Из монастыря старинного Боголюбова, из обители славной шел старец по прозвищу Игренище-Кологренище – богобоязненный старец, богомольный, годами немалыми отягченный, недугами обремененный, молвой о подвигах духовных возвеличенный. По всей, наверное, Руси знали этого старца, иные и за святого почитали, в монастырь к нему на поклон ходили, за советом, за благословением, за исцелением. Имени его не помнили; не помнили и чина его – благородного он был рождения или из простолюдинов происходил. О прошлом его житии-бытии только и говаривали, что девушек он по молодости очень любил – за всякой почти ухаживал. Красавец был, любили его девушки. Потом состарился, девушки его замечать перестали. Он к ним с открытым сердцем, а они – смеяться. Сердца его не видели, души не чувствовали; видели они только лицо морщинистое да шею худую, видели плечи сутулые. Слов ласковых не слышали, а слышали голос как бы надтреснутый. А когда-то голос – как сталь был!.. Старел все, старел этот красивый человек, по девушкам милым тосковал. Потом, видно, со старостью смирился, иной смысл в жизни нашел; в монахи постригся. Очень набожен был монах Игренище и кроток. Довольствовался малым: хлебом и водой. В духовных беседах с братьями, с настоятелем преуспел. Умом, благочестием, возвышенностью помыслов прославился. Ученики у него появились и последователи. Каждое слово его ловили, беседы его друг другу пересказывали...
Дух свой возвеличивая, старец Игренище плоть в строгости держал. Много постился, до изнурения молился, спал на жестком, в холодные ночи зяб...
Праведный, праведный старец! Уважали его настоятель и братия.
Временами ходил Игренище в паломничества. В Святых местах побывал, гробу Господню поклонился. Во многих бывал монастырях, мощам кланялся, реликвиям, с другими старцами говорил.
По селам и городам милостыньку старец Игренище собирал. Бывало много давали ему милостыни – встречались щедрые люди. Но Игренище много не брал, а только чтоб дух поддержать, чтоб не слечь при дороге, – луковку у одной хозяйки возьмет, кочерыжку твердую у другой хозяйки, у третьей – хлебца крошечку. Тем и сыт. Кланяется, крестится, на добрые дела благословляет, желает здоровьица...
Восторженный такой дедушка был: красоту всегда подмечал...
Вот в одно село большое зашел как-то старец Игренище, в дом богатый постучался. В доме этом купец жил.
Услышал купец, стучит кто-то. Заглянул в окно. Смотрит, старец из монастыря пришел. Одежка ветхая на старце, лапти худые, веревкой какой-то перепоясан.
Кланяется старец, милостыню просит.
А купец этот не жадный был, кошелек достал:
– Вот тебе, дедушка, золотой!..
Благодарит Игренище, отказывается:
– Не надо мне, родимый, золотого! Дал бы лучше редьку горькую...
Удивляется купец, в кошелек свой заглядывает:
– Хорошо, отец, вот тебе рубль серебряный!..
Опять отказывается вежливо старец Игренище:
– Не нужно мне, добрый человек, рубля серебряного! Дал бы лучше капустки белой листок...
Пожимает плечами богатый купец, кошелек перетряхивает:
– Вот тебе, старик, пятак медный!..
Но не берет Игренище:
– И пятака мне не нужно. Дай лучше четвертинку свеклы красной...
Разозлился тут купец, кошелек завязал:
– Пойди тогда прочь, старец! На тебя не угодишь, право. То ему не надо, а это ему дай!..
И захлопнул купец окошко.
Вздохнул старец Игренище, дальше по селу поплелся. У плотника корочкой хлеба разжился; попадья на хлебушек ему маслица капнула; печник корочку посолил. На краю села на берегу тихой речки и перекусил слегка старец; водицей запил. Красоте реки порадовался. По дороге пыльной дальше пошел, благодарил Создателя и за милосердие людское, и за речку-красавицу, и за пыльную бесконечную дорогу.
А богатый купец тем временем все не мог про нищего старца позабыть. Мучился купец тем, что в порыве раздражения накричал на старца, что прогнал его. А мог бы ведь дать ему, что тот просил. Девку ведь только кликнуть надо было! Вон она кружится на кухне...
Вздыхал купец:
– Ох, покарает меня Господь! Нищему в милостыне отказал, для немощного старца редьки пожалел!.. Теперь не будет удачи в делах и сам я, подобно старцу тому, пойду христарадничать по белу свету!..
Мучился, мучился купец, потом думает: нельзя так оставлять! Повернулся к кухне:
– Иди-ка сюда, девушка!
Прибежала на зов молодая красная девица. Хорошая это была девица, заметная. Глазки все книзу держала, но коли вскидывала их – обжигала. Некая дьяволинка в девушке этой была...
Говорил ей купец:
– Ты на меня, девушка, не гляди. Ты меня слушай. Сейчас корзиночку возьми. В нее редьки горькой три штуки положи, кочанчик капусты побольше, а также свеколки красной сладкой – сколько влезет. И скорей за село беги! Нищего старца Божьего человечка догонишь, останови его, в ножки поклонись, с добрым словом милостыньку отдай.
Девушка эта быстрая была, на ножку легкая. Корзинку собрала, платочком накрыла. Скоро выбежала за село, скоро старца догнала и в спину ему кричит:
– Постой-ка, не спеши, дедушка! Купец богатый тебе милостыньку послал...
Услышал Игренище звонкий голосок, повернулся:
– Ах!..
Ах, как понравилась эта девушка ему, старому! Дрогнула душа, застучало по-молодому сердце. Спешит к нему красавица по пыльной дороге... Ах, сколько красавиц к нему так спешили когда-то! А возле дороги-то поле ржаное, а рожь высока, а во ржи примнешь пятачок – так уютно, так мило с девицей. О, старые годы! О, годы былые!.. О, наслаждение и утехи!.. Уж не вернется это, не вернется...
Огляделся Игренище по давней привычке. Поле ржи кругом. Но кто-то там в поле будто мелькнул... Нет, не мелькнул кажется, выглянул. Глазки масляные, нос – пятачком, сверху – рожки...
– О, Господи! – перекрестился старец Игренище. – Искушает лукавый!..
Девушка тут ему поклонилась, к ногам его корзинку поставила, глазки на него подняла.
Вздрогнул старец, как в глаза ее заглянул. Только что беса во ржи он видел, а теперь этот бес на него прямо смотрел... Нет, стояла-то перед ним красавица девица, служанка кухонная, поваренная. Но из девицы-то, из чарующих прекрасных глаз ее самый настоящий бес выглядывал. И манил старца бес, мысли ему путал, вкрадчивым мягким голосом говорил:
– Оглянись на четыре стороны! Видишь, никого!.. Вы вдвоем на дороге. Посади эту девушку в мешок и в монастырь неси в келейку свою. Ты, милый друг, не представляешь, как преобразится келейка...
Побледнел старец, опять креститься начал:
– Свят, свят!..
А девица-красавица, служанка поваренная под локоть старца берет, в глаза ему заглядывает:
– Тебе плохо, дедушка?
Лицо ее близко-близко... А губки-кораллы такие чистые, такие манящие и волнующие! А дыхание ее... О, Боже! Оно пахнет молоком!.. Забыто это все, забыто... Нет, не забыто! Вот улыбнется сейчас она, и покажутся зубки-жемчуга.
Улыбнулась красавица, показала прекрасные зубки:
– Ух, как напугал ты меня, дедушка!
А из глаз-таки глядел дьявол – глядел окаянный, буравом сверлил, подначивал:
– Вон валяется старый мешок при дороге. Как раз поместится в него бесовка! Хватай красавицу, пока не видит никто. Или не знаешь, как монахи-праведники девушек к себе в обитель в снопах носят? А ты в мешке...
Велико искушение было, неодолимо. Молитвы принимался шептать старец, да сбивался на третьем слове. Новые начинал и опять сбивался – на втором слове.
Девушка ему в руки корзинку подала, ласково улыбнулась:
– Я тебе, дедушка, от себя ягодку положила...
И такой от красавицы повеяло свежестью – юностью что ли! Не выдержал Игренище, сдался дьяволу. По сторонам оглянулся, девицу схватил и в мешок ее засунул...
Кто-то хохотнул во ржи, над колосьями рожки мелькнули, дробно застучали маленькие копытца. Но не слышал этого старец, ибо кровь играла, шумела-стучала у него в ушах.
Не так уж и тяжела оказалась красавица. Была покладиста – смирно сидела. Взвалил Игренище мешок на плечо и потащил в монастырь. Корзинку с редькой горькой, капустой и свеклой забросил в рожь – не рад был овощам, был рад красной девице поваренной.
Ах, старец, старец! Может, последнего испытания и не выдержал. На другой бы день в рай попал.
Всех обманул, с дьяволом в сговор вошел, совесть свою убаюкал. Уважил плоть. И она возликовала, плоть, взыграла! Совсем легоньким показался мешок. Чуть не бегом возвращался Игренище в монастырь...
Но от Господа Вседержителя разве укроешься, плут? Разве спрячешь душу грешную? Накажет, накажет Господь...
Вдруг глядит Игренище, навстречу ему ребята десятильниковы едут – те, что налоги с монастырей собирают. Трое ребятушек молодых на конях крепких. Остановили старца, спрашивают, на мешок косясь:
– Что несешь, почтенный?
Поклонился им Игренище:
– Редечку горькую, ребята, несу, листок капустный да свеколки четвертинку. Что еще старику надобно?
Переглянулись десятильниковы ребята:
– Так много ты милостыни собрал?
Кивает Игренище, глаза прячет:
– Собрал, ребятушки, на всю братию собрал! Есть еще окрест добрые люди.
А ребятам десятильниковым лень было с коней сходить. Говорили они:
– Развяжи мешок, покажи...
Начал Игренище мешок развязывать. Да сделал вид, что не развязывается он:
– Узел затянулся, ребятушки, мне его не осилить. Отпустили бы вы меня, добрые молодцы! Милостынька у меня в мешке: редечка, капустка, свеколка красная...
Опять переглянулись десятильниковы ребята. Меж собой переговаривались:
– Отпустить, что ли? – один сомневается. – Старик он и есть старик.
– Может, и отпустить, – говорит второй увереннее. – Что со старика взять?
– Отпустим, конечно! – кивнул третий. – Только проверим!..
И в мешок сабелькой со всего маху ткнул...
Редька тут горькая в мешке рыхнула, капустка белая скрипнула /или вскрикнула?/, из красной свеклы обильно сок потек...
Сказали десятильниковы ребята:
– И правда, милостынька! Правда, свекла! Богато, дедушка, собрал! На всю братию... Полагается налог заплатить. Вот и плати, почтенный.
И все трое к старцу руки протянули.
Покосился на мешок недвижный обмякший Игренище, в лице изменился. Потемнело от гнева лицо. Жаль было девушку-красавицу! Так глупо с жизнью рассталась!..
А молодцы все руки тянули, плетьми красноречиво поигрывали...
Подавил свой гнев, взмолился Игренище:
– Ребята дорогие, зачем меня, старца, обижаете? Меня обидеть – вам корысть не получить! Не могу сейчас заплатить налог, нет с собой ни копеечки... Лучше вы в монастырь ко мне Боголюбов в гости пожалуйте. Там я вам хорошо заплачу: первому дам пуховый колпак – век носить, не износить; второму дам кафтан камчатный – он весь во тетивочку выстеган; а третьему дам зеленые сапожки сафьяновые с подковами толстыми. Рады будете, молодцы!..
Согласились ребята десятильниковы, отпустили старца. Сказали, что заглянут непременно в Боголюбов монастырь. И своею дорогой поехали.
Спрятался в каком-то овражке Игренище, мешок развязал... и ахнул! Не было в мешке никакой красной девицы, а был черный козел, саблей заколотый. Рожки и копытца синим цветом отливали, в глазах мертвых как будто горели холодные искорки. И язык торчал – змеиный...
Бросил старец мешок, креститься начал истово. Про Бога вспомнил. Потом к монастырю припустил. В убогой келейке своей затворился, с утра до вечера грешок замаливал. Ни братия до старца достучаться не могла, ни сам настоятель. Епитимью на себя Игренище наложил.
Вот день-другой проходят, являются в монастырь десятильниковы ребята, спрашивают у привратника:
– Есть ли у нас такой старец Игренище?
– Есть, – кивает привратник, – Почтенный старец. Только вот уж который день из келейки своей он не выходит. Уж боимся за него. Годы-то преклонные!..
Дело было меж заутреней и обедней. Пошли ребята по монастырю: ходят, у монахов про келейку знакомого старца спрашивают. Показывают иноки, куда идти.
Тут услышал Игренище, что какие-то люди разыскивают его, вышел из кельи – пасмурный, бледный. Встретил ребят десятильниковых. Очень ласково с ними заговорил:
– Приготовил я для вас подарочки, ребята хорошие. Но только заходить ко мне вам по одному придется, ибо келейка совсем тесная у меня: только и места, что для топчана узкого да для человека коленопреклоненного.
Засмеялись, переглянулись довольные ребята:
– Как скажешь, дед! Нам без разницы: что по одному подарки принимать, что всем троим сразу.
Кивнул Игренище, на часы монастырские показал:
– Один сейчас ко мне войдет, другой через четверть часа, третий еще через четверть. Так мы и выйдем из затруднения!
Тот из ребят, что побыстрее был, посмекалистее, первым в келью вошел. Глянул: на топчанчике лежит колпак пуховый! Да такой ладненький! И, видать, теплый. Схватил молодец колпак этот, стал его разглядывать, ощупывать. А не видел, что Игренище из угла темного взял пудовую булаву.
И огрел старец молодца той булавой, проломил ему голову. Сказал ласково:
– Вот тебе, молодец, колпак пуховый! Век его носить да не износить...
Затолкнул молодца под топчан. Кафтан на виду положил, стал ожидать другого молодца.
А снаружи ребятушки стояли, на часы монастырские поглядывали. Часы те точные были. Четверть часа показали. А дружок, что за колпаком к старцу вошел, все не выходил. Посоветовались друг с другом ребята, решили, что другой выход из кельи есть. Подумали – пора второму уже заходить.
Вошел второй молодец в келью. Смотрит, такой расчудесный кафтан на топчанчике лежит, прямо в руки просится – камчатный, тетивочкой стеганный! Протянул к кафтану руки молодец, тут и оглушил его Игренище булавой пудовой. Спину молодцу оголил, плеточку шелковую достал и отсчитал бедняге полтораста ударов. Всю спину белую разрисовал:
– Это тебе, молодец, кафтан камчатный, шелковой тетивочкой стеганный! Будешь поминать старца Игренища...
Ровно четверть часа старец молодца стегал, потом запнул его под топчан, сапожки сафьяновые на видное место выставил. Сел у оконца, третьего молодца ждет.
А третий из ребят десятильниковых все на часы точные смотрел. Слышал, будто что-то стучит где-то (это удары плети раздавались), да думал, часы это постукивают... Вот четверть часа опять показали монастырские часы, а дружок его, как и первый, все не выходит. Тогда решил молодец, что, верно, другой выход из кельи старца есть; подумал, ребята уж снаружи где-нибудь дожидаются, подарками похваляются. Пора и ему входить!..
Вошел этот третий молодец в келейку убогую, увидел сапожки из сафьяна зеленого. Кроме сапожек, будто завороженный, ничего не видит. Подковки толстые разглядывает, головой восторженно покачивает, прищелкивает понимающе языком.
А старец Игренище тут ему булавой пудовой ноги и переломил:
– Это тебе, любезный, сапожки сафьяновые. Век будешь помнить сапожки мои! Носить тебе их, не износить.
Так и кончается сия старина. Кто в ней развлеченья искал, может, нашел развлечение. А кто-то, развлекшись, и поразмыслит. На вопросы простые всяк по-своему ответит: как старца Игренище Бог наказал? и за что он наказал ребят десятильниковых?
Кто ответит – тот и молодец!