Русские Богатыри

 

 Богатырское слово
Василий Игнатьевич и Батыга
Суровен Суздалец
Сухматий
Королевичи из Крякова
Братья Дородовичи
Данила Игнатьевич и Иванушка Данилович
Ермак и Калин-царь
Саул Леванидович
Михайло Козарин
Калика-богатырь
Авдотья Рязаночка
Камское побоище
Соловей Будимирович
Дюк Степанович
Чурила Пленкович
Иван Гостиный сын
Про Ивана Гостиновича
Данило Ловчанин
Ставр Годинович
Иван Годинович
Глеб Володьевич
Иван Дудорович и Софья Волховична
Сорок калик со каликою
Василий Буслаевич
Садко
Садко, купец новгородский
Садко купец, богатый гость

 

БОГАТЫРСКОЕ СЛОВО

Всякому известно, что посреди неба разлито бескрайнее мировое море. В какую бы сторону ты ни плыл на самом большом корабле, пределов того моря не увидишь. Это бесконечность! Как и само небо, усеянное звездами.
Посреди мирового моря – на четырех китах покоится земля. Прекрасное творение Создателя! Здесь и леса: темные, дремучие, непроходимые, страшные, а также иные – светлые рощи березовые, тихие, задумчивые; золотистые сосновые боры, величавые дубравы, грустные ольховники... Здесь и горы: устремленные в небеса изломы земли; где-то старые горы, покатые – как бока отдыхающего буйвола, а где-то молодые, у коих пики один другого выше, и острые – как клыки молодого волка. В горах скрыто богатств несметное множество... И текут по земле ручьи и реки, и голубеют озера. Пышут жаром пустыни, дышат холодом ледники, курятся вулканы...
А посреди земли, известно, – Русь. Пролегла золотым поясом меж Востоком и Западом, от Белого моря до Черного. Прекрасная страна городов! От одного города до другого всего день пути, а то и меньше. Выйдешь из ворот, лес пройдешь, поле переедешь, глядь – уж нового города ворота блестят медью. Позади тебя малиново звонят колокола, а впереди красно отзываются. Пробовал кто-то сосчитать русские города – со счета сбился, пробовал завоевать – под одним из них голову сложил. До сих пор не сосчитаны города. Да и как их сосчитать, коли не успеешь до конца дойти, а уж в начале новые города вырастают!.. Поведал захожий сказитель, что дал Творец своим ангелам лукошко. А в лукошке – пестрые камушки, семена городов. И велел Господь засеять камушками землю – равномерно засеять, чтоб на Востоке было, как на Западе, чтобы повсюду воссияла красота. Полетели над землей ангелы, да рассорились дорогой, побранились: каждому хотелось камушки-семена разбрасывать – сеять города. И выронили волшебное лукошко. Так просыпались камушки в середину земли, на святую Русь, и начали здесь подниматься города без счету.
Верно, самый красивый камушек – не иначе бриллиант –упал на берег Днепра, на крутые каменные горы. И вырос здесь город – первый из городов, и из городов великолепнейший, всем иным городам – Мать. Имя ему Киев!.. Как небосвод вокруг Прикол-звезды, северной красавицы, крутится, так вся Русь строит свою жизнь вокруг стольного Киева. Князья и бояре из удельных княжеств к Киеву на поклон идут; купцы на киевские торги отовсюду съезжаются; сильнейшие богатыри киевскому князю служат; богомольцы к киевским святыням на коленях ползут. Киевское войско за всю Русь в ответе, рубежи от врага оборонит, покой государства поддержит; соблюдет порядок – спесивого князька поставит на место. Многие зарились на киевский престол, удерживались достойнейшие...
Стольный город – как солнце. От него дороги, как лучи, во все стороны.
В середине Киева на высокой горе стоят каменные княжеские палаты. Крепкими стенами окружены с узкими бойницами, с высокими сторожевыми башенками. Вокруг княжеских палат привольно раскинулись дворы боярские, подворья воеводские. Тоже все сложены из белого камня. Чуть ниже по склонам – дома-замки дружинников. Иные из камня дома, иные из дуба. Рядом храмы стоят, монастыри. Купола церквей – сплошь сусальное золото. На воротах – где резьба, где искусное литье.
Под горой – посад. Деревянные дома, деревянные мостовые. Тесно застроенные кварталы, кривые улицы, торжища, пристани, склады, храмы, лавки, мастерские, кузницы... Царство ремесла, царство купечества!.. Стучат колеса телег по дубовым плахам мостовых, перекликаются кормчие на реке, зазывалы в торговых рядах нахваливают товар; где-то постукивают молоточки чеканщиков, где-то оружейник стучит молотом; здесь горшечник, вращая гончарный круг, себе тихонько напевает песню; там ювелиры, эмальеры творят волшебство, тут корабелы работают долотами; на околице скоморохи устроили представление. Иностранные купцы сидят по подворьям: греки, фряги, турки, немцы, поляки, варяги...
На пристанях от зари до зари оживление. Едва отчалит какая ладья, на ее место причаливает новая. Погрузка, разгрузка... Так и снуют челядины с мешками, с тюками на плечах. Разодетые в шелка важные торговцы ведут товарам счет, сверкают серебряными да золотыми пряжками, записывают что-то в толстые книги.
Как ударят в Верхнем городе колокола величаво, так отзовутся на звон колокола посадские. И будто растекается колокольный звон по Киеву сверху донизу. От церкви Десятинной начинается, от первого каменного киевского храма, и кончается за колокольнями пригородных слобод. Тогда весь люд на минуту затихает, слушает звон – слушает с гордостью. В каком еще городе услышишь подобное благозвучие?
Над Днепром – широким, как море, – проносятся легкокрылые чайки, теряются в дали. Серебрится под солнцем вода. Белые облака наплывают с севера. А может, не облака? Приглядишься: это ладьи плывут из полуночных краев. Раздуваются паруса, ударяют по водной глади весла. Заморские гости прохаживаются по палубе, стольный Киев выглядывают. И с юга по Днепру поднимаются корабли; на парусах – орнаменты затейливые, на снастях разноцветные флажки. Тяжело гружены корабли: много на них товара. Много и гостей. Кроме товаров, везут и вести из далеких стран, из других городов, тоже известных, подобно Киеву, – из Рима, Александрии, Иерусалима, Константинополя...

В славном стольном граде Киеве, в палатах роскошных белокаменных собрал князь Владимир Всеславич своих лучших богатырей. Рассадил их, витязей славных, по резным, расписным лавочкам, одарил золотыми колечками с жемчужными вставочками, поднес по кубку зелена вина, наговорил речей ласковых. Сидели богатыри рядком на лавочках, чудными колечками любовались, зелено вино пригубливали, слушали сладкие речи. Понимали, что позвал их князь не величать-нахваливать, не подарками, не угощениями ублажать, а пригласил по делу. Ждали витязи, когда перейдет Владимир к главному. Друг на друга поглядывали, томительно вздыхали, не перебивали государя.
Вот сказал наконец Владимир все хвалы, с престола золоченого поднялся, принялся по палатам похаживать. Погрустнел лицом. Остановится князь у оконца, на речное раздолье посмотрит, бороду пригладит рукой и опять взад-вперед расхаживает, печальные глаза прячет.
Вот говорит князь:
– С севера принесли нам купцы добрые вести: варяжские короли, храбрые конунги, шлют в Киев дары. Сельдь нам шлют в бочатах, медь и серебро в слитках. Поклоны передают... А вот с юга недобрые пришли вести. Царь Константин худое замыслил. Говорят купцы, что призвал к себе во дворец византийский повелитель сильнейших богатырей – числом сорок два. И будто велит Константин этим богатырям к походу готовиться. Посылает на Киев – город разрушить, а жителей в плен увести...
Покачал головой Владимир Всеславич, поглядел на нахмурившихся витязей, продолжил:
– Если не выдумка сия весть, то плохо дело! Во всем мире известна удаль византийских воинов. Нелегко будет от них русские вотчины оборонить. Может, многие полки на поле битвы положить придется, многих потерять богатырей... Поэтому к вам, моя храбрая дружина, просьба великая у меня: нынче из Киева не разъезжаться, быть наготове – кольчуги не снимать, коней не расседлывать. Сберегите стольный град и все мои вотчины!..
А всей-то дружины в палатах собралось что семь славных русских богатырей.
Ответили витязи князю Владимиру:
– Государь! Странно слышать нам эти речи: кто-то на Русь походом собирается и быть побитым не боится. Уж не помним, когда такое прежде бывало!
Потом еще так сказали богатыри:
– И к слухам прислушиваться нам не пристало. Много чего наговорят приезжие купцы, а наши разнесут, чего-то от себя приплетут, добавят красного словца для впечатления... У страха глаза велики! Может, царь Константин и не помышляет о войне; может, он с четырьмя витязями на охоту собирается, а мы уж слышим про поход сорока двух богатырей... Не будем печалиться-кручиниться, не будем слухов бояться! Ты лучше, государь, отпусти нас в чисто поле. Мы поедем, все толком разузнаем. И будут тебе прямые вести! А еще лучше приведем тебе, князь, языка!.. И этим князю киевскому угодим и учиним ему великую славу. Себя же, добрый государь, в честь введем. Нашему государству будет достойная похвала, а диким вражеским ордам – острастка!
И с другой стороны рассудили богатыри:
– Сторожами мы б, конечно, могли быть. Да не хотелось бы нам сторожами прослыть! Принижает это достоинства истинных богатырей.
Вот имена их, этих славных воинов:

богатырь Илья Муромец, сын Иванович,
богатырь Добрыня Никитич,
богатырь дворянин Залешанин серая свита,
золоченые пуговицы,
богатырь Алеша Попович,
богатырь щата Елизынич,
богатырь Сухан Доментьянович,
богатырь Белая Палица (его полное имя:
Белая Палица, красным золотом украшена,
чечьим жемчугом унизана, посреди той палицы
камень – самоцветный пламень).

Задумался князь над словами богатырей. Долго молчал, не хотелось ему отпускать лучших своих воинов далеко от Киева.
Те опять подступились к Владимиру:
– Отпусти, государь! Не хотим сторожами на сундуках сидеть; хотим в чистое поле поехать, побить полки вражеские. Соскучились руки по битве. Доспехи ночами уныло гудят –тоскуют без сечи... Отпусти, князь, в поле раздольное. Мы тебе прямые вести отведаем, мы тебе приведем доброго языка. Все расскажет тот язык о замыслах царя Константина.
Покачал головой Владимир Всеславич:
– Ой, не дело говорите, богатыри! Не по-государски мыслите, а мыслите вы, как воеводы, кои дальше своего полка и видеть не хотят... Мне понятны обиды ваши, мне понятны тщания, с коими честь свою уберечь хотите. Но поймите и вы князя своего. Не время вам сейчас далеко отъезжать, нельзя вам меня, государя, оставлять одного в Киеве! С часу на час ожидаю я тех сорока двух богатырей, что, мечи обнажив, спешат к нам из земель византийских, хотят Русь под себя подмять... Разумнее будет вам, добрые богатыри, на околицах киевских затаиться и поберечь от врага мои вотчины. Поверьте, не долго придется вам ждать сторожами. И в смелости вашей никто не усомнится.
Выслушав эти слова, очень закручинились славные богатыри, но больше князю не возражали, ибо все уже сказали слова. Поклонились – ударили челом – Владимиру Всеславичу, вышли во двор к своим добрым коням, начали набрасывать на них дорогие потнички, черкасские седелышки, начали подтягивать белые шелковые подпруги. У всех пряжки золотые да серебряные. Сбруя у коней нарядная. Потом надели богатыри доспехи крепкие, взяли с собой тяжелые палицы булатные и другое кое-какое оружие. И, взобравшись на коней, поехали прочь из Киева. По улицам проехали – улиц не заметили, околицы миновали – только вздохнули, выехали в чистое поле. Расправили плечи, дышали вольно. Известное дело, тесно богатырям в княжеских палатах, а на просторе – благодать!
Ехали по полю, говорили меж собой богатыри:
– Лучше бы мы, братья, этого позора не слыхали! Неужели князь нам эти слова в глаза говорил? Сторожами сидеть!.. Да и простому человеку, деревенскому мужику лапотному и то зазорно исполнять такое поручение! Разве что презренному челядину-рабу или какому убогому или дряхлому старику... А тут богатырям такое сказать! Нет, не тот стал князь!
Ехали богатыри, обижались:
– Разве плохо мы до сих пор службу служили? Разве пропустили к Киеву хоть одного недруга? Дали ли хоть однажды повод усомниться в наших доблестях? Нет!..
– Видно, не доверяет нам князь или боится византийского государя. А что его бояться? Сорок два богатыря? Сорок два силача-великана? Так ведь на всякого силача найдется еще более сильный. Вот мы, например!..
Тут и говорит Илья Муромец своим товарищам:
– А что, братья, нам князя нашего слушать? Его дело мыслить государски да, своего добиваясь, в чем-то позорно уступать. А наше дело – мыслить богатырски и, ни в чем не уступая, честь беречь.
Согласились богатыри с этой правильной мыслью. А Илья Муромец, старый казак, предложил:
– Чем на киевской околице сидеть при дороге в пыли да ждать на себя чужих богатырей, не лучше ль нам им навстречу поехать. Где-то в поле и свидимся. Говорят, что богатыри византийские храбры чрезмерно да удалы несказанно. Вот мы и оценим их храбрость и удаль! Поедем же, друзья, времени не теряя! И станем Богу молиться, чтоб нам помощь послал с недругами не дал разминуться.
По душе пришлись побратимам эти разумные речи. Повеселели богатыри, шпоры золоченые вонзили коням в бока и поскакали на запад. По степи широко разъехались, дабы дерзкого ромея-византийца не пропустить.
Долго ехали богатыри; через много рек переправились, через многие горы перевалили. И степи, и озера видели, и не раз выезжали к берегу моря, пока наконец не достигли рубежей гордой Византии. Чтобы воинов ромейских в крепостях не смущать, свернули с дороги русские богатыри и много дней ехали по горам, по диким, безлюдным местам. Кормились охотой, лакомились ягодой; жажду утоляли из студеных горных ручьев. Однажды заблудились, с горы на гору ходили, темными ущельями пробирались. Много красот насмотрелись: и водопадов, и чудной формы скал. Набрели на тропинку, по ней вышли к чьему-то винограднику. А за виноградником увидели на зеленом склоне горы большую отару овец. Рядом с отарой – пастушок в плаще из овчины и в высокой шапке. Играл пастушок на свирели. Красиво играл. Не хотели богатыри игру его нарушить, притаились в буковом лесочке, слушали. По музыке за время похода истосковались.
Ходили по склону овцы, щипали траву. Позванивал колокольчик, грустно играла свирель. Премного искусен был тот пастушок. Но скоро выяснилось, что вовсе и не пастушок то был, а пастушка. Смолкла свирель, шапка скатилась в траву, разметались по плечам длинные каштановые волосы. И запела девушка чистым приятным голосом:

Гордился князь Петр, хвалился:
"Нет любы моей прекрасней!
Краше вилы моя люба!"
Услыхала вила лесная,
Во двор к Петру прилетела,
Вызвала, Петрову любу:
"Выходи, Петрова люба,
Давай рассмотрим друг дружку!"
Отвечала виле Ела:
"Подожди немного, вила,
Пока я, молодая, оденусь!"
Надела червленое платье,
А на голову – бисерную корону,
На руки перстни златые,
Бока затянула шелком.
Словно солнце из-за леса,
Так и Ела к виле вышла.
Увидала Елу вила,
Сказала белая вила:
"Прочь поди, Петрова люба,
Ведь ты мне ранила очи!
Когда мать тебя породила,
В золотой люльке качала,
Самого лучшего шелка
Твои пеленки были,
Укачивали тебя братья,
Они с тобою играли,
Кормилицы грудью кормили,
Гулять тебя выносили.
А меня родила вила,
Завернула в лист зеленый;
У меня пеленки были
Из этой травы зеленой;
Для меня были постелью
Тонкие веточки ели;
Какой ни задует ветер,
Тот меня и качает,
Какой ни падает камень,
Тот со мной и играет;
Какой ни польется дождик,
Тот меня и накормит!"

Поглядели друг на друга, вздохнули богатыри:
– Нежная песнь, за сердце берет. И речь почти как наша, понятна без толмача. Прекрасен голосок!
Алеша Попович, известный почитатель и ценитель девичьей красоты, пригорюнился, головой покачал:
– Ах, кабы не наш поход, братья, задержался б я тут. Я б не волком сидел в буковых зарослях, я б ягненком в отаре ходил да о пастушкины ножки боками терся. И слушал бы с утра до вечера ее дудочку, и внимал бы ее песням!
Тут вышли богатыри из лесочка и направились к пастушке. Увидели: та была прекрасна, как и ее голосок, и нежна, как ее песнь.
Не испугалась пастушка незнакомцев. Шапку только с земли подняла и волосы под нее спрятала.
Сказал Илья Муромец:
– Заблудились мы, девушка, в этих горах. Подскажи, как выбраться из долины, где искать перевал.
Алеша Попович девушке ласково в глаза заглянул:
– А лучше проводи нас, красавица! Брось овец, никуда они с этой горы не денутся. С нами тебе хорошо будет, мы много знаем приятных слов. И свои споем тебе песни! Есть у нас Добрыня Никитич, лучший в мире гусляр; есть и дворянин Залешанин, за словом не полезет в карман, много он знает баек и затейливых историй; есть и Алеша Попович у нас – в каждой красавице видит богиню: вечерок прогуляешься с ним, не пожалеешь, целую жизнь вспоминать будешь с взволнованным сердцем.
Улыбнулась Алеше пастушка, блеснули зубки-жемчуга:
– Вижу я, что вы люди не злые. Вижу, вы достойные мужи и добрые молодцы. Не обидите пастушку в горах!.. Дорогу вам однако сейчас не скажу и не поведу к перевалу. Домой к себе витязей приглашу: накормлю, напою. А выведет вас из долины муж мой – князь Петр...
– Ах, кабы не муж!.. – вмиг погрустнел Алеша. – Какая злая у меня судьба! Все-то я иду по пятам за чужими женами, и никак не иду впереди собственной невесты.
– Не печалься, добрый молодец! – успокоила его пастушка. – Много красавиц в нашем краю, будет тебе с кем вечерок провести, будет с кем помиловаться под луною.
Илья Муромец сказал:
– Если, красавица, муж твой князь Петр, то ты, должно быть, и есть та Ела, о которой мы слышали в песне.
Кивнула пастушка, повела за собой богатырей с горы. Лицо красавицы сделалось печально:
– Жили мы прежде в большом городе, в мраморном дворце. Муж мой Петр правил в своем княжестве разумно. Подданные его жили в достатке, ни на что не жаловались. Много работали, но и о праздниках не забывали. Счастливая была жизнь! И в селах, и в городах люди любили своего князя – даже слагали о нем песни. Но однажды нарушены были мир и покой: приехал к нам в гости любимчик царя Константина – Тугарин Змеевич. В первый день Тугарин вино пил, все подвалы опустошил. Во второй день у князя Петра отца и мать убил, сказал, что случайно: поворачивался и ненароком задавил. На третий день нас из дворца выгнал, сам на трон сел. И который уж год Петровым княжеством правит. Да не с трона правит, не из нашего дворца, а из константинопольских конюшен, с ипподрома царьградского. У ног Константина на лавочке Тугарин сидит, к ногам Константина и наше вольное княжество положил. Народ наш бедствует, а мы вот здесь, в долине живем, в старой хижине. Я овечек пасу, князь Петр охотится в горах... А Тугарина разве одолеешь? Ведь за ним стоит Константин.
Пока рассказывала Ела эту грустную историю, подошли они к хижине, что стояла под высокой скалой. Коней привязали к старому каштану. В хижине усадила красавица богатырей за стол. Едва уместились все семеро: уж очень плечи широки, уж очень тесна хижина. Потчевала хозяйка гостей молодым вином и овечьим сыром.
Скоро и князь Петр вернулся с охоты. Радушный он оказался хозяин. Гостям был рад. Запек на вертеле козла, подстреленного в горах. Не почитал за унижение князь гостям прислуживать. Спрашивал Петр, из каких земель едут витязи и куда. О своем народе, о своей стране много рассказывал. Но ни слова не сказал о врагах, умолчал и о коварном Тугарине. Ночевать оставил русских богатырей, а рано поутру повел их к перевалу. Звал заехать их в гости на обратном пути, от монет, золотых и серебряных, отказался.
Как расстались с Петром, долго ехали богатыри в молчании. Спустились с перевала и сказал Илья Муромец, старый казак:
– Достанем мы этого Тугарина...
Добрыня Никитич кивнул:
– Все конюшни константинопольские развалим!
Дворянин Залешанин улыбнулся:
– Хитростью действовать надо.
Богатырь Белая Палица возразил:
– Вот еще! Хитрости измышлять, напрягаться! Палицей Тугарину дать по голове – и вся недолга!
Засмеялся Алеша Попович, подмигнул побратимам:
– Мы хотели привезти Владимиру языка...
Скоро выехали богатыри на широкую дорогу, мощенную каменными плитами. Заставы ромейские уж остались позади.
Быстро кони бежали, звонко цокали подковы. Реки и ущелья переезжали наши путники по мостам. Дивились на окружающие красоты. Сбросят камень в ущелье и слушают, головы склонив, когда тот о дно ударится. Слушают богатыри да считают: сорок, сорок один, сорок два... Глубоко!
Головы задирали, шапки придерживали. Смотрели на горы, поражались. Вспоминали Киев – он тоже на горах, но разве то горы по сравнению с этими! Горки малые...
Громоздились до облаков горы греческие. А иные возвышались и над облаками. Столбами стояли. Отвесные стены пугали глаз. Редкие птицы выше этих гор поднимались, редкие птицы осмеливались на вершинах их вить гнезда.
И еще вот какое чудо видели богатыри: на самых высоких горах, на тех исполинских каменных столбах были построены монахами монастыри! Над облаками у самого царства Божия, на последней ступеньке у престола Творца... Жили иноки в тех монастырях обособленно, на грешную землю спускались изредка по веревочным лестницам. Половину времени проводили в молитвах, половину – в трудах; строили монахи и перестраивали – тесали камни; возделывали крохотные огороды в поднебесье; писали книги.
Чем ближе к Константинополю, тем шире становились дороги, тем многолюднее на них было. Торговцы, гонцы, послы, беженцы, паломники, монахи, бродячие шуты, иконописцы, воины, строители... Пешие и конные, с арбами, груженными товарами, с тележками, волокушами... Вереницами шли слепые, больные, увечные. Известно: премного умны, искусны, сведущи греческие врачи; чудодейственны константинопольские святыни.
Не доезжая двенадцати поприщ до византийского стольного града, выехали наши богатыри к Смугре-реке. Возле моста увидели: идут им навстречу двенадцать человек – истинных великанов, цареградских богатырей. Всю дорогу заняли – не объехать. А платье на них ветхое, выцветшее – калицкое. Дыра на дыре, заплата поверх заплаты.
Подъехал к этим каликам перехожим Алеша Попович млад и говорит:
– Братья вы милые, калики перехожие! Не знаю, как вас звать-величать, ибо впервые вижу. Но обращаюсь со всем уважением! Дали бы вы нам свое платье калицкое, а у нас взяли бы наше платье светлое. Не в убыток вам будет, поверьте, такой обмен.
Вышел тут вперед один дородный калика, поклонился богатырю:
– Удивляешь ты меня, Алеша Попович! Старого знакомца не признать!.. Разве не встречались мы с тобой, разве не известны тебе мои имя, отчество? Вспомни: я Никита Иванович, родом карачевец. Славно мы с тобой когда-то по Чернигову погуляли: медов попили всласть, ни одной девицы вниманием не обошли. Да мало нам тогда показалось девушек, и мы с тобой в Суздаль подались...
Что-то припомнил Алеша Попович, кивнул:
– Не столь уж и велика Русь для таких молодцев, как мы с тобой. Непременно должны встретиться: не в Киеве, так во Владимире. Да мало ли городов!..
Так говорил Алеша, а сам все ветхие наряды на каликах разглядывал. Думал: видно, знавали эти люди и лучшие времена. То тряпье, что на их плечах лохмотьями висело, было когда-то дорогим платьем парчовым – из венецианской ткани с цветными узорами. Потрепала, значит, судьбинушка этих людей, далеко от дома закинула. Стояли калики гурьбой, палицами поигрывали, прислушивались к разговору. А палицы у них были все вязовые, свинцом налитые. У Никиты же палица была из чистого золота.
Рад был встрече Никита Иванович:
– В Суздале же, помнишь, ватажку молодцов разогнали. Не понравились им на пиру наши речи, не понравилось, как на девушек их глядим. А девушкам-то мы и полюбились! Вот как бывает! Дружба у нас с тобой была крепкая, Алеша...
Тут Илья Муромец к ним подъехал, часть разговора слыхал. Такие он молвил слова:
– А раз дружба у вас была крепкая, Никита, то и браниться вам нынче не о чем, и приятелям твоим не стоит палицами поигрывать, на нас строго поглядывать. Поверьте, братья, не за что вам стоять! Вот вам наше платье светлое новое, дайте же нам свое платье – завидное калицкое!
Засмеялся Никита:
– Верно говоришь, государь Илья Муромец! Стоять нам не за что и спору чинить не о чем. Как не о чем было спорить тем каликам перехожим, у которых мы одежды сии завидные три дня назад на свои выменяли. Так уж они рады были дорогим шелкам-бархатам!..
Переглянулись тут Алеша Попович с Ильей Муромцем, поменялись с каликами платьем.
Добрыня Никитич подъехал. Кольчугу с могучих плеч стягивая, любопытствовал:
– Скажи, любезный Никита Иванович, зачем вы в Константинополь ходили? Зачем одеждами с каликами менялись?
Ответил дородный Никита:
– Одеждами менялись за тем же, что и вы: за калик перехожих себя выдать хотели – чтобы взоры сторожей цареградских за наши плечи богатырские не цеплялись. А ходили мы в город сей для князя Владимира прямых вестей отведывать. Хотели знать, сколько у царя Константина богатырей и собираются ли они идти на град Киев.
Покачал головой Добрыня Никитич:
– Выведали?
– Выведали, государь Добрыня! Слухи, что до Руси дошли, – верные. Немало у Константина богатырей. Сидят при царе да удалью похваляются; грозятся не сегодня – завтра в поход пойти, Киев наш на щит взять. Обещают византийские богатыри князя с княгинею в плен увести, а удалых русских витязей всех под меч положить. Хотят злато-серебро из покоев княжеских взять.
Говорит тогда Илья Муромец, старый казак, ко всем богатырям обращается:
– Слышали, друзья-побратимы? Вот за что хочу голову сложить: за государеву чашу и молитвы, и за его хлеб-соль щедрые!..
Здесь, платьем обменявшись, распрощались наши богатыри с перехожими каликами. Потайное место нашли под высоким берегом Смугры-реки и оставили там своих добрых коней и доспехи воинские. Взяли только каждый по булатной палице, спрятали их под одеждами.
Так, съезжали с дороги наши богатыри благородными воинами, а выходили обратно на дорогу перехожими каликами нищими, сгорбленными, охающими, как бы болезными да увечными. Тащились по дороженьке, прихрамывали. Друг на друга глядя, посмеивались над перевоплощением богатыри; под полами одежд придерживали палицы.
Шли, переговаривались тихонько – чтоб чужие не слышали. Обсуждали, как дальше быть.
Говорил Илья Муромец:
– Ради Бога, побратимы, будьте терпеливы к речам недругов. Умейте сдерживать ретивое сердце и остужать горячую кровь. Не открывайте врагу до поры своего истинного образа. Тогда будет сопутствовать нам удача: и дело сделаем, и домой невредимы вернемся.
Поддержал Илью дворянин Залешанин:
– Верно говорит наш старший побратим! Особенно пусть Алеша Попович над его словами поразмыслит. Всем известно, что Алеша млад, буде пьян или не пьян – все едино – пуще всех из нас охоч побраниться. Не сдержан, руглив. А как сядет на своего конька, так уж по сторонам и не глядит, не видит разницы: что в лачуге рыбака, что в палатах княжеских – всюду петушок во все горло поет, глазки закатывает.
Заулыбались богатыри:
– Да, Алеша наш и сердцем и разумом горяч. И беду чужую принимает как свою. Нужен за ним на пиру глаз да глаз, а в посольстве с ним ухо держи востро. Зато в битве легко можно положиться на Алешу...
Так, тихонько переговариваясь, изредка охая да ахая, потирая поясницу, подошли наши герои к стольному городу Византии – Константинополю.
Город этот славный поразил их и размерами своими, и великим множеством храмов, и великолепием иных построек, и многолюдностью. За широкими рвами, наполненными водой, возвышались массивные каменные стены. Над стенами поднимались величественные башни – квадратные и восьмиугольные. На башнях и стенах, у Золотых ворот изваяниями застыла стража.
По правую руку плескалась лазурное море – Пропонтида; по левую руку – тянулась на север городская стена, терялась в дымке; башням, казалось, не было числа. Там, дальше на севере, говорили другие путники, были еще ворота: ворота Пиги, ворота св. Романа, ворота Харисийские и прочие.
Долго стояли наши богатыри у Золотых ворот. Было здесь что рассмотреть, на что подивиться. Ухмылялись стражники при виде семерых дюжих мужей, остолбеневших при дороге, пораскрывших от изумления рты.
Начальник стражи крикнул:
– Эй, калики перехожие, безродные побродяжки! Что стали посреди дороги? Проходите, не задерживайте.
Так и взвился от этих обидных слов Алеша Попович, славный богатырь. Уж было за палицу схватился, намереваясь стражника-умника проучить, на положил Алеше руку на плечо старый казак Илья Муромец:
– Пойдем Алеша, не будем задерживать. Не будем и палицей махать у ворот. Нас поинтереснее ждет работа. Помнишь ведь поговорку, младший брат: садясь за жареного лебедя, не наедаются репой.
Согласился с побратимом Алеша Попович млад, остудил свой гнев и не стал со стражей невежливой задираться.
И вошли богатыри в Константинополь кроткими агнцами, глаза смиренно опустили долу.
Тем временем греческие стражники меж собой переговаривались. Один удивленно сказал:
– Вот так калики! Охают болезные, а у самих румянец во все лицо. Ахают увечные, а у самих руки-ноги целы. Всякой рванью прикрываются, пешими идут, между тем обуты в дорогие сафьяновые сапоги со шпорами. Я таких калик не видал еще!
Успокоил его другой стражник:
– Зато я уже видел таких калик! И не семь, а целых двенадцать. Три дня назад тоже проходили Золотыми воротами. И горбились, и хромали, и плакали. Да что ж в том особенного! Много приходит в Константинополь всяких чудаков!..
Да, на счастье наших богатырей это были не очень прозорливые, хотя и глазастые, стражники.
Так, вошли в стольный город Византии семь несчастных перехожих калик. И попали сразу на главную улицу, называемую – Меса. Широкая это была улица, людная. Дворцы по обе стороны стояли тесно – из белого и розового мрамора, с широкими ступенями, стройными колоннами, с бассейнами, в коих вода была волшебной голубизны и плавали золотые рыбки. Поражали воображение многие храмы – величиной и совершенством форм. На площадях стояли стелы и обелиски: какие-то с римскими письменами, какие-то – с египетскими.
Чародеи и фокусники развлекали досужий народ, где-то в тенечке философы поучали учеников, читали друг другу стихи поэты, загорелые, едва не черные от солнца каменщики возводили новый храм, торговки предлагали с лотков зелень и какие-то невиданные плоды, чернокожие рабы проносили по улице паланкины с господами, по двое, по трое прохаживались воины, блюстители порядка...
Так много было повсюду чудес, что герои наши скоро от них устали. За день и полгорода не обошли. Вечер застал их у галатского моста. Тут смотрели богатыри, как греки ловили на удилище рыбу. А другие греки ее тут же жарили и горячую продавали. Много жареной рыбы выменяли калики на серебряное кольцо. Наелись досыта, попробовали в одной лавке красного вина из бурдюка и по мосту перешли в Галату. Здесь, на подворье русского купца по имени Мефодий и заночевали.
Утром сказал купец богатырям:
– Сегодня у ромеев какой-то праздник. Весь день будут гуляния. Для бедноты, для странников на площадях наварят пищи в огромных котлах и будут кормить бесплатно. На ипподроме устроят скачки. И будет присутствовать на скачках сам царь Константин.
Хорошая это была весть. Так рассудили богатыри:
– Прийти в Константинополь и не увидеть Константина? От кого еще мысли царские узнать, как не от самого царя? Где еще разглядеть витязей византийских, если не на скачках?
И пошли богатыри прямиком на ипподром. А там уже народу – тьма. Сидят ромеи в рядах, пьют вино, кушают финики, косточки поплевывают. Ждут начала.
На особом возвышении, застланном дорогими коврами, на большом резном троне белейшего мрамора – царь Константин в пурпурных одеждах, в золотых сандалиях. На челе – корона червоного золота, вся усыпанная рубинами и изумрудами.
Возле трона – тоже мраморный стол. На столе – угощения обильные, блюда бронзовые, кубки золотые и серебряные. Рядом с государем любимчики-воеводы. Истинные великаны, богатыри Тугарин Змеевич и Идол Скоропеевич. К ногам царя, как собаки, жмутся, в глазки Константину заглядывают, улыбаются тепло, масляно. А потом на слуг, на горожан озираются, и уже глядят грозно – то же, что копьем колят. Кубки полные поднимают воеводы, царя Константина, божественного, несравненного государя славят. Спрашивают, не пора ли начинать.
Чуть поодаль другие сидят богатыри византийские. Их не сосчитать. Лица темные, хмурые; глаза лютые огнем горят. Скучают, на беговые дорожки поглядывают, гладкими камушками сабли точат.
Осмотрелись на ипподроме Илья Муромец и побратимы, подошли к подиуму царскому и затянули по обыкновению каличью волынку, стали милостыню просить, христарадничать.
Илья Муромец, старый казак, угрюмо вращал глазищами, плечи могучие под рваной хламидой прятал; тянул зычным голосом:
– Подайте на пропитание увечному калике, бедному страннику! Не прогоните несчастного!..
Добрыня Никитич тихонько чертыхался, глаза гневные шапкой прикрывал, копеечку выпрашивал громким голосом, как и пристало нищему:
– Дыра на дыре, прореха на прорехе. Всего копеечки не хватает для полного счастия. Подайте увечному!..
– Подайте блаженному!.. – подтягивал Алеша Попович жалобным голосом, а сам лукавым глазом ромейских дев нарядных рассматривал, какой-то даже подмигивал.
И другие богатыри просили милостыни на разные лады. Получалось у них убедительно. Многие горожане жалели этих семерых перехожих калик, бросали им кто что мог: один – хлеба кусок, другой – горсть фиников, третий – медную застежку...
Наконец услышал калик сам царь Константин, поглядел на них и говорит богатырю Тугарину Змеевичу:
– Слышу речь русскую. Не из Киева ли те калики? Вели¬-ка их сюда позвать, угости чем-нибудь да расспроси о вестях киевских. Не помешает нам знать, что у этих странников на уме.
Скривился Тугарин, нехотя поднялся, с презрением на калик глянул:
– Охота тебе, государь, со всяким сбродом якшаться! Я бы гнал их отсюда в шею, роду-племени не спрашивал. Разве можно что толковое от нищих услышать, увечных да блаженных? Только самому унизиться...
Усмехнулся Константин:
– Мы стоим так высоко, что не страшно нам никакое унижение. Зови же их!..
И велел Тугарин Змеевич слугам привести к Константину этих семерых попрошаек-калик. Когда приказание было исполнено, осмотрел византийский государь наших героев и спросил:
– Чьи вы, люди?
За всех ответил Илья Муромец:
– Идем мы, великий государь, от киевского князя Владимира Всеславича...
Напротив царя, на турецком коврике сидел, ноги поджав, грозный богатырь Идол Скоропеевич. Ростом был он необыкновенно велик – гора горой. Меж глазами у него каленая стрела поместится. Очи – как чаши, уши – блюда глубокие, а в плечах – целая сажень. Голова у Идола как пивной котел. Один раз взглянешь, на всю жизнь устрашишься.
Смотрел, смотрел Идол Скоропеевич на калик и говорит Константину:
– Великий государь! Вели повыспросить у этих бродяг про киевских богатырей: сколько тех богатырей у князя Владимира и каковы они ростом да удалью.
Кивнул царь, спросил:
– Много ли в Киеве истинных богатырей? Каковы они удалью:
Отвечает царю Илья Муромец сын Иванович:
– В Киеве, государь, тридцать два богатыря. И удалы они необыкновенно. Мало кто с ними сравнится, а сильнее их, пожалуй, в свете не сыскать!
При этих словах поморщился Идол-богатырь:
– А что, калика, скажи: у вас ли в Киеве живет известный богатырь Илья Муромец? Каков он нравом? Обликом каков? Скажи: если взглянешь на него, устрашишься, как устрашишься, на наших богатырей глядя? Посмотри-ка на них...
Усмехнулся Илья Муромец:
– Да, живет у нас в Киеве этот славный богатырь. Нравом спокоен, не задирист. В возрасте он преклонном, однако сердце у него молодое, нетерпеливое. Обликом, пожалуй, не страшен. Вот, как я!.. Посмотри на меня, мил человек. Что, не страшно?
Уж не слушал Илью Муромца богатырь Идол Скоропеевич, обратился к царю:
– Государь мой! Теряем мы время в пиршествах долгих и в праздниках. На скачках, на охотах уходят драгоценные дни. Не впрок государству наша служба богатырская! На коврах возлежим, подобно женщинам; в банях нежимся возле евнухов... Саблями гоняем мух... Отпусти нас, Константин, поскорее к Киеву, отпусти на князя Владимира. И если не лгут нам эти калики, если есть на Руси богатыри, достойные с нами сразиться, мы дадим им бой, разбросаем по чистому полю. Стольный град их на щит возьмем, приведем тебе пленных князя Владимира и великую княгиню. А в Киеве учиним невиданную сечу, все дома сожжем. Тебе в телегах привезем злато-серебро. Год будешь считать те сокровища – не сосчитаешь. Прибыль несметная государству. А нам, непобедимым богатырям, честь и слава!
Никак не смог стерпеть этих слов молодой богатырь Алеша Попович, вспыхнуло его ретивое сердце и глаза загорелись злым огнем:
– Того не знаешь, Идол Скоропеевич, что говоришь! Если вы, богатыри, приедете воевать к Киеву, то уж на другой день не узнаете дороги, по которой вам от Киева бежать! А как станете на молодцев киевских кидаться да затевать великую сечь, так без счету покатятся ваши головы дурацкие и без меры прольется ваша слабая рыбья кровь! Ибо не два, не три у нас славных богатыря, а великое множество. И не спят они, а по чистому полю денно и нощно разъезжают, ищут себе для развлеченья противника.
Очень обиделся богатырь Идол Скоропеевич, услышав от молодого калики столь неуважительные слова. Насупился Идол, зубы стиснул, на саблю свою булатную покосился. Сидел, пыхтел, ворчал себе под нос. Глаза наливались кровью.
Дворянин Залешанин дернул Алешу Поповича за рукав. А царю Константину сказал:
– Не слушайте, государь, нашего младшего братца. Умом еще зелен, языком некрепок. Да, видать, медами вашими византийскими опился. Вот и понесло его!..
А Алеше Поповичу говорит тихонько дворянин Залешанин, чтоб другие не слышали:
– Уйми, Алеша, свое сердце богатырское! Не порти общее дело! Видишь, не можем мы сейчас спорить с тобой, не можем пожурить тебя или выговор сделать.
А Алеша так же тихо говорит:
– Я и рад бы смолчать, да ведь никак невозможно! Сам же слышишь, добрый мой побратим, что эта рожа Идолова наших славных богатырей ни во что не ставит. Да еще великого князя хулит, честь княгини задевает и над Ильей насмехается!..
Тем временем богатырь Идол Скоропеевич аж синим от злости стал. Очень обижался на не в меру говорливого и не по обычаю гордого молодого бродяжку.
Развел руками дворянин Залешанин:
– Ей-Богу, государь! Совсем из ума наш младший брат выпивается. Меды духмяные – его слабинка!
Пересилил наконец обиду Идол-богатырь:
– Скажите-ка, калики, еще что-нибудь про киевских богатырей. Каковы у них, к примеру, лошади, скажите, удалы ли, резвы, послушны? Высоки ли в холке?
Отвечал уважительно дворянин Залешанин:
– Все мы про это знаем, Идол-богатырь. Однако не знаем, как рассказать да как показать. Скажем, что большие лошади... И что из того! Большое яблоко большой горе – рознь! Сравнить бы с чем.
Говорит тогда Идол Скоропеевич:
– Это просто, иноземец! – здесь поклонился он царю Константину. – Государь! Вели начать скачки. Вели показать этим пришлым людям своих царских красивых коней. Пусть посмотрят, полюбуются на породу, на стать. Думаю, не видывали они еще таких коней, из коих каждый половину ихнего царства стоит!..
Согласился с любимым воеводой Константин, взмахнул рукой, знаменуя начало скачек и игрищ. Тут же загудели громадные барабаны, заиграли флейты. Публика оживилась.
Вывели слуги на ипподром сотню коней-красавцев: и белых, и вороных, и пегих, и гнедых; длинноногих, тонкошеих; и спокойных, и норовистых. Всех под седлами вывели. А еще сотню вывели запряженных в колесницы. Стройные все кони, глаз не отвести!.. Зрители одному только виду коней стоя рукоплескали.
А Алеша наш вдруг рассмеялся и махнул на царских коней рукой. И говорит богатырям византийским:
– Нашли чем хвастать! Наши в Киеве простые лошади лучше этих кляч: и стройней, и красивее!.. А уж про богатырских коней и говорить нечего. На них даже смотреть страшно. Одно слово: звери! Как побежит – так земля дрожит, и в чужих краях горы обваливаются...
Разводил руками дворянин Залешанин;
– Не слушайте нашего младшего брата! Это хмель в нем говорит... Млад умом наш братишка, не умеет еще к питию примеряться. Сам не понимает, что говорит!
А уж Идол-богатырь Залешанина не слушал, Алешу глазами, точно буравом, сверлил; просил Константина:
– Вели, государь, своих царских лошадей увести! А вели показать лошадей богатырских – наших добрых боевых лошадей, тех, что на шум битвы сами торопятся, тех, на которых даже нам, богатырям, смотреть страшно. Уважь просьбу, государь! Не таи от чужеземцев нашу истинную мощь!
Хлопнул в ладоши Константин, кивнул слугам:
– Быть по сему!..
Загудели опять барабаны, еще громче заиграли флейты. Горожане в рядах притихли, рты поразинули.
Вот раскрылись со скрипом дубовые ворота конюшен. Вот выводят слуги на ипподром византийских богатырских коней. Впереди ведут они великанского коня богатыря Идола Скоропеевича – на двенадцати ведут золотых цепях. И то едва сдерживают! Зол конь. Копыто ставит – земля вздрагивает. Шею могучую выгибает, зубы показывает. А из ноздрей дым валит. Как заржал конь, так слуги и повалились; как побежал – слуги на цепях висят, в пыли кувыркаются, а удержать не могут. Копыта грохочут, стены ипподрома сотрясаются. Кинулась публика врассыпную. А Идол Скоропеевич возле царя на подиуме довольный сидит, по бокам себя стукает и хохочет...
Второго вывели коня на одиннадцати цепях серебряных. То был конь молодого Тугарина Змеевича. Тоже страшен. Не приведи Господь такого в поле встретить! Лучше уж свирепого быка... Храпит конь, глазами безумными вращает; головой трясет, слуг за собой по кругу водит. Горожане с криками разбегаются, им на этих коней богатырских смотреть страшно. Но уж посмотрели, остались довольны. Хотели зрелища – получили зрелище. Когда разбегались, многим в давке кости переломали... Тугарин Змеевич молодой от удовольствия колотил себя по бедрам. Колотил и посмеивался: "Хорош конь, хорош!" Константина за руку правую брал, заглядывал в глаза подобострастно, на коней богатырских кивал: вот она наша сила. Улыбался величественно государь.
А за этими конями еще выгнали табун лошадей богатырских. Пересчитали калики этих лошадей – сорок насчитали. Да все хороши: сильны, напористы. Откуда столько! Захочешь выбрать лучшую – не выберешь. Одинаковая стать... Но со всего света эти лошади были собраны.
Залюбовались русские богатыри:
– Эх, ма!
Чуть себя не выдали: выпрямились, плечи богатырские расправили, шапки сдвинули на затылок. Да вовремя спохватились, опять пригнулись, заохали – в калик обратились.
Очень понравились каликам лошади. Какое там понравились – полюбились! Даже младший из калик – Алеша Попович ни к одной не смог придраться, хотя очень старался: морщил лоб, выгибал брови...
Мощный Идол Скоропеевич над каликами навис:
– Ну, что, бродяги иноземные! Видели коней? Можете похвалиться такими же?
Дворянин Залешанин пожал плечами, ответил за всех:
– Высоко тут с вами сидим. И сверху толком рассмотреть не можем, что вы нам показываете: медведей, быков или мешки, набитые сеном. А может, и правда лошадей!..
Обратились тут калики к Константину, кое-какую хитрость замыслили:
– Позволь нам, государь, пониже спуститься, на лошадей этих сблизи посмотреть, руками их потрогать. А как рассмотрим внимательней да с нашими, киевскими лошадьми сравним, так и скажем тебе наше мнение-разумение. Все по правде доложим.
Разрешил византийский государь:
– Идите, коли не боитесь, что копытами вас лошади зашибут.
Спустились наши калики с царского подиума. Идут по ипподрому к лошадям, меж собой переговариваются:
– Смотрите, побратимы, внимательней, – поучает Илья Муромец. – Сравнивайте лошадей, дабы было нам что сказать византийскому царю.
Подошли к лошадям, принялись рассматривать их; обернулись, а рядом сам Константин стоит.
– Ну, что, калики, высмотрели?
Засмеялись калики:
– Теперь высмотрели. Хорошие лошади!
А Илья Муромец тихонечко говорит побратимам:
– Вот теперь, братцы, самое время пришло. Отнимайте у ромеев лошадей богатырских. Убивайте врагов без милости, дайте почувствовать им силушку русскую. На коней без седел салитесь!..
Уж не горбились больше перехожие калики, не плакались, не охали. Плечи распрямили, гордо подняли голову, громко засмеялись. Понял свою оплошку, попятился царь Константин. Задрожали от страха слуги ромейские, что держали коней.
А богатыри уж палицы достали и грозно озирались. Плечами поводили. Оттого старая одежка каличья трещала по всем швам. Засвистели молодецки, закричали богатыри мощными голосами. И бежал Константин с ипподрома, карабкался на высокий подиум. А слуг ромейских будто ветром сдуло. Были некоторые – устояли, не устрашились криков богатырских. Так те с головами расстались, ибо вслед за криком засвистели палицы.
Сели на лучших коней побратимы, по ипподрому закружили. Страху нагоняли на тех горожан, что еще жаждали зрелища. К воротам подъехали, ворота палицами выломили. Напоследок крикнул Константину Алеша Попович:
– Мы, любезный государь, потому не всех у тебя лошадей отнимаем, что хотим с твоими богатырями в чистом поле свидеться и их прыть оценить. Потом вместе с твоими богатырями к тебе вернемся, но уж не каликами... Посему не прощаемся!
И помчались богатыри галопом по улицам Константинополя. Город этой скачкой растрясали. Пораспугали весь народ византийский. За ворота выехали и подались на Смугру-реку.
Царь Константин, на мраморном троне сидя, кусал ногти. Идол Скоропеевич и Тугарин Змеевич, до сих пор растерянные, стоявшие остолбенело, пришли наконец в себя. Горестно закричали, стали волосы на себе рвать, стали просить у государя войско. Хотели тут же в погоню пуститься, жаждали наказать дерзких русских богатырей.
Вот приехали побратимы к бурной Смугре-реке, отыскали потайное место. Одежды калицкие сбросили богатыри и доспехи свои испытанные надели, потуже затянули ремни. Взяли палицы булатные, осмотрели копья острые. Подумали: нужно поле для битвы поискать. Отъехали от реки; через лес какой-то прорубились – просеку оставили; гору какую-то поленились объезжать – по камешку развалили. Нашли широкое поле, посреди него поставили на крепком древке киевский стяг.
Не долго ждали византийца...
Услышали: вдруг задрожала земля. Поднялся ветер. Листья посыпались с дерев, хотя далеко еще было до осени... Увидели: скачут византийские богатыри, а за ними – войска тьма. Прет несметная сила, землю калечит: травы, рощи вытаптывает, реки расплескивает, рушит горы.
Предвкушали битву, радовались побратимы. Алеша Попович на коне-красавце гарцевал, едва сдерживался – битвы желал. Немало накопилось у него обид на заносчивых ромеев. И хотел он обиды свои поскорее выместить.
Говорил побратимам Алеша Попович:
– Друзья мои, добрые государи! Потерпите маленько, дайте мне поправить свое богатырское сердце – ретивое, неуступчивое. Хочет сердце мое все войско ромейское сокрушить: от первого воина до последнего. Хочет доброй славы сердце, хочет вашей похвалы!
Свистнул Алеша, крикнул клич богатырским голосом. Палицей над головой потряс. Опять к добрым побратимам обращается:
– Потерпите маленько! Позвольте мне одному с ними расправиться. Хочу, чтоб увидел царь Константин, что не в числе сила, а в удали. Хочу, чтоб не хвастал Константин своим войском, ибо Владимир-князь уж одним только Алешей может похвастать.
Отвечают Алеше богатыри-побратимы:
– Из нас никто не сомневается, что одолеешь ты и один это войско ромейское. И похвастать тобой князь Владимир может, и сам ты можешь хвастать своей удалью – никто на тебя пальцем не покажет... Но, Алеша! Почему ты печешься лишь о своем неуступчивом сердце? Почему про наши забыл? Или, думаешь, нас не обидели высокомерные ромеи? Думаешь, наши руки не чешутся при виде византийского войска?
Говорит тут побратимам Илья Муромец:
– Оставьте спор, братья, перед лицом неприятеля. Ибо увидит он ваше несогласие и начнет вбивать промеж вами клинья. Ничего хорошего из этого не получится для нас... Первым я пойду бить ромея, по старшинству. Остальные за мной – как придется. Хоть по силушке равняйтесь, хоть по ретивости, неуступчивости сердца!
Никто не стал спорить с Ильей.
А тут уж и византийские богатыри близко подъехали. Посчитали их побратимы; вышло – все сорок два. Рвались ромеи в битву, гнали коней. Неистовым потоком неслись по полю. Одним видом своим, яростью, напором кого угодно могли устрашить. Но не киевских богатырей!
– Испытаем-ка их, братья! – предложил Добрыня Никитич. – Свистнем, крикнем разок. Да посильнее, чем накануне! Постараемся уж.
Как уж свистнули тут побратимы все вместе, как крикнули богатырскими голосами!.. Весьма поусердствовали: от шума, что они подняли, в ближайшем лесу многие повалились старые деревья, трава в поле легла, а вражеские кони от страха присели.
Вмиг остановилось византийское войско, копыта коней глубоко вонзились в мягкую землю. Озирались ромеи по сторонам.
Говорит своим богатырям Идол Скоропеевич:
– Слышали свист, любезные?.. Думается, это не птички в дубраве просвистели. А крик слышали? Думается, это не пастушок на отару кричит... – поежился Идол-богатырь. – Не поспешили ли мы в погоню за этими странными каликами? Не вернее ли было бы нам остаться под прикрытием башен и стен? Что-то нехорошо у меня на сердце! Ужаснулось от этого шума сердечко, трепещет. И голова кругом идет. Не иначе нам всем побитым быть!..
И Тугарин Змеевич рядом озирается, говорит:
– Кажется, нам, братья, смертушки не миновать. Храбрость наша вдруг сменилась на тихость. Я себя не узнаю; не могу руки поднять – такой меня страх взял. Не иначе сам Илья Муромец в наши земли пришел!
Смотрят византийцы, от опушки скачут на них семь богатырей. Великаны великанами! Лица свирепы – глядеть на них страх! Впереди богатырь с бородою седою: что он, что скала –все едино. А конь под ним белый, как снег, и большой, как облако. И скачет – будто гремит камнепад, или молния ударяет из-под мрачной тучи. Сверкает копье ослепительной молнией, кольчуга сияет, что солнце... Не видели ромеи прежде этого богатыря, но уж не сомневались, что слышали о нем... И другие богатыри были под стать своему старшему брату. Но, видно, послабее чуть-чуть: на былиночку всего, на росиночку, на одну хлебную крошку. Приотстали маленько от старшего богатыря побратимы. Коней подгоняли, но не поспевали кони. Грозно размахивали витязи палицами.
Вломился Илья Муромец в войско ромейское на всем скаку! Да, может, и не вломился, не врезался, а вошел в него, как нож в масло. На копье десяток воинов насадил, тут же копье и бросил, палицу схватил. И другие подоспели русские богатыри. Началась битва злая. Хоть ромейские воины и боялись, а стояли твердо, погибали достойно. Шагу не ступили назад. Ломались копья, сабельки обламывались. Головы падали с плеч, катились кочанами капусты. Ударов палиц булатных не выдерживали золотые ромейские доспехи, сминались. Обрывались ремешки. С грудью проломленной не один упал воин. Все меньше становилось византийских богатырей.
Илья Муромец к Идолу Скоропеевичу пробился, ударом могучим сбил его с коня. А молодого Тугарина Змеевича голыми руками взял, помял ему бока.
Тут и кончилась битва, ибо полегли все сорок византийских прославленных богатырей. Только воеводы их и остались, Идол да Тугарин. Держал обоих Илья Муромец за шиворот, как испуганных волчат, посмеивался. А витязи киевские пленникам говорили:
– Спрашивали про Илью Муромца? Хотели видеть его?.. Вот и смотрите!
Времени больше не теряя, поехали богатыри обратно в Константинополь. В платье рваное калицкое больше не рядились; не горбились, не сутулились, немощными не прикидывались. В стольный город византийский въезжали господами. Именитых пленников тащили за собой на веревках.
В Золотых воротах Алеша Попович стражников испугал, дал по щелчку, научил уважению. Говорил Алеша стражникам правильные речи:
– На одежку глядя, человече, не обманывайся. Не обижай того, на ком платье бедно. У него в голове, может быть, богато, в душе – ранимо, а в сердце – неуступчиво...
Подъехали богатыри к великолепному царскому дворцу, вошли в роскошные государевы палаты, отыскали тронный зал.
Божественный Константин сидит ни жив, ни мертв. А слуги его уж давно сбежали, бросили в лихую годину государя.
Говорит Илья Муромец за себя и за товарищей:
– Тебе, царь ромейский, теперь должно быть известно, что побили мы твоих сорока двух богатырей – главную силу византийскую побили, самую мощь вашу унизили. А воевод твоих, государь, Идола Скоропеевича и Тугагина Змеевича, в плен живьем взяли; как псам бездомным, им на шею веревки накинули... Так-то вот!
Молчал Константин, нечего ему было сказать. С сожалением смотрел на своих плененных воевод.
Илья Муромец продолжал:
– Ты в стране своей господин, а мы ходим по ней без твоего государского ведома и дозволу – как по киевскому государству ходят к нашему неудовольствию слухи. Поделом тебе, царь! Не звучал бы во твоем Царьграде голос воеводы громче гласа царского, не множились бы и слухи! Не ходили бы на Византию и русские богатыри... Мы ведь, Константин, пришли сюда не хвалы искать. Хвала для мужа – великая пагуба. А пришли мы войско твое побить, какое грозилось на Русь пойти, Киев на щит взять, дома порушить и пленить князя с княгиней! И побили. Воинам твоим на Руси не бывать...
Кивал в ответ великий Константин. Никак не мог возразить. Царственность, надменность – все куда-то ушло. Только и осталось от государя – что корона. А куда было деваться Константину? Сила стояла перед ним... Ни один государь не пойдет против силы, когда всего-то войска у него – что правая да левая руки, а всего-то оружия – что старая мухобойка!
Еще так сказал старый казак Илья Иванович:
– Ты на нас не обижайся, царь греческий! Мы тебе челом бьем – богатырем Идолом. А Тугарина-богатыря не отдадим, отвезем его к великому князю Владимиру, ибо больше не с чем нам в Киев возвращаться: богатств нам не нужно чужих. Обещали мы Владимиру языка, вот и привезем.
С этими словами бросил Илья Муромец Идола-богатыря к ногам Константина. А Тугарина Змеевича молодого посадил в большой мешок, взвалил себе на спину.
Собрались уж уходить побратимы, как вдруг с женской половины дворца донесся какой-то шум. И вошла быстрым шагом в зал прекрасная царица Елена. За ней поспешала какая-то женщина.
– Стойте, киевские богатыри! – просила царица. – Не уходите недругами, не оставляйте раны на нашем сердце. Сделайте доброе дело!
Остановились побратимы.
– Мудрые слышу слова! – сказал Добрыня Никитич.
– Вдвойне приятно слышать мудрые слова из столь прекрасных уст, – поддержал Алеша Попович.
– Кланяемся тебе, царица! – молвил за всех остальных Илья Муромец. – Что ты хочешь?
– Выслушайте эту женщину, – просила Елена. – Она мать, она теряет сына. Поймите ее печаль!.. – а женщине велела царица: – Говори же! Они слушают тебя...
Упала женщина к ногам прекрасной Елены, взмолилась, утирала горючие слезы:
– Государыня! Святое твое сердце!.. Не могу я даже глянуть на этих суровых богатырей – так мне страшно!.. Я тебя заклинаю, благоверная царица: упроси, матушка, киевских воинов – есть же у них сердце, есть же и у них любящие матери! – упроси их помиловать сына моего, нерадивого Тугарина, молодого Змеевича.
Нахмурились богатыри.
Их просила прекрасная Елена:
– Внемлите, добрые люди, слезам этой несчастной женщины. Не думайте, что сегодняшний кончится день и не наступит завтрашний. Может однажды и с вами случиться беда, и ваши матери будут слезно просить за вас исполина-победителя...
Молча покачал головой Илья Муромец. И другие богатыри ничего не сказали.
Опять просила их царица византийская:
– Поверьте, добрые государи, Илья Муромец и побратимы, таких грозных богатырей еще не бывало в нашем городе. Мы это признаем! Так дайте ж нам право говорить потом, что не бывало в нашем городе и витязей, столь великодушных!
Дворянин Залешанин уж готов был согласиться:
– Счастлив государь, у коего столь умна государыня!
– Прекрасны ее медоточивые уста! – вставил Алеша.
Но припомнил Добрыня Никитич:
– Когда мы ехали сюда, встретили в горах князя Петра с княгиней Елой. Их не пощадил когда-то Тугарин; не могут они назвать его великодушным...
Богатырь Белая Палица тоже был тверд:
– Тугарин молодой хотел Киев разрушить, киевлян огнем выжечь, а ныне сидит в мешке, помалкивает и, видать, на матушкины слезы и на наше мягкосердечие уповает...
Обернулся Илья Муромец к богатырям:
– Согласитесь, братья, что хороши слова царицы о великодушии. И мы прославиться должны не только доблестью ратной, но и отходчивым сердцем. Недруги достаточно наказаны уже!..
А Елене такие речи сказал Илья Муромец:
– Государыня благоверная! Заступничество твое вразумило нас и подвигнуло к милосердию. Мы дадим тебе слово, что не причиним Тугарину зла. Отвезем его в Киев, а потом он будет у тебя в Константинополе цел и невредим. Иначе нам, поверь, никак нельзя! Без Тугарина нечем нам похвалиться в Киеве и перед князем Владимиром Всеславичем нам не оправдаться за отлучку самовольную. С Тугарином мы явимся победителями, коих, как известно, не судят.
С этим поклонились богатыри византийской государыне и поехали прочь.
Немало дней прошло, вернулись славные побратимы в землю русскую. Едут по чистому полю, везут доброго языка, Тугарина Змеевича. Меж собой разговоры ведут. О том, о сем: о народах, через земли коих проехали, о чудесном граде Константинополе, о красавице-царице и, конечно, о других красивых женщинах – тут Алеша Попович весьма разговорился; Добрыня Никитич о воинских забавах разглагольствовал, а также о великом искусстве игры на гусельках. О чем только не переговоришь за дальнюю дорогу!.. Илья Муромец все больше помалкивал, подремывал в седле; одним глазом вперед поглядывал, одним ухом товарищей слушал.
Когда уж до Киева было недалеко, взбодрился старый казак в седле, проснулся; к побратиму Залешанину с такими словами обратился:
– Из всех нас, дворянин Залешанин, ты наиболее вхож на государев двор. Всякий знаешь порядок – чин, знаешь хитрости, тонкие подходы, владеешь искусством говорить приятные речи... Так езжай-ка ты, добрый побратим, вперед нас, обстановку выведай в княжеских палатах. Узнай, не таит ли Владимир обид на нас, хочет ли, чтоб предстали мы пред его ясные очи? Да скажи князю, добрый побратим, что били мы челом царю благоверному Константину и убили у него сорок богатырей – силушку несметную. Одного богатыря, скажи, оставили в Царьграде, а другого в Киев ведем – знатного языка.
И поспешил дворянин Залешанин к стольному Киеву, и пошел в палаты к великому князю Владимиру Всеславичу; передал ему вежливые речи своих побратимов крестовых.
Как увидел Залешанин, что не держит Владимир обид на своих лучших богатырей, так и успокоился.
Вслед за ним и остальные герои приехали, привезли языка доброго в мешке – Тугарина Змеевича, византийского богатыря. Рассказали князю по очереди, по порядку, что в походе с ними произошло, какие чудеса видели, с какими людьми говорили и что совершили от своего имени и от имени киевского государя. Весьма доволен был Владимир своими богатырями. Хвалил их удаль и силу, и смекалку; потом жаловал им шубы соболиные и золотые цепи на грудь; кроме того, одаривал казною несметной. Довольны остались герои.
А еще говорит им князь Владимир:
– И впредь, богатыри, рад вас жаловать почетом и любовью за вашу выслугу великую, за вашу службу богатырскую и... за свершенное вами дело государственное. Вы меня, великого князя, научили, что не всякое дело можно решить, в палатах сидя да с боярами совещаясь... Спорили мы с вами, а огонь разгорался. Я хотел уйти от огня, а вы пошли на огонь и на месте загасили. И оказались правы!..
– Да что там! – смутились богатыри, развели руками.–Дело пустяковое: до Царьграда доехать, войско побить... Рады мы тебе угодить, государь.
Развязал Владимир Всеславич мешок, на Тугарина Змеевича подивился и начал спрашивать его о вестях.
Здесь насупился Тугарин Змеевич и говорит:
– Что ты, князь киевский, меня выспрашиваешь? У тебя, государя, вотчины остались свободны, нашими конями не топтаны, поля хлебные не сожжены, города не разрушены. Можно в фанфары трубить, объявлять праздник, приглашать народ на пиры. А все потому, что нет в свете богатырей, равных твоим!
– Хорошо сказал! – похвалил князь. – Но от расправы не спасет тебя бойкий язык. Зло должно быть наказано.
Стал решать государь участь Тугаринову: то ли в погребе глубоком в кандалах его сгноить, то ли на кол посадить, то ли отсечь голову...
Но вступились за Тугарина богатыри. Говорил за всех Илья Муромец:
– Государь! Великий князь Владимир Всеславич! Нам не нужно мехов соболиных. И цепей золотых, и казны несметной мы не искали. А вот честь нам дорога!.. Пожалуй ты нас, государь, истинным уважением: смилуйся над врагом...
Ничего не понял из этих слов Владимир-князь.
Но объяснил Илья Муромец:
– Говорила нам прекрасная Елена в царском дворце речи правильные, била челом. Да просила государыня византийская, чтоб сказали тебе, князю, слово о молодом Тугарине – чтобы ты не гневался, а проявил великодушие и отпустил Тугарина домой. И обещали мы царице Елене, что упросим тебя, государя, отпустить Тугарина. Вот и просим тебя: отпусти! А уж мы будем рады тебе впредь служить, сколько сил будет!
Улыбнулся князь Владимир Всеславич:
– Слово надо держать!.. А мне, государю, как не выслушать слово, как не уважить богатырей, кои всемером одолели сорока двух лучших цареградских воинов и вотчины мои от разорения уберегли? Ужель вы другие речи от меня думали услышать? Ужель полагали, что не поймет мое сердце благородного поступка?..
Так сказал киевский князь и мешок обратно завязал.
Поклонились богатыри Владимиру, взяли молодого Тугарина Змеевича и поехали снова в чистое поле. Как доехали они до порубежья, вытряхнули Тугарина из мешка и на все четыре стороны отпустили. А вдогонку сказали, чтоб на Русь не приходил он век от веку, чтоб дорогу к Киеву забыл и своих ромеев от войны удерживал. Так отпустили Тугарина русские богатыри с радостью великой. Кабы казнили они его, то такой радости не испытали б, ибо, отпуская, сдержали свое богатырское слово и были великодушны.
Вовеки аминь!