаманом у них – не знаю кто. Старец какой-то... Медным пятачком, государь, не отделаешься от них. Не отделаешься и золотым червонцем!.. Ты их в гости пригласи. Напои, накорми. Мудрой беседой отвлеки. А я тем временем что-нибудь придумаю.
Послушался царицу царь, велел слугам позвать калик перехожих. За столы посадил побратимов возле себя и Марьи, кормил их досыта, поил допьяна, целую сумку им насыпал злата-серебра. Беседою занимательной развлекал. А Марья тем временем тихонько приколдовывала: память у гостей отнимала.
Наконец откланялись гости, за хлеб-соль благодарили, ушли из дворца.
– Убрались ни с чем! – зло засмеялась Марья Вахрамеевна.
– Ни с чем – это сумочка золота, – вздохнув, заметил государь.
Красавица-жена радостно воскликнула:
– Мы еще легко отделались. Знаю я этих богатырей!..

Как только от царства Сарацинского на три версты отошли побратимы, тут и вспомнили про крестового братца своего.
Сказал Илья Иванович:
– Что за наваждение! Столько отшагали, а про главное не спросили!
Добрыня Никитич тоже удивлялся, сумочкой тряс:
– А зачем мы взяли это золото?.. Не кажется ли тебе, старший брат, что просто откупились от нас?
Старичок-атаман тихонько посмеивался:
– Колдовством здесь пахнет! Неспроста так ласково принимали нас.
Решили вернуться богатыри, довести дело до конца – выручить Михайлу Потыка...
Уж успокоилась Марья Лебедь, себя в душе нахваливала: так ловко спровадила богатырей. Думала красавица: "Против умной царицы и знаменитые богатыри – не сила! Кричали, как львы, как туры дикие, а ушли, как ягнята!"
Но тут вдруг опять крик каличий под окном раздался. Змеей зашипела Марья Вахрамеевна, высунулась в окно.
Говорит ей Илья Муромец, старый казак, такие слова:
– Мы не будем, царица, рушить город сей. Ибо не виновен город в подлостях государя. Мы не будем дворец рушить –побережем великое творение рук человеческих. Мы и тебя, Марьюшка, наказывать не будем – не богатырское это дело, чужих неверных жен судить да побивать камнями... Мы спросим только, куда ты подевала, ведьма, братца нашего крестового, молодого Михайлушку Потыка? А ты ответишь...
И Добрыня Никитич словцо сказал:
– А не ответишь, забудем про честь и хвалу богатырскую, ножки себе замараем – раздавим змею!
Ох, не по нутру пришлись Марье эти речи! Кабы могла она, стерла бы в порошок этих прилипчивых богатырей. Но испугалась царица. Совсем не хотела с такими героями ссориться. Знала, что угроз они на ветер не бросают.
Крикнула из окна:
– Ладно! Ваша взяла!.. Братца своего названого в чистом поле ищите возле знаменитого креста Леванидова. Михайлушка там белым камешком горючим лежит. Если сил у вас хватит, поднимете. А ко мне его не пускайте – навек потеряете...
Пошли побратимы в земли русские – к кресту Леванидову. Как крест тот увидели, принялись камешек белый горючий искать. Да дело это непростое оказалось. Все вокруг креста камешки белые и горючие были. Одни побольше, другие поменьше... Мимо Михайлушки Потыка богатыри и прошли, внимания не обратили. А старичок еще с ними был. Приостановился.
Говорит старичок побратимам:
– Что же вы, добрые государи, братца своего не заметили? Что же мимо прошли? – и на камень указывает. – Вот он! Михайлушка Потык! Теплый, потрогайте...
Дотронулись богатыри до камня, а тот и правда теплый. Тогда как другие камни были холодны.
Спрашивает старичок:
– Помните, вы на этом камешке сидели?
Нахмурились богатыри:
– Что же ты, дедушка, раньше нам на камешек этот не указал? Столько мы времени потеряли...
Старичок говорит ласково:
– Все должно чередом своим идти. По заведенному порядку. Всякому цветку свое время цвесть, всякому плоду свое время срываться, а всякому открытию свое время совершаться... И не нам порядок нарушать!
Спросил Добрыня:
– Кто же заводил сей порядок?
– Об этом я вам сказочку рассказывал... – сбросил котомку с плеча старичок. – И вы, братцы, скидывайте-ка с плеч сумки и подсумки. Все злато-серебро, что у вас есть, в одну кучу ссыпайте.
Так и поступили богатыри. Много золота у них оказалось, еще больше серебра.
Старичок стал эту кучу на четыре части делить.
Смотрели-смотрели Илья с Добрыней, любопытствуют:
– А почему это ты, дедушка, на четыре части кучку делишь? Нас-то ведь трое всего...
Дедушка так отвечает:
– Кто из нас этот камешек горючий поднимет да через плечо его бросит, тому достанутся две части злата-серебра, а остальным всего по части.
Согласились богатыри.
Первому камешек поднимать пришлось младшему – Добрыне Никитичу. Ухватил он камень руками могучими, дернул его, с места сдвинул. Второй раз дернул, до колен поднял. А выше уж поднять не смог. Поставил на место:
– Тяжел наш Михайлушка Потык!
Подошел тут Илья Муромец могучий богатырь. Взялся за камень, рванул его, до колен поднял. С силами собрался, второй раз рванул старый казак – поднял камень до пояса. А выше уж сил не хватило. На место поставил камень:
– Ох и тяжел побратим младший!..
Тут и дедушка к камню подошел, перекрестился, на ладони поплевал. А был старичок этот еще крепенький, румяный... Руки потер, за камень взялся. И тихонько так говорит:
– Там где был горючий белый камешек, стань удалой добрый молодец – молодой Михайло Потык сын Иванович! Подхватись, Михайлушка, легким-легко!..
Стал он камешек сначала покатывать этот старик. Богатыри решили, что и от земли не оторвет дедушка камень, что так и будет его по полю катать. Ан ошиблись!
Подхватил старичок камень громадный легким-легко, на грудь играючись поднял и через плечо бросил. Поднимал-то дедушка камень, камень-то и бросал, да позади него удалой добрый молодец стал – молодой Михайло Потык сын Иванович.
Давно не видели богатыри такого чуда. Спрашивают тут у старичка:
– Скажи нам наконец, дедушка, кто ты есть? И как зовут тебя?
Рассмеялся старичок:
– Вы и в жизни, и в сказочке меня не узнали. Видно, уж и не узнаете, коли не откроюсь. Эх, богатыри русские!.. Микола Можайский я. Помогаю вам за веру-отечество стоять, сил вам прибавляю да и смекалки бывает...
– Как же нам тебя благодарить, скажи?
Ласково им улыбался дедушка:
– А никак!.. Вспоминайте иногда. Бога благодарите!.. Мне же теперь идти пора...
С этими словами исчез старичок – растворился в воздухе. Злата-серебра не взял. Собрали тогда побратимы все сокровища в одну кучу и решили построить на них часовню – Миколе Можайскому. На этом месте, где обратился Михайлушка из камня в человека и надумали часовню ставить.
Михайло Потык скоро в себя пришел:
– Что это было, братцы крестовые? Сон не сон!.. Будто лежу я посреди поля, а вы мимо проходите, меня не замечаете. А еще вот другое видение: будто камень я, а вы на мне сидите и меня же ищите...
Отвечают побратимы:
– Колдовство это, Михайлушка! Камнем ты и был... Тебя ведьма сонным зельем опоила, в камешек горючий обратила. Кабы не мы, ты три года бы в поле лежал, а потом сквозь землю провалился.
Удивился Михайло:
– Ведьма!.. Что-то непонятное вы говорите, братья. Отродясь я не встречал ведьмы...
От этих слов весьма расстроился Добрыня:
– Опять он за свое!
Но Михайло молодой его не слышит, спрашивает:
– А где, побратимы, молодая жена моя? Где любимая Марьюшка Лебедь?
Отвечают богатыри, глаза прячут:
– Молодая жена твоя замуж пошла за богатого царя Ивана Окульевича. Марья Лебедь тебя предала, ибо никакая она не Лебедь, а самая настоящая змея. И тебя уже дважды едва не погубила. Берегись! В третий раз погубит...
Горестно Михайло вздохнул:
– Верно, вы не любите меня, славные побратимы. Зачем так плохо о жене моей говорите? Вы не видели ее глаза! Вы не видели, какая в этих глазах любовь ко мне. Обманул мою Марьюшку подлый Иван Окульевич...
– Мы видели дела ее; зачем нам глаза?
А Михайло жену свою вспоминает, оттого светлеет его чело:
– Объятия ее так волнуют, уста сахарные пьянят... Не встречал я, добрые побратимы, женщины краше и желаннее ее, моей Белой Лебеди!
– И коварнее не встречал, – тихо злился Добрыня.
Говорит тут Михайло Потык:
– А не пойдете ли вы, братцы, со мной в далекие земли сарацинские жену мою выручать, подлого вора наказывать?
Отвечают богатыри:
– Экая даль! Нам пешком туда ходить что-то не хочется. Чего мы там не видели!.. Да и не честь, не хвала молодецкая нам будет за чужой женой гоняться. Для тебя, брата крестового, мы б сходили туда, не задумались. А за женой неверной, за вором не пойдем. Не обессудь уж!.. Пускайся ты в дорогу один, добрый молодец. Ни с кем по пути не говори. А коли заговоришь, душу свою не раскрывай – очень уж она у тебя доверчивая и ранимая. В город большой придешь, со стражниками в воротах не ссорься, монетку им дай – и пройдешь каликой перехожим. В городе про дворец спрашивать будешь, тоже сарацину монетку дай, не то ответа не добьешься... И еще послушай добрый совет: из рук Марьи чару не принимай, с Иваном Окульевичем не разговаривай. Царю сразу голову секи, а жену с собой забирай, если без нее жить не можешь.
Тут и расстались богатыри. Михайло Потык на юг пошел в царство Сарацинское, а старшие побратимы отправились каменотесов искать – часовенку строить.

Много ли, мало ли времени прошло, увидел Михайло перед собой город большой – со стенами высокими зубчатыми, с голубыми и зелеными куполами, с высокими минаретами. На караваны многочисленные полюбовался. С одним из них к воротам подошел. Дал монетку стражникам, каликой перехожим сказался. Пропустили его стражники.
Удивился Михайло:
"Откуда побратимы мои все знают?"
В городе у сарацина какого-то про дворец царский спросил.
Отвечает ему сарацин:
– Не привык я с чужеземцами разговаривать натощак!..
– Эх, запамятовал!.. – потянулся Михайлушка к кошельку. – Вот тебе, любезный, монетка!..
А сам все изумлялся богатырь:
"Велико провидение братцев моих! Даже про этого сарацина сребролюбивого загодя знали! Далеко мне до них".
Объяснил Михайле горожанин, как ко дворцу хрустальному пройти. Словоохотливый сарацин оказался: про красоту необыкнавенную царицы долго говорил, богатства царя расписывал, еще про паломников каких-то вспоминал: двое с плечами саженными, а третий – древний старичок. Но не знал Михайло, о каких он говорил паломниках...
До дворца хрустального оказалось – рукой подать. Подошел к нему богатырь, задумался: либо в двери тараном вломиться, либо привратников звать.
В это время Марья Лебедь скучала у окошка. В шелка-бархаты вырядилась, златом-серебром увешалась, жемчугами обсыпалась. Жаждала слышать речи восторженные о своей красоте: потому и к окошку подсела, дабы всякому прохожему показаться. Сидела красавица, улыбочкой кроткой светила... Вот ведьма!.. Птица заморская в окошке чистила перышки...
Вдруг улыбочка с лица Марьюшки сползла: увиделся царица Михайлу Потыка внизу. Прошипела змеей, спряталась, шелковую занавеску задернула. Первая мысль была: "Куда бы подальше бежать?" А вторая-то мысль была: "Разве убежишь от него?" Третья мысль была черная: "Погубить его надо! Да так уж, чтоб наверняка!"
Побежала Марья Лебедь в погреба глубокие, нацедила три кувшина хрустальных вина; зелье сонное в вине развела. Поднялась в покои супруга царственного.
Такие речи ему говорила:
– Вот не слушал ты меня, государь прекрасноликий, не отсек Михайле буйной головы, а ныне он опять пришел – у дворца поджидает. Вот-вот в двери ломиться начнет, меч достанет сверкающий. Не сносить нам с тобой головы! Зачем тогда все твое богатство? Зачем нужно было меня из Киева увозить? Вот наука! Всегда надо дело до конца доводить.
Отвечает Иван Окульевич, жену по румяной щечке гладит:
– Ах, Марьюшка, ненаглядная краса! Недосуг мне с простыми богатырями разбираться. Важных дел государственных сверх головы! Мне б с царями-королями разобраться... У меня, богатого, друзей множество, но у меня же, богатого, и врагов не меньше. Всякий норовит у богатства моего погреться: первые подольститься горазды, вторые – на угрозы да вымогательства скоры. Чего не углядишь, растает, как снег, все накопленное богатство... – тут засмеялся государь. – Ни друзей, ни врагов тогда не будет!
Потом просит он жену:
– Ты займись им сама, Марьюшка, свет очей! Ужель не справишься с одним богатырем?.. Он же будто слеп: ничего, кроме красоты твоей, не видит. Он и почти что глух: слышит лишь твой голос сладкий... Великим ты, жена, оружием владеешь! Всемогуща твоя красота!
Наслушавшись речей приятных, укрепившись духом, подхватила Марья Вахрамеевна кувшины хрустальные, побежала на улицу. Звонко застучали по лестнице каблучки...
Быстро змея по ступенькам скользила...
С объятиями распростертыми бросилась Марья к богатырю. На бегу и плакала, и смеялась (такая вероломная, такая опасная притвора! ах, ведьма! никак не отпускала доброго молодца!):
– Михайлушка! Михайлушка!.. Глазам не верю! Живой и невредимый! О, как страдала я, тебя не видя, не зная даже, жив ли ты!..
Михайло Потык совету побратимов не внял: жену любимую увидев, заслушался голосом ее сладким. Ну и, конечно, слушал лживые слова.
А Марья вокруг богатыря ласковой кошечкой ходила. Красивой головкой о плечо его могучее терлась, в глаза снизу заглядывала – прямо-таки теплом обволакивала, пустила в ход колдовские женские чары.
Такие речи обманные говорила:
– Любимый муж мой, супруг верный! Ты в могилу за мной не побоялся пойти. Про любовь твою великую знаю! А знаешь ли ты про любовь мою?.. Знаешь ли, как билась я в руках слуг коварных?.. Ударили они тебя сзади – так ловко подкрались – саваном колдовским накрыли, в камень превратили. А я против них бессильна была... О, ничто не тяготило меня так, как то бессилие! Кабы могла, я в тигрицу тогда обратилась бы, слуг коварных и самого царя растерзала бы на мелкие кусочки! Но не знает Лебедь, как обратиться в свирепого зверя. И билась она в руках подлых, беспомощно махала белыми крыльями... – Марья украдкой на Михайлу поглядывала, хотела угадать, не пора ли остановить язычок медоточивый, не пора ли пустить зелье в ход. – По сей день в клетке золотой плакала Лебедь, томилась без милого дружка. Исхудала, все глаза выплакала. И поблекла моя красота... Много б отдала, чтоб вырваться из клетки, чтоб к камешку горючему слетать. Но стражи недреманые глаз с Лебеди не сводили. И вот увидела сокола, духом воспряла. О радость! О счастье! Мы теперь неразлучны будем – как прежде были...
Обнимала богатыря Марья Лебедь, на камешек его возле бассейна черномраморного садила, кувшин хрустальный протягивала. Так красиво в нем было вино – как закат осенний!.. Винограда кисть с лозы красавица срывала, угощала богатыря:
– Кушай, милый! Пей! Сил набирайся... Да покажи, при тебе ли меч? Мы пойдем сейчас царю подлому голову снимать. Той головой мы украсим наше ложе. Город сей предадим мечу! Чтоб неповадно было сарацинам похищать жен христианских...
Пил из кувшина Михайлушка Потык, из белых ручек жены виноград кушал. Как зачарован был! Со всем соглашался:
– Да, любимая! Пойдем голову снимать!.. При мне меч!.. Украсим ложе... Предадим мечу...
Выпил добрый молодец первый кувшин, у него по второму душа разгорелась.
Приговаривает Марьюшка:
– Без тебя, дружок милый, ни пить, ни есть, ни жить не могу. Вот сейчас сижу рядом и счастлива! Да только видеть не хочу уста твои печальные, хочу улыбку видеть на устах любимых... Вот тебе второй кувшин, Михайлушка! Захмелеешь, повеселеешь. Ух, как крепко полюблю тебя! У богатыря от любви силушки прибавится, разнесет он по камешку постылый город сарацинский и обезглавит зловредного царя... Еще кувшинчик выпьет и нападет врасплох...
Выпил и второй кувшин удалец, а у него уж и по третьему душа горит. Пожар в груди виноградным соком богатырь заливает. Жена-красавица ягоду зубками берет, в уста сахарные дружку милому вкладывает. Ручками белыми (вот змея подколодная!) третий кувшин подает.
У Михайлушки глаза уж мутны. Вот-вот сломит его сон. Но он и третий кувшин выпивает и говорит:
– Идем! Где меч мой?..
Пугается жена:
– Нет, нет! Еще не время! Еще немного посидим. На рыбок полюбуемся. Смотри, какие рыбки!..
Смотрит Михайлушка, в бассейне черные змеи плавают, сплетаются в клубки. Но знает он, что это сон внезапный. Ибо так уж было не раз! И не пугается он этих змей. Здесь рядом прекрасная Марьюшка сидит. С ней ничего богатырю не страшно. Вот тут! Лишь голову повернуть... И поворачивает Михайло голову, и видит свирепую тигрицу. Пасть оскалена, клыки блестят, красный язык змеей выгибается, уши прижаты. Вот сейчас лапой ударит... Отпрянул от неожиданности Михайло и навзничь упал. Прыгнула на него тигрица, в правую руку клыками желтыми впилась. Ох, какая невыносимая боль!.. А тигрица уж левую руку кусает. Потом ноги стала кусать, рычала страшно. Ударила лапой в лицо – то же что молотом. Тяжела и тверда у тигрицы лапа... В небо выплеснулось вино. Нет, то был закат осенний! Или кровь?..
Как упал Михайлушка у бассейна, засмеялась Марья:
– Тебе, соколик, голубку нужно. Даже не Лебедь! А я давно уж тигрица...
Побежала тут царица к супругу своему:
– Иван Окульевич, солнышко ясное! Доведи дело до конца, отсеки Михайле буйну голову. Не то проспится он и разрушит город. Тогда и нам с тобой несдобровать.
Царь поморщился:
– Ах, жена! Опять эта старая песня!.. Разве государево это дело – мечом махать? Да и сапожки я себе замараю – брызнет на стороны горячая кровь. Головы рубить – палач мастер!..
– Так зови палача!
Царь внимательно на Марью Лебедь смотрит:
– Удивляюсь тебе, жена! Сколь облик твой ангельски кроток, столь и кровожадна душа!.. Ох, не хотелось бы мне в недругах твоих числиться.
Улыбается царица:
– Милый, своя голова дороже! А речь уж давно о головах идет, не о сватовстве, не о чести, не о любви...
Ухватился за слово царь:
– Вот, о чести хотел бы сказать! Велика ли мне честь будет сонного убить! Будто самому последнему вору. А я ведь царь!.. Слух по царству пройдет: сонного убил, мертвого обобрал. Будут ли царю такому подданные верны?.. Нет, жена, не проси, не требуй! Пусть проспится молодец, протрезвится, на резвые ножки встанет, тогда и пошлю на него все свое непобедимое войско. Тогда мне будут и честь, и хвала.
Покачала головой Марья Лебедь, больше не просила царя ни о чем. В кузницу побежала. Велела кузнецу пять гвоздей выковать: четыре малых, один – большой. И молот в кузнице взяла – весам в три пуда.
Потом красавица-царица слуг с тачкою позвала, сказала богатыря русского за стену городовую везти. Насилу подняли слуги Михайлу на тачку – так тяжел был молодец. И повезли по улицам.
Медленно катилась тачка, по каменной мостовой колеса стучали. Толпы людей отовсюду стекались.
Смотрели на Михайлу Потыка горожане, Марью Лебедь спрашивали:
– Кого везешь, царица?
Злилась на любопытных Марья Лебедь, в душе кляла зевак, но злобу свою за милой улыбкой скрывала. Отвечала горожанам:
– Врага везу, добрые люди. Соглядатая... Он по городу нашему ходил, всякие тайны выведывал; слабые места в стенах искал...
– Красивый враг! – приглядывались люди. – Как молодой бог!.. А куда везешь, государыня?
– Казнить везу.
Переговаривались в толпе:
– Жаль этого юношу!
– Слишком красив для соглядатая, слишком высок. Такого издалека видно, приметен! А соглядатай – как серая мышь должен быть!..
Шипели на толпу царские слуги:
– Молчите, олухи! Царице лучше знать...
Все сильнее злилась Марья Лебедь, все ласковей улыбалась. Но не очень-то верили люди этой ее улыбочке – неподходящая была улыбочка для палача.
Сказал кто-то:
– Ты его помилуй, царица! Жаль казнить такого! Не похож он на врага...
Промолчала Марья Лебедь. Слуги закричали:
– Посторонись! Дай дорогу!..
Расступались горожане, на Михайлу глядели с сочувствием.
В толпе этой и сестрица государева была – прекрасная Настасья Окульевна. С утра пошла по городу гулять со служанками и подругами, все рынки обошла, портных и ювелиров посетила, а также чеканщиков, обувщиков, известных торговцев. Многие наряды перемерила, сапожки-туфельки, броши, серьги, браслеты, пояса с пряжечками... Время нескучно провела. А к полудню неосторожно в толпу попала, и потянула ее куда-то толпа. И вот увидела Настасья процессию: впереди идет царица молодая, за ней слуги на тачке везут прекрасного юношу спящего, а в конце воины гвозди несут кованые и тяжелый молот.
Спросила у людей Настасья Окульевна:
– Что за юноша там на тачке?
Поклонились сестре государя люди:
– Говорят, он враг сарацинам, госпожа.
Не поверила Настасья Окульевна:
– Это ж бог молодой! Только змеям и скорпионам врагом он быть может!
Слова эти сестрица государева громко сказала. Намеренно громко – чтобы слышала царица. С первого дня как только появилась во дворце Марья Лебедь, невзлюбила ее Настасья. И нелюбви своей не скрывала. Не верила красоте Марьи, ибо ледяную, злую видела в ней красоту.
Услышала Марья Лебедь знакомый звонкий голосок, про змей и скорпионов услышала, быстрым взглядом – лютым, исподлобья – Настасью ожгла.
А Настасья Окульевна еще говорит:
– Прилетела из северных краев лебедь, разлеглась во дворце тигрицей. Вчера корону надела, сегодня – колпак палача. Что наденет завтра? Не шутовской ли колпак?..
Говорили Настасье подруги:
– Плеть в руках твоих жестка. Не бей слишком больно! Попадешь в немилость к брату – ночью нашепчет змея...
Осторожно служанки слово молвили:
– Остерегитесь, госпожа! Вы учили нас не выносить сор из дома...
Воины, которые гвозди несли, поклонились Настасье:
– Не окажите, госпожа, дурную услугу брату. Лучше сегодня одного невиновного казним, чем завтра брат на брата пойдет и погибнут тысячи невиновных...
Пока воины эти слова говорили, одна из служанок Настасьиных стащила у них самый большой гвоздь.
Ответила Настасья Окульевна:
– Этого невиновного очень жаль! Он, может, последняя ступенька, последняя капля... И пойдет брат на брата.
Марья Вахрамеевна к воротам городским пошла, а Настасья Окульевна – во дворец.
Напало беспокойство какое-то на сестрицу государеву. Места себе она не находила, бродила по палатам. Образ юноши прекрасного, врага сарацинов, из головы у нее не шел. И надумала красавица этого юношу спасти.
Однако опоздала Настасья Окульевна...
Марья Вахрамеевна, царица сарацинская, Михайлушку Потыка на стене городовой распинала. Забила ему гвоздь в правую руку, забила гвоздь – в левую. Третий и четвертый гвозди в ноги богатырю забила. А пятого гвоздя, самого большого, что в голову Михайле вбить хотела, хватилась.
Строго на воинов глянула.
Виновато разводили руками воины:
– Потерялся, государыня, этот гвоздь...
Тогда на Михайлу с ненавистью посмотрела Марья Лебедь краса, молотом тяжелым размахнулась и ударила богатырю в лицо. Хрустнули косточки, кровушка горячая побежала на могучую грудь.
Саван черный на Михайлу набросив, удалилась царица со слугами и воинами. И народ потихоньку стал расходиться.
Роптали люди:
– Жаль юношу! Какой он соглядатай? Оклеветан и осужден...
– Никто не вступится за чужеземца.
– Безобразна царица, молотом размахивающая!..
Настасья Окульевна уж распятого Михайлу нашла. Но не подпустили ее стражники к стене. Настрого им было царицей приказано: кроме государя и государыни, никого к преступнику не подпускать!
Заплакала Настасья, так уж красивого чужеземца жалела! Жалостью проникшись, потихоньку любовью разгоралось ее сердечко. Известно, любовь – госпожа с причудами; того, кто на коне и в золоте и в сиянии славы, обойдет, а того, кто подло унижен, кто в крови и грязи, отметит.
В слезах вернулась во дворец сестрица государева. Служанок и подружек созвала, целый вечер с ними шепталась. В сумерках Настасья и девушки на улицу вышли, к городским воротам направились. Под накидками темными прятали сосуды с вином.
Как из города вышли, стайкой метнулись девушки к стражникам. Стали им слова ласковые нашептывать, стали вином угощать. Крепились, крепились, отказывались стражники... Сломились! За сосуды ухватились – не вырвать из рук! Пили вино, на девушек жадно косились, с ног до головы их оглядывали...
А Настасья Окульевна тем временем к Михайле Потыку в темноте проскользнула. Сдернула черный саван с него.
Богатырь уж давно очнулся, кончилось действие сонного зелья. Распятый на стене городовой, страшно мучился Михайло, не мог стонов сдержать. Кровь из ран его сочилась.
Говорит ему тихонько Настасья Окульевна:
– Чужестранец молодой! Я могу избавить тебя от мук нестерпимых, от смерти напрасной. А ты возьмешь меня замуж?.. Я сестрица государева Настасья Окулична...
Отвечал ей Михайло Потык, что возьмет ее замуж. Принимал о том заповедь великую.
Тогда побежала Настасья в ближайшую кузницу, попросила клещи у кузнеца. И пока девушки стражников отвлекали, сняла Михайлу Потыка со стены. Черный саван на место повесила чтобы странники поутру пропажи чужеземца не заметили.
У старухи какой-то Настасья дом сняла, знаменитого лекаря разыскала. Лекарь этот, всезнающий старец, снадобьями редкими Михайлушку пользовал: отварами теплыми раны промывал, мазями индийскими смазывал. За три дня на ноги поставил: не осталось от ран ни царапинки, ни рубчика. И лицо у молодца было, как прежде, красиво. Великий целитель лечил его! Абу-Али Ибн... Очень длинное сарацинское имя – все и не упомнить!
Силушки набрался богатырь, все порывался из дому выйти, хотел дворец царский развалить, обиду выместить. Но до поры не пускала его Настасья, говорила:
– С голыми руками не пойдешь ведь на войско, богатырь! Оружие нужно тебе и доспехи крепкие.
А царица Марья Вахрамеевна в эти дни все служанок к стене посылала. Знать хотела, жив ли еще молодой супруг ее Михайлушка или уже отмучился?
Приходили служанки к стражникам, спрашивали:
– Что чужеземец?..
А стражники, надо сказать, скоро пропажу обнаружили, однако признаваться боялись. Кому хочется в колодки угодить? Из соломы куклу связали, под черный саван к стене прибили. А служанкам говорили, что в голову взбредет.
В первый день сказали:
– Очень мучится чужеземец! Кричит! Пить просит...
Служанки все царице дословно передавали.
Марья Лебедь велела:
– Пить преступнику не давать! Чтобы криков его не слышно было, – бить в барабаны.
Денно и нощно гремели барабаны на стене...
На второй день сказали хитрые стражники:
– На помощь зовет чужеземец! Опять просит пить...
Велела государыня:
– Чтобы зова его побратимы не услышали, пляски затеять у стены городовой! Да чтоб погроме – с бубнами и дудками! Пить просит? Помучайте его! Пусть под стеной из бочки в бочку воду стражники переливают. А дабы веселей им было, выдать стражникам вина!
Не скучали в этот день стражники. Юноши и девицы их развлекали – под бубны и дудки плясали. И вино под распятием текло рекой...
На третий день сказали служанкам стражники:
– Испустил чужеземец дух.
Как узнала царица о смерти Потыка, облегченно вздохнула. Потом так повелела:
– Сего врага царства нашего со стены сорвать и конями топтать, потом подальше от города отвезти и собакам бездомным бросить.
Как им велено было, расправились стражники с куклой соломенной, государыне доложили:
– Все исполнили! Не найдете и следа врага вашего!..
Надо думать, они не солгали.

Обрела наконец покой красавица-царица. Опять целыми днями разряженная у окошечка сидела: виноградную гроздь пощипывала, в сочный гранат коготки запускала, прохожим молодцам сарацинским и левой щечкой, и правой показывалась. А те, восхищенные, бросали ей в окошко розы...
Как-то сестрица государева Настасья Окульевна румяна себе на лицо белое не положила, зато пудры заморской сверх меры взяла да примешала к ней малахита толченого – мертвенную бледность изобразила, заохала, завздыхала, косы не заплела, нарядов дорогих не надевала. Как в рубахе простой была, так и отправилась к брату своему августейшему.
Пришла в покои к нему и говорит Настасья:
– Что-то, братец любимый, Иван Окульевич прекрасноликий, неможется мне, нездоровится. Как бы надолго не слечь!.. А тут еще сон странный видела...
– Какой сон? – заинтересовался царь.
– Да будто еду я по пустыне на коне богатырском, сижу крепко в седле кипарисовом. На груди у меня латы стальные, на плечах – кольчуга непробиваемая. А в руках будто меч острый держу, а к луке седла привязана палица булатная... Вот какой необычный сон. Я уж все утро голову ломаю: к чему приснился он? Уж не к смерти ли?..
– Что говоришь ты, сестрица! – замахал руками царь. Какая смерть! В твоем-то возрасте такие мысли!.. И странного во сне твоем нет ничего. Он ключ к здоровью твоему. Я сон сей, сестрица, быстро разгадаю: на охоту нужно отправиться тебе. Воздухом свежим подышишь – появится румянец; на солнышке покажешься – бледность сойдет; проедешься верхом – голод ощутишь. Недаром мудрецы говорят, что верховая езда способствует пищеварению. А коли все известные болезни от погрешностей пищеварения происходят, то и несложно рассудить: езда верхом – первейшее лекарство. Панацея!
– Я? На охоту? – с сомнением вскинула брови Настасья, а сама в душе ликовала, ибо удавалась ее затея.
Иван Окульевич уговаривать ее взялся:
– Я пришлю тебе лучшего богатырского коня. И все остальное, что во сне ты видела: и латы стальные, и кольчугу непробиваемую, и острый меч, и булатную палицу... хотя ты ее вряд ли поднимешь!
Вымученной улыбкой одарила царя Настасья:
– Если доспехи надену и оружие в руки возьму, я, братец, и шагу не ступлю.
– О нет! Не так ты и слаба! Тебе понравится, увидишь...
– Ну будь по-твоему, – согласилась Настасья Окулична. – Завтра с утра присылай. Я попробую.
Лишь только за дверь она вышла, недуг весь как рукой сняло. Птичкой легкокрылой Настасья порхнула к себе. Приоделась, к Михайле побежала:
– Жених мой милый, богатырь прекрасный! Завтра мне брат коня пришлет и доспехи с оружием. Я из города на юг поеду до перекрестья трех дорог. Ты меня там поджидай!.. Верю, славная выйдет охота!..
Не словами Настасью, государеву сестрицу, добрый молодец благодарил – любовью и ласками. Ночку вместе они провели на перинах пуховых. В объятиях нежных красавицы юной позабыл богатырь про неверную жену Марью Лебедь. Однако Настасья про нее не забыла...
Перед рассветом упорхнула с ветки птичка, в большом саду веселой трелью залилась.
Какой-то воин молодой, сарацин стройный, нежноликий от государя Настасье коня богатырского привел. И доспехи с оружием у порога ее сложил.
Голосом приятным спросил:
– Охотнице не нужен ли провожатый?
– Есть уже провожатый у меня, юноша! – ответила Настасья смеясь. Думала: "Вот я сейчас прилипалу отважу!"
– Кто же? – засмеялся ей в тон красавчик.
– Кнут семихвостый с кнутовищем длинным сандаловым. Ох, и твердо кнутовище! Только орехи им раскалывать. А уж хвосты злые – так и просятся прогуляться вдоль спины!..
Точно ветром сдуло паренька.
А Настасья Окулична, в доспехи тяжелые облачась, из города поспешила. В условленном месте с Михайлушкой Потыком встретилась. Коня и оружие ему отдала, помогла надеть доспехи. Крепко затянула ремешки нарядов ратных.
На прощание поцеловала нежно и во дворец вернулась.
К брату-государю в покои пришла. Царь с царицей как раз завтракали.
На Марью даже не взглянула Настасья. Ивану Окульевичу сказала:
– Ах, братец! Так верно ты сон разгадал! Коня мне прислал хорошего и все остальное... хотя и великовато. Но время я преотлично провела: проехалась верхом по дороге южной, за ланью какой-то гонялась, за антилопой в пустыне, с туром могучим встречалась...
– С туром? – удивился государь. – Откуда же туры в наших местах?
– То мне, братец, неведомо! Забрел, видно, из стран дальних... Да! Так о чем я?.. – задумалась Настасья. – А! Проехалась хорошо! И хотя никого не убила, разве что затоптала парочку змей, – осталась я весьма довольна. Недуг мой внезапный, как рукой, сняло. А голод сейчас ощущаю прямо волчий! Волчье у меня сегодня пищеварение...
Засмеялась Настасья и, не прощаясь, к себе ушла.
Удивился царь:
– Чудно как-то на нее прогулка подействовала.
Не ответила ему царица. Кажется, Настасью она сегодня не видела – так едою была занята.
Тут явился начальник стражи:
– Государь! Какой-то рыцарь у дворца коня остановил. И стучит копьем в ворота.
– Что за рыцарь? – встрепенулся государь. – Имя он свое назвал?
– Странный рыцарь! Молчит. Лицо под черным саваном прячет...
Вздрогнула тут Марья Лебедь. Про черный саван упоминание насторожило ее. Поднялась из-за стола царица, в горенку свою поспешила. Страх едва превозмогая, выглянула в окно.
Рыцаря незнакомого увидела у ворот. Латы стальные, кольчуга посеребреная, шлем чеканный высок. Таких ни у кого прежде не видала Марья доспехов!.. Но, право, рыцарь этот был чудак! Под саваном черным лицо спрятал. Как будто бы этим что-то хотел сказать! Действительно, странный незнакомец. Но незнакомец ли?.. Чью-то напоминает его фигура... И эта осанка горделивая, поворот головы, движения, полные достоинства!.. Будто брат родной, будто близнец Михайлы Потыка. Нет, не может быть! Не было у Михайлы брата! И самого его уже нет: бездомные собаки растащили по пустыне косточки... выбеленный жарким солнцем череп среди барханов лежит... А может, из царства Смерти это посланец мрачный?..
