Возле дальней пустыни Ефимьевской, под монастырем Боголюбовым собирались однажды калики перехожие. Возле одного, возле главного, сорок калик собралось. И всего их было сорок калик со каликою. Думали они к святому граду Иерусалиму идти.
Встали калики в круг, посохи в землю воткнули, общую думу думали: того первого калику большим атаманом выбирали. Каждый – стар и млад – слово свое сказали. Никто против не был молодого Касьяна Михайловича. Всем хорош был этот калика: и силен, и умен, и красив, и сердцем отзывчив; также честен, премного всеми уважаем. С таким атаманом – как за каменной стеной! Смело можно в паломничество идти.
Выбрали Касьяна Михайловича атаманом, просили слово сказать.
– Что ж, можно сказать! – ступил в круг новоизбранный каличий атаман Касьян Михайлович. – Заповедь великую на вас, братья, наложу.
Одобрили калики:
– Хороша заповедь в начале пути, как благословение в начале жизни!
Говорит молодой Касьян Михайлович:
– Идти нам, братцы, далеко. Трудна дорога до Иерусалима! Тем больший подвиг мы, калики, совершим!.. В святых местах помолимся, ко гробу Господню грудью приложимся, в Иордан-реке искупаемся, нетленною ризой утремся... Некороток путь! Идти нам деревнями и селами, идти городами и пригородами. А заповедь нам, добрым христианам православным, давно положена: кто украдет или солжет или во блуд пустится, а большой атаман о том проведает, – тому наказание строгое. Оставим этого калику никудышного одного в чистом поле – по плечи в землю его сырую вкопаем. А если атаман таким плутом окажется – и атамана в землю вкопать!
Записали заповедь великую на бумагу наши калики, снизу подписи свои поставили – приложили руки. Первый подпись поставил атаман Касьян Михайлович, второй подпись поставил податаманье – брат его родной Михаил Михайлович. Потом все остальные.
И пошли калики в Иерусалим-град.
Неделю прошли – время немалое! – под Киев пришли. Мимо тихих заводей проходили, мимо озер с островами. Встретили калики охотников – те с собаками были, с луками-стрелами, с птицами ловчими. Не простая это, видно, была охота – большая, государева.
Точно! Выходит к каликам Владимир-князь. За ним слуги дичь несут, что подстрелил государь: гусей, белых лебедей, малых уточек, а также лисиц и зайцев. Обрадовался князь: калик встретить в поле – добрая примета. И калики-паломники обрадовались: щедрой милостыни от государя ожидали.
Встали в круг калики, посохи в землю воткнули, на посохи сумочки свои повесили. Кричали, здоровья князю желали. Голоса у них были сильные, зычные. От крика каличьего сотрясалась матушка-земля, с деревьев листва пооблетела, под князем конь присел, а богатыри киевские с коней попадали.
Сильны калики, ничего не скажешь!
Сначала даже растерялся князь, непривычно ему было видеть богатырей своих лежащими на земле. Потом опамятовался, калик внимательней рассмотрел. Удалые это были все молодцы! Один к одному подобрались, как волос к волосу. Стояли перед князем не толпою – дубравою.
Поклонились Владимиру калики, просили у него святую милостыню, обещали помолиться за князя у гроба Господня.
Отвечает им государь ласково:
– Ой вы гой еси, калики перехожие! Рад бы милостыню вам щедрую подать, да хлебы с нами все завозные, черствые. А денег я с собой не брал, ибо не нужны мне деньги, когда гоняюсь я за зайцами и лисицами, за соболями и куницами, когда стреляю гусей, белых лебедей да малых перелетных уточек... Вы сходите, калики, милостивые государи, в Киев-град. Вы извольте к палатам моим подняться да княгине Апраксии душеньке от меня поклониться. Она у меня набожна, щедра. Вас, добрых молодцев напоит и накормит. И ласковое слово вам скажет, и в дорогу злата-серебра даст.
Пошли калики к городу Киеву, поднялись к княжеским палатам белокаменным. Во двор вошли, у крыльца красного кругом стали. Посохи в землю повтыкали, на них сумочки повесили. Потом княгиню Апраксию звали, кричали зычными голосами. От крика каличьего с теремов маковки попадали, а на горницах крыши покосились; в погребах глубоких меды и вина всколыхнулись; кое-где заборы повалились.
Просили калики святой милостыни, шапки протягивали.
Вышла к ним на крыльцо княгиня Апраксия. Крика каличьего испугалась молодая государыня, однако виду не показывала, держалась с достоинством.
Кланялись ей калики перехожие, обещали помолиться за нее у гроба Господня.
Позвала Апраксия стольников и чашников услужливых, велела на столы собирать, велела звать калик в светлую гридницу. Быстро повеление исполнили стольники и чашники. Прибежали на двор, каликам кланялись, били челом, звали молодого Касьяна Михайловича со товарищи за богатые столы.
Первым Касьян Михайлович в гридницу прошел – красавец атаман. За ним братия его. Спасову образу помолились, молодой княгинюшке поклонились. Сели за столы. Кушали неспеша, пили малыми глоточками. Не шумели, от еды глаз не поднимали. Сама княгинюшка им прислуживала, помогали ей нянюшки, мамушки и красавицы девушки сенные.
На почетном месте Касьян Михайлович сидел, молодой атаман прекрасноликий. От лица его чистого, как от солнышка красного, лучики исходили. Девушки сенные с атамана каличьего глаз не сводили. Да и княгине он очень понравился: ухаживала за ним – то справа ему яблочко наливное подложит, то слева предложит лебединое крылышко. В глаза заглядывала, будто в душу хотела заглянуть. Но не поднимал Касьян глаз на Апраксию, крепко помнил заповеди.
Стольники и чашники дело свое знали. Слуги новые блюда несли. Горячие на столы ставили, холодные убирали. Девицы красные из ковшей расписных меды подливали. Но не много калики пили – только пригубливали. Глаз на девиц не поднимали, хорошо помнили заповеди.
Неторопясь калики кушали. Час сидели, другой... В третьем часу поднялись. За хлеб-соль обильные били челом молодой княгинюшке Апраксии и ее услужливым стольникам-чашникам.
Государыня слуг отпустила, от Касьяна глаз не отрывала – очень, видно, понравился ей Касьян.
– Покушали, каличеньки, любезные государи?
– Покушали, матушка! Храни тебя Господь! – отвечали калики, однако не уходили, помнили князево обещание – говорил ведь Владимир, что княгиня им злата-серебра на дорогу даст.
Сказывали паломники:
– Помолимся за тебя в святых местах!
А у княгини Апраксии молодой иное на уме: атаман молодец в сердечко запал. Так уж полюбился, что только о нем и думала.
– Подождите в гриднице, добрые люