Из-за славного Новгорода, из-за дальнего моря Белого, может, даже из свейской земли, выходили на Русь, страну городов, двенадцать черных кораблей. Шли по Волхову-реке, по Ильмень-озеру, шли по Ловати бирюзовой; затем волоками в Днепр пришли. Дальше птицами летели; попутный ветер ловили, распустили паруса, пособляли веслами. На стремнину выруливали, за каждой излучиной Киев выглядывали заморские гости...
Да не близко им было до Киева!
Кабы мыслью – так рукой подать от Киева до Рима; а от Рима до земли свейской – что глазом моргнуть!
– Кабы мыслью!..
На кручах киевских над рекою синей Днепром старик сидел, гусельки держал на коленях. Куда-то вдаль глядел, но далей заднепровских не видел. Он в себя сейчас смотрел; через себя и мир видел – мыслью, быстрой, как свет, глубокой, как тьма.
– Кабы мыслью, я был бы сейчас молодым!.. Я поднялся бы на резвые ножки и увидел бы под берегом двенадцать черных кораблей. Я сложил бы красивую песню о заморских гостях, о сватовстве, о чести. Светлую песнь сложил бы я в наши многотрудные черные времена!.. Кабы мыслью, я спел бы ту песнь голосом звонким; я стоял бы на пиру женихом счастливым возле прекрасной невесты; я бы соколом летал под небесами – камнем вниз бросался и взлетал бы ввысь солнечным лучом – вот какова бы была моя радость!.. Ах, стар ты стал, Боян! Только и живешь, что мыслью. И в мысли преуспел. Одно слово: вещий!..
Поднялся старик, тихонько по тропке пошел. Оглянулся. Чуть-чуть взволновалось старое сердце: показались под берегом двенадцать черных кораблей. Высоко в небе над ними летал быстрокрылый сокол. Молодая, видно, была птица: забаву себе нашла – камнем вниз бросалась, к пенным волнам речным, а потом ввысь устремлялась так быстро, что и взглядом за ней было не уследить.
– Кабы мыслью, был бы я молодым! Вон на том корабле...

Подходили к киевским пристаням черные корабли – под самые княжеские палаты подходили. Красивые это были корабли! Нос у каждого – голова тура дикого. Борта высокие, на бортах – щиты позолоченные. Мачты – посеребренные, рули медью обиты. На парусах звезды нарисованы. Да груженые все корабли: горой на них высятся бочки и сундуки, тюки и сверточки, ларцы и лари – в них товары заморские. Шелка тончайшие, атласы и бархаты на солнце блестят, взгляд пленяют. Сундуки полнятся чистым серебром, лари – красным золотом, ларчики скатным жемчугом и драгоценными каменьями. В тюках – дорогие меха соболиные, куньи и норковые, а также горностаевы царственные меха; кто шубу из них сошьет – самой лютой зимы не заметит.
Друг за дружкой корабли подходили, на причалы выбрасывали дубовые мостки. Выходили по мосткам на берег гости. Впереди – господин – Соловей Будимирович; за ним товарищи его и многочисленные слуги. Соловей Будимирович, видно, молодехонек – может, первый это его поход. А держится уверенно и с достоинством. Знает: весь Киев смотрит на него. Рослый был Соловей и широкий для своих лет. Статный, стройный. Волосы у него длинные льняные, на висках схвачены бронзовым обручем. Чело у Соловья высокое, издалека видно: светел разумом сей богатырь. Пригожее лицо, мужественные черты, строгий взгляд – князь да и только! Бородка курчавится светлая. Губы юношеские еще, яркие – такими девиц прельщать, княжон-сверстниц. А зубки под ними ровные и белые-белые; улыбнется Соловей – будто солнышко блеснет... На груди у гостя амулет – голова сокола в круге звезды. И одет нарядно – не сыщешь в свете наряднее жениха.
Как на причал ступил Соловей Будимирович, слуги перед ним дорожку развернули. И потянули ту дорожку до самого дворца княжеского. Затейлив на дорожке был узор – садочек райский. Ступал сапожок сафьяновый на стебли изумрудно-зеленые да на цветы агатово-красные и розовые. А обочинки дорожки слуги выстилали сукнами заморскими дорогими.
Кажется, не просто так явился к киевскому князю этот гость, а явился он с неким намереньем!..
Нес подарки красавец Соловей: чашу красного золота нес и чашу чистого серебра, в третьей чаше нес камни драгоценные. А товарищи несли бесценные меха – на шубу князю Владимиру; а княгине Апраксии голубую шелковую ткань несли – на платье.
Народ киевский к пристаням сбежался. На гостей, на подарки глядели – ахали. Красоты такой давно не видели! Толкались, дивились царскому великолепию.
В сторонке старец стоял...
Заходили заморские гости к князю на широк двор. И сказали привратникам расторопным, чтобы к князю бежали, о приезде молодого Соловья Будимировича доложили. А чтоб привратникам веселее бежать было да краснее докладывать, их перстнями червоного золота оделили.
Вмиг привратники обернулись и уж Соловью низко кланялись, перед ним дорожку мели:
– Князь Владимир просил к нему пожаловать дорогих гостей!..
Заходил Соловей в палаты княжеские белокаменные. Шел, осматривался: все ему здесь любопытно было – много слышал он о палатах знаменитых. Это отсюда князья русские испокон веков правили, это здесь на пирах сидели святорусские богатыри, сюда являлись неверные тугарины да идолы!..
Вошел в гридницу Соловей Будимирович, за ним товарищи. Князь на троне сидит, рядом княгиня. В красном углу – образа.
По обычаю христианскому Соловей Будимирович сначала молитву сотворил, Спасу пречистому поклонился. Потом и к трону подошел. Князю Владимиру подавал он руку правую, а княгинюшке левую руку подавал. И приятные речи им говорил – умел; слова так и слетали у него с языка. Потом отдавал подарки: весьма впечатлил князя Владимира, а княгиня от шелка в восторге была.
Князь заморского гостя встречал ласково, с трона поднимался. Соловью Будимировичу стул подвигал, обитый бархатом, за стол усаживал. Сам напротив садился.
Сказал Владимир:
– Много мимо Киева проплывает кораблей. И купцов караваны идут, и дружины варяжских королей. Дому нашему подарки несут. Мы им тоже дарим подарки!.. И завязывается у нас дружба. Но, любезный Соловей Будимирович, так роскошны подарки твои, что в растерянности киевский князь! Нелегко ему придумать, что тебе подарить!.. Вижу, золота, серебра и каменьев драгоценных у тебя у самого – без счету; полагаю, мехов да бархатов у тебя трюмы полны. А без подарка ответного я никак не могу... – задумался на минуту князь; вдруг оживились глаза его. – Ах, вот! Хорошая мысль явилась!.. Сделаю-ка я тебе, гость дорогой, иного рода подарочек: разрешу торговать в любом городе русском – хоть в Киеве самом, хоть в Чернигове или Новгороде, – без дани-пошлины. Торгуй сколько будет душе угодно, везде тебе волю даю. И о том сейчас грамотку составлю! Хочешь, лавки себе строй, хочешь, пристани. Возводи на берегу склады. А хочешь, город какой-нибудь тебе подарю?..
Улыбнулся Соловей, головой покачал:
– Не надо мне, дорогой князь, беспошлинной торговли, не надо и лавок, и пристаней, не надо городов. И не надо подарков!.. Дай мне только, великий князь, одно дозволеньице, позволь построить себе дворец хрустальный возле твоих палат. Давно уж нет у меня иных желаний.
Удивился князь:
– Я даю тебе, Соловей, такое дозволение! Строй дворец себе, где пожелаешь. Много у меня свободной земли. Хочешь, рядом с палатами строй, хочешь, в зеленом садочке – там остался над кручами пятачок...