Дурно стало царице, повалилась она в кресла. Служанка к лицу ее нюхательную соль поднесла, холодной водой окропила. Но служанка сама едва чувств не лишилась, когда увидела, будто красавица-царица, величественная, надменная, как богиня, придя в себя, на четвереньках поползла под кровать. Ползла и плакала, что-то причитала. И дрожали у нее руки и ноги.
Рыцарь незнакомый в ворота копьем стучал...
Марья Лебедь однако не долго отсиживалась под кроватью. Подумала царица, что, убегая и прячась, возмездия она не избежит; подумала, что надо к рыцарю выйти и хитростью дело решить. Кто бы он ни был – Михайло или призрак – ему можно сонного зелья предложить. До сих пор не подводило зелье. Может, и сегодня не подведет.
Бледна, как смерть, растрепана, неприбрана, побежала Марьюшка в погреба глубокие. Нацедила вина в хрустальные кувшины, из ладанки зелья сонного в вино натрясла, размешала. Побежала наверх. Задержалась у зеркала, охнула, на себя глядя... Перед рыцарем в воротах остановилась, рыцарю мрачному поклонилась.
Такие повела речи:
– Может, Михайлушка ты, любимый муж мой, может, дух его... Хочу сказать тебе: разлука с супругом, милым дружком, для меня – время черное. Погляди, воин, на мне лица нет, бледна, как смерть. Тоска съедает, мрак впереди. И рядом нет плеча, к которому могла бы головку преклонить...
Молчал рыцарь. От утреннего ветерка слегка колыхался на лице его черный саван.
Дальше говорила царица:
– Не мучь меня, не томи! Сними саван с лица, богатырь. Коли муж ты мой, то соединимся счастливо; коли дух мрачный, исповедуюсь тебе; коли рыцарь незнакомый, в гости позову, угощений не пожалею...
Снял тут саван славный богатырь. Охнула царица, на ворота оперлась. Под пристальным взглядом супруга готова была сквозь землю провалиться. Но держала ее земля.
Улыбнулась через силу, протянула Михайле кувшин:
– Выпей, богатырь, с дороги!..
Усмехнулся Михайлушка Потык, склонился из седла, к кувшину хрустальному потянулся. Вот-вот возьмет его...
Марья Лебедь все приговаривает, словно ворожит:
– Муж мой Михайло Иванович! Без тебя мне свет не мил. Без тебя я не вижу красного солнышка! Ни есть, ни пить, ни жить не могу без тебя! Какое счастье, что ты наконец явился! Живой и невредимый...
Слезы горючие тут потекли по бледным щекам Марьи. А в глазах ее появилась такая любовь, какой, может, ни один возлюбленный в глазах своей любимой не видел. О, лицедейка! Умела она надевать маски – не только набрасывать саваны!..
И в который уж раз поверил глазам ее и речам Михайло. Кувшин хрустальный взял.
Но вдруг Настасья Окульевна, красавица-сестрица государева, с крылечка высокого сбежала. Птицей быстрокрылой к воротам она устремилась и под руку богатыря толкнула. Выпал кувшин с вином кроваво-красным, о камни мостовой ударился и разлетелся на мелкие кусочки. В разные стороны брызнуло вино...
Птичка весело щебетала, пока в подворотне шипела змея...
Марья Лебедь позади себя царя увидела. Бросила ему в лицо:
– Сестрица твоя родная сгубила нас, муженек! С первого взгляда я ее возненавидела. Как чувствовала...
Михайлушка Потык тут рассмеялся. Движением одним из ножен выхватил меч. Грозно свистнул сверкающий клинок... И со стуком глухим пала на землю Марьина голова. Губы бледные кривились, вздрагивали. В глазах открытых лютая ненависть была.
Здесь и второй раз меч свистнул. И возле Марьиной упала голова прекрасного царя сарацинского Ивана Окульевича.
– По заслугам им! – сказал богатырь.
Ни стражники, ни придворные ничего не успели сделать – так внезапно все вышло. Да и неизвестно еще, пожелал ли бы кто из них хоть пальцем пошевелить для царя, чужих жен похищающего, и для царицы, супруги неверной, отравительницы подлой, лживоязыкой змеюки подколодной?..
В последующие дни славный верный богатырь Михайлушка Потык дважды венчался. В первый раз он венчался с красавицей юной – любящей Настасьей Окульевной. А в другой-то раз венчался Михайлушка на царство.
И зажили юные супруги хорошо. Во много раз лучше прежнего! До глубокой старости царством спокойно правили. Каждый год гостей принимали. Среди самых уважаемых, среди царей и королей на пирах побратимов добрых садили – Илью Муромца старого казака и молодого Добрыню Никитича.
Царь и царица юные в любви и согласии жили и дюжину детишек нажили – прекрасноликих царевичей и царевен – озорных Михайловичей...