Обрадовался Соловей Будимирович, щеки вдруг покрылись румянцем:
– Вот, вот, уважаемый князь!.. Я в садочке зеленом на том пятачке дворец и построю. Очень красив этот сад. О деревах его прекрасных, о чудесных плодах далеко слава идет! Но признаюсь я, князь: не ради гулянья в прекрасном саду, не ради плодов ароматных хочу здесь построить дворец. Каждый день из окна видеть желаю племянницу дорогую твою – Забаву Путятичну, гуляющую по саду...

Месяца не прошло как поднялся над садом дворец великолепный – хрустальный дворец. Крылечки его были украшены серебром, окошечки золотом, а башенки – каменьями драгоценными. По ночам эти камешки, будто звезды, сверкали, а каждое окошко днем, словно солнышко, светило; на крылечки же серебряные ступить так и просилась нога. Очень украсил этот дворец киевские кручи...
Как-то вечерком, когда склонилось солнышко к закату, захотелось племяннице князевой, красавице Забаве Путятичне прогуляться в зеленом саду. Кликнула служанок княжна, велела наряды нести. Добрая душа, Забава Путятична своих служанок любила, часто подарками баловала, тайн от них не держала. Но ныне не призналась им, что не гулять ей захотелось, а на дворец злато-хрустальный полюбоваться, о котором все в палатах только и говорили.
Нарядилась княжна, к Владимиру в гридницу пошла – просить у дядюшки-государя разрешенья прогуляться.
Разрешил князь, восхищенный взгляд на княжне задержал:
– С каждым днем ты все краше! Утренняя заря... Погуляй, конечно, в садочке. Но, смотри, не загуливайся; не жди, когда выпадет роса – не поблек бы от нее твой румянец. Да и время уж позднее. Много в Киеве, знаешь, всякого народу – и киевлян, и приезжих, – да не на всякого можно положиться. Не подсмотрели бы твоей красоты, дурной глаз не наложили бы! Ты, Забавушка, в садочке гуляя, веселых песен не пой. Но не пой и заунывных!.. Не то приманишь чудным голоском удалых добрых молодцев. Для них ведь стены не преграда. Прельстятся киевские богатыри, тотчас явятся. А являться им рановато: не прельстились еще на нашу птичку соколы залетные...
– Не пойму я, дядя, этих слов, – опустила глаза Забавушка, вся зарделась – действительно стала как утренняя заря.
А князь все по гриднице похаживал:
– Ты гуляй, гуляй, ступай, дорогая племянница! Пусть гулянье твое тебе счастьем обернется. Песен только не пой. Сама знаешь, каковы киевские сорвиголовы!..
Платочек теплый на плечи набрасывала, выходила в садочек Забава Путятична. Туда-сюда прогуливалась, на хрустальный дворец украдкой поглядывала. Да ножки ее сами несли к крылечку серебряному. Воспротивилась ножкам прекрасная Забава Путятична, посреди дорожки стала. Поскрипывал под каблучками песочек золотой... В сторону от дворца ступила, пошла дальше по саду гулять. Однако не очень-то долго гуляла, опять оказалась возле злато-хрустального дворца. Присматривалась, прислушивалась княжна, наконец, колебания оставив, к ближайшему окошку подошла. Высоко было это окошко – не заглянуть. Затаила дыхание Забава Путятична, послушала: за окошком что-то не то бренчит, не то сыплется. Пошла княжна ко второму окошку – что пониже, – заглянула; там, увидела, старушка какая-то, должно быть, гостя заморского матушка, молитвы читает, Богу молится – сосредоточенно, с лицом строгим.
Перебежала Забавушка Путятична к третьему, низенькому оконцу. Заглянула тихонько. А в комнате, видит, Соловей Будимирович на коврах цветастых сидит, гусельки на коленях держит; ловко струны перебирает – такой получается наигрыш волшебный!.. У княжны от того наигрыша взволновано сердце забилось. Ах, томилось нежное сердечко!..
А Соловей Будимирович запел красивым высоким голосом:

По морю-морю, по синему морю
Плыли-восплыли звончатые гусли,
Узрел-увидел молодец из окошка:
"Есть ли у меня слуги верные,
Послы мои скорые?
Пойдите скорее на синее море,
Возьмите те гусельки с синего моря,
Поставьте гусли у девицы в изголовье,
Чтобы эти гусли во всю ночь играли,
Девицу утешали,
Чтоб она отца и мать забывала,
Ко мне бы привыкала!"

Вздрогнула в волнении Забавушка Путятична, из под каблучка камушек выскочил, в стену хрустальную стукнул. Тут и увидел Соловей Будимирович княжну у окна. Гусельки звончатые отложил, с ковров поднялся, вышел из дворца во зеленый сад и просил Забаву Путятичну:
– Пойдем ко мне, девица-красавица! Посмотришь все палаты во дворце: как они убраны, как одна на другую не похожи...
Но стояла в нерешительности юная княжна, не знала, соглашаться ли ей, не знала, достоинство не уронит ли. Ходят ли девицы незамужние в дом к неженатым молодцам?
А Соловей уговаривал, ласково в глаза смотрел:
– Скоро выпадет роса! Не поблек бы румянец, красавица, не побелели бы алые губки...
И еще говорил Соловей много приятных слов; умел он со словами обходиться. Да и с девицами, пожалуй...
И подумала Забава Путятична:
"Ничего не случится, коль войду во дворец, посмотрю разок палаты чудесные, на убранства полюбуюсь! Разве тем уроню достоинство?"
Ручку нежную Соловью Будимировичу подала, на крылечко ступила серебряное. Звонко цокнули каблучки.
Заходила в палаты Забава Путятична. Все осмотрела, все обошла: и персидскую палату видела, и китайскую, и варяжскую... В русской задержалась. Пригласил княжну Соловей за стол, мягкий стул ей подвинул, всяких сладостей принес.
А потом и говорит ей, осторожно берет за руку:
– Не смотри, красавица, что так молод я. С детства на кораблях выхожу в море. И много стран посетил больших и малых, во многих дворцах королевских и царских гостем был. Столько видел я королевен и царевен, что, случись перечислить, – не упомню всех!.. А таких, как ты, не видывал. С тебя, поверь, живописцам иконы писать... И кротка, и скромна. И собой так хороша, что с ума схожу я. Каждый день тебя видеть хочу, с утра до вечера сижу у окошка, жду, не появишься ли ты в саду...
Не притронулась к сладостям Забава Путятична, удивленно смотрела на хозяина злато-хрустального дворца.
А Соловей Будимирович ей главное говорит:
– Я ведь дворец здесь не случайно выстроил. К тебе свататься хочу, Забава Путятична, и во дворец сей пригласить хочу хозяйкою. Скажи, красавица, не желаешь ли пойти за меня замуж? Дай мне сразу ответ.
Испугалась тут Забавушка. Словно в сердце ей заглянул этот молодец! Как он тайну узнал?.. Никому не говорила, ни намеком себя не выдала, а ведь только об этом молодце, о прекрасном Соловье Будимировиче целый месяц думала. Как увидела его мельком в дядюшкиных палатах, так уж и забыть не могла, ночками долгими вздыхала, имечко его красивое шептала... А он шутит так! Замуж зовет. Видно, насмехается! Скучно стало во дворце, поразвлечься надумал...
Побледнела княжна – румянца как не было. И побелели нежные губки... Но откуда узнал он про ночки ее бессонные? Видно, птичка в окошко подсмотрела и ему донесла... А от кого он про вздохи ее печальные выведал? Видно, мышка подслушала и ему донесла... Кто ж поведал про мысли ее? Он глядит же в нее, будто в зеркало. Сам догадался. В глаза заглянул, сердце увидел. Всю ее – с чувством ее безмерным – с легкостью мыслью объял... И теперь насмехается! Замуж зовет. Видно, шутит так! Наскучался в хоромах злато-хрустальных, развлеченье придумал...
На вопрос ответа не дала Забавушка-княжна, за щедрое угощение поблагодарила, в садик выбежала. Так домой торопилась, что обронила на дорожке платок. Сердце очень колотилось – выпрыгивало из груди.
Заметили неладное любезные служанки:
– Невеселая сегодня Забавушка у нас! У хозяюшки в лице нет ни кровиночки. Что-то случилось? Может, глупая сорока в сад прилетала да растрещалась, испортила настроение?
– Все хорошо, служанки-подружки, – отвечала княжна. – Поверьте, лучше не бывает!..
Однако не верили любезные служанки. Меж собой пошептались. Одна с княжной осталась, другая за князем побежала в ножки ему кинулась. Такие слова сказала:
– Что-то неладно с госпожой, добрый государь! Очень уж она запечалилась. Боимся, не захворала ли!.. Или обидел кто! Глупая сорока в садик залетала, нашей голубушке дурное натрещала.. А мы и не знаем, как помочь.
Оставлял Владимир все дела государственные и в покои к племяннице торопился. Вошел, глянул на Забаву и сам заволновался: не было у нее в лице ни кровиночки.
Спрашивает князь, племянницу лицом к себе поворачивает:
– Отчего это ты у меня, Забавушка, сегодня грустная? Или кто тебе в глаза насмеялся? Может, песни ты пела в садочке и явились послушать богатыри, киевские сорвиголовы, да обидели невзначай? Или выпала роса и оттого померк твой всегдашний румянец и побелели нежные губы?..
Покачала головой Забава:
– Нет, дядя. Не выпала роса вечерняя мне под ноги. И песен не пела я; подобно сиренам, не завлекала киевских отчаянных богатырей. Не сидели на стене высокой сорвиголовы, надо мной не насмехались. А насмехался надо мной гость твой заморский Соловей Будимирович: мне в глаза, княжне скромной, простосердечной, говорил о каком-то супружестве!
Тут служанки-подружки руками всплеснули, засветились радостью их глаза.
– Будет свадьба! – шепнули друг дружке.
Улыбнулся князь:
– Ах, любимая племянница моя, Забавушка Путятична! Я уж думал, и правда беда! Фу ты, Господи!.. Камень с сердца!.. Не смеялся над тобой Соловей Будимирович, говорил тебе правду-истину. Он – такая же открытая душа! Любит тебя, о тебе только и думает. С ним, увы, даже невозможно говорить, ибо всякий разговор он на тебя переводит. Он и хоромы хрустальные для тебя выстроил, и не отходит от окна, все ждет, не покажется ль в саду драгоценная Забава Путятична...
Здесь расплакалась княжна. Улыбалась сквозь слезы, а слез унять не могла. Вздрагивали плечики.
Любопытствовал князь:
– Что же ты ответила?
Разрыдалась Забава:
– Я ему ничего не сказала, убежала, глупая...
Успокаивал князь:
– Все уладится – суточек не пройдет. А как станет Соловей Будимирович свататься, так отдам я тебя за него!..
Засмеялись служанки:
– Будет свадьба!..

Только вышел от племянницы князь, смотрит, идет через двор Соловей Будимирович. Подумал Владимир: "Как удачно складывается! Одним махом дело решим!" Пригласил он Соловья в палаты к себе, стул подвинул:
– Садись, гость дорогой!
Поклонился князю Соловей:
– Не сидеть я к тебе пришел, Владимир стольно-киевский, не угощенья пробовать. А пришел я к тебе сватом свататься. Хочу жениться на красавице – племяннице твоей! Челом тебе бью, прошу: отдай ее за меня!..
Улыбнулся Владимир:
– А мы и посидим, и угощения попробуем, и сватовство обговорим...
До утра они все решили. Порядком съели, порядком выпили. Люди достойные! Что ж не договориться? С восходом солнца подали друг другу руки. Просватал, Забавушку Соловей...
Говорит он потом такие речи:
– Свадьба будет у нас через месяц. А пока я съезжу за синее море... Затосковал маленько по родной земле!.. Я именьице свое распродам и тут же вернусь.
Он в палатах больше не задерживался. С князем распрощавшись, к пристаням пошел. И на трех черных кораблях за синее море отправился.
Князь тем временем о сватовстве его объявил. И пошла по всей земле слава: высватал-де Забавушку Путятичну киевскую княжну, Соловей Будимирович – из северных краев богатый гость; высватал и на месяц домой поехал именьице распродавать, он поехал на трех кораблях.
Слава эта дошла и до неверной земли, до поганого царя по имени Грубиянище. Созвал он мудрецов своих советников и говорит:
– Слышал я, будто нет теперь в Киеве Соловья! Как нет больше и других богатырей. Слышал, обезлюдела гридница Владимира стараниями Камского побоища!.. Самое время урвать нам лакомый кусочек!
Согласились мудрецы, взглянув на звезды:
– Самое время!
И отправился царь Грубиянище в поход на двенадцати больших черных кораблях. У кораблей тех были низкие борта, а на носу у каждого – голова тигра. Весла были черные. Черные же и паруса, а на парусах – зеленые звезды и желтый полумесяц.
На первом корабле возле кормчего полулежал в подушках царь Грубиянище. На берега днепровские сонно глядел, похвалялся:
– Я повыжгу весь Киев-град, чтоб и памяти о нем не осталось! Князю Владимиру буйну голову отрублю, собакам брошу, – если замуж за меня не отдаст племянницу!..
Приходили скоро к Киеву черные корабли, заходили под кручи. Но к пристаням не причаливали, бросили якоря булатные.
На Киев славный любовался с реки царь Грубиянище, подзывал писца. Велел тому грамоту писать:
– Так и пропиши, раб, чтоб отдавал за меня князь свою племянницу-красавицу. Чтоб на корабли мои посмотрел да отдавал девицу без боя, без драки-кровопролития. Да убедительнее пиши! Им, князьям надменным, надо все подоходчивее растолковывать, спесь сбивать!.. Напиши, что, коли с честью, с радостью не отдадут свою невесту, мы, Грубиянище-государь, с боем ее возьмем!
Потом подзывал царь посла своего грубого:
– Так им прямо и скажи: разумник тот, что к Забаве сватался, мной, царем, недавно пойман и посажен в глубокую темницу. Все товары его мною отобраны – в дани взяты. И еще скажи, что решает царь – все решить не может – как с Соловьем тем поступить; скажи: утром хочет вешать пленника царь, а вечером милует его...
На златые купола любовался неверный царь, на хрустальный дворец с любопытством поглядывал. Еще посла наставлял:
– Ты отдай эту грамоту князю Владимиру да не очень-то с ним разговаривай. Помни, ты – господин, он – собака! Ежели сроку будет просить, – одну неделю дай.
Поплыл к берегу на лодочке грубый посол, поднимался к палатам княжеским по белым камушкам. Ворота грудью могучей ударил и повалил ворота; караульщиков дюжих во дворе разметал; в двери плечом вломился, разбросал придверников, будто, тюки с соломой. Ни у кого посол дозволенья не спрашивал, в палаты белокаменные вошел. Дверь во гридницу ногой отворял – пнул сапожищем, едва косяки не вырвал дубовые. Не крестился перед образами, князю не кланялся грубый посол. В гридницу вошел – из-под длинных ногтей грязь выковыривал. Не сразу и князя заметил. А как заметил, бросил ему грамотку к ногам:
– Подними-ка, князек! Да скажи мне ответ поскорее... Знай, разумник тот, что к племяннице твоей сватался, на днях пойман нашим царем. Сидит в клетке Соловей, песен больше не поет. Уплыли по реке его гусельки. Он в темнице томится, ваш женишок. И небо ему кажется с овчинку! Наш же царь ту овчинку, что ни день, урезает. В раздумье государь: сегодня казнить Соловья или завтра!..
Приказал князь Владимир слугам грамотку поднять, приказал распечатать и вслух прочитать. Как прочитали слуги грамотку, опечалился государь. Взял у них грамотку, еще сам пробежал глазами. Утер слезу рукавом.
Потом сказал Владимир:
– Уж ты будь добр, посол царский! Дай мне, что ли, сроку годика на три.
– Нет, не велено! – буркнул посол.
Опять просил князь:
– Хоть три месяца дай...
– Нет, не велено! – отрезал посол, зло посмотрел на князя; очень неприветливый это был посол. – Больше недели – не велено!
Удрученно кивнул князь:
– Хорошо, делать нечего, через неделю отдам я племянницу за вашего царя!..
Повернулся посол и был таков. Еще шум его шагов в палатах не стих, а он уж Грубиянищу докладывал: на все согласен киевский князь – а куда ему деваться, где защитника искать? самому за меч браться? стар он уже...
Как закрылась дверь за послом грубым, призадумался Владимир, сам себе прошептал:
– Нет креста на нем, на Грубиянище!.. Да и откуда кресту взяться, коли царь-то неверный? Взял за горло – времечко подгадал. Что тут поделаешь!..
Ничего придумать не мог. А и не было времени что-то придумывать. Неделю всего дали сроку.
Прибежала к Владимиру племянница – вся в слезах. Рассказали уж про посла того слуги, и про грамотку рассказали.
Говорит Владимир Забаве:
– Кажется, новая беда к нам в дом пришла. Не дождемся мы, племянница, Соловья! В мертвых он не числится, но и живым его называть уж трудно. В погребах он глубоких сидит, женишок твой любезный, в темнице томится. Царь неверный назначит вот-вот день казни. А потом и день свадьбы назначит. На тебе он, Забава, надумал жениться!.. Я ж препятствовать не могу. Сам уж стар, меч не подниму. И нет у меня богатырей, пуста, гляди, гридница...
– Дядя, дядя, как же так! – плакала Забава. – Вон он стоит дворец хрустальный, а Соловья уж нет!
Вздыхал государь, разводил руками:
– Во дворец этот, видно, с другим мужем тебе суждено входить. Ты гулять будешь по саду, а он на тебя станет из окна глядеть. И другие петь будет песни!..
– Ах, дядя! Что ты говоришь!..
Вот такая у них выходила горестная беседа. Небо с овчинку казалось – это верно сказано! Жить страшно: все зыбкое, хмурое кругом, и люди как будто не добрые, завистливые, как будто зло против тебя замышляют, и не на кого положиться, не к кому обратиться за помощью. И места себе не находишь, не знаешь, какая тебя ожидает участь.
Страдала у Забавушки душа: что ж с бедным Соловьем приключилось?
День прошел, второй прошел, третий... Быстро таял отпущенный срок. Все печальней становилась Забава Путятична. Из горницы своей уж не выходила. Служанок-подружек от себя гнала; не ела, не пила; побледнела, осунулась – как от болезни сгорала.
Вдруг на четвертый день прибежали к Владимиру стражники от ворот. Глаза сияют у них радостью, руки от волнения трясутся, голоса срываются:
– Вернулся! Вернулся Соловей из-за синего моря! Жив и невредим!..
За ними уж караульщики бежали:
– Жив и невредим! Идет по улице веселый. Рубаха красная на нем. Товаров понавез разных заморских – челядины едва несут, вот-вот попадают!
И придверники к князю спешили с доброй вестью:
– Наш вернулся щедрый Соловей! Девицам ткани раздает, молодцам – по пятаку на пиво. А детишкам – пряники медовые, дивно-печатные!.. Для всех находит слово ласковое. Вот жених, так жених!
Ох, и возрадовался князь! Бросился гостя встречать.
Услышала здесь Забава крики веселые во дворе, подбежала к окошечку. Смотрит, внизу оживление: одни слуги двор метлами метут, а другие – дорожки бархатные стелют и обочинки выстилают яркими сукнами. Ах, как забилось сердечко у княжны!.. Смех на улице, суета какая-то, дети бегают туда-сюда. Скоморохи в колпаках дурацких в дудки играют да подпрыгивают, кого-то встречают...
Тут и входит в ворота жених молодой Соловей Будимирович. Рубаха на нем красная, кушак – шелковый синий, штаны – черного бархата, а сапоги высокие, зеленые, кожи козловой матовой; кудри светлые до плеч, гусельки в руках...
Вскрикнула княжна, ручку закусила:
– О, Соловей!..
И выбежала из горенки Забава Путятична, по лесенке широкой устремилась вниз. Здесь, на лесенке, и князя догнала.
Глянул на нее ласково Владимир:
– То-то будет теперь кому за нас постоять! Вот уж выручит нас молодой Соловей Будимирович! Посмотри-ка, Забавушка, какой богатырь во дворе стоит!..
Вышли тут князь с племянницей на красное крыльцо. А Соловей уж – подарки им! Князю, как и давеча, меха – государевы, горностаевы – белые-белые, с черными хвостиками. Забавушке же подороже подарок – платье свадебное; все в затейливых кружевах это платье, в шелковых рюшах и бантиках, с белыми тесемками и с белым же пояском. А пряжечки-то все золотые. Чудо как красиво было это платье! И почти невесомо, что пушинка в руках...
Подарки дает Соловей, сам весь светится:
– Вот, вернулся я, князь! Распродал именьице, – тут к Забаве обернулся. – Торопился, невесту видеть хотел. Считал денечки. Да так медленно тянулись они! Я просил у небес попутного ветра. И услышали меня святые небеса! Паруса развернулись, наполнились, и домчали меня корабли на три дня раньше срока!.. Но что вижу я! Бледна моя невеста... Глазки милые будто потускнели и поблекли губки. Что за тучка-печаль на нее набежала?
Отвечает ему князь Владимир:
– Как уехал ты, Соловей, друг сердечный, налетела на нас тучка. Да не тучка, а туча – злая печаль!.. Подошли корабли царя Грубиянища. И посол-грубиян к нам являлся. Приносил про Соловья дурные вести. Будто сидит наш Соловушко в крепкой клетке, томится в неволе, будто гусельки его плывут по реке...
И еще рассказывал князь про сватовство неверного царя, а закончил такими словами:
– Ты постой, Соловей, за меня, князя Владимира, ибо некому больше за меня постоять! А уж Забаву ты, знаю, и без просьб моих защитишь!
Как услышал Соловей Будимирович про поступки недостойные коварного царя, а особо – про сватовство его, так очень прогневался. Закипело, заклокотало у молодца в сердце, возмутилась душа. Плечи широкие расходились.
Старик тут какой-то рядом случился. Дал ему гусельки Соловей подержать. Сам у стражника выхватил саблю острую и спустился на берег к черным кораблям.
Трижды сабелькой махнул отважный Соловей Будимирович. Как он первый раз махнул, – все отсек якоря булатные; как второй он раз махнул – выколол глаза у неверного царя Грубиянища; а уж третий раз махнул – обратил в бегство войско поганое. Крикнул вслед:
– Эх, расходись, волна днепровская! Да разбей корабли о пороги!
И, о диво! Послушалась Соловья днепровская волна! От берега до берега сначала побежала, потом на стремнину вернулась, расходилась там, расплескалась, раскружилась, вспенилась, зашипела по-змеиному, грозно заклокотала да как ударит в корму черным кораблям царя Грубиянища, да как подкинет их до голубых небес!.. Прямо на пороги каменные и бросила. Пораскалывались корабли, все воители из них и вывалились. Мало кто спасся: одних о камни острые убило, других течением быстрым на дно затянуло, третьих раздавило обломками кораблей.
С тех пор не слышал никто о царе Грубиянище!..
А Соловей на широк двор вернулся, Забаву Путятичну обнял, поцеловал ее в губки. Кто тут в это время был, тот видел /и другим потом рассказывал!/, как порозовели вмиг у княжны щеки и как глазки милые ярче заблестели.
– Ах! А гусельки-то где? – спохватился Соловей.
Тогда вышел из толпы старец, на крылечко красное сел, а гусельки себе на колени положил. Погладил струны нежно, трепетно – так добрый молодец ручку невесты гладит, – да голосом высоким, удивительно чистым, молодым голосом запел:
Из-за моря, моря синего,
Из-за синего моря взволнованного
Выходили тут двенадцать черных кораблей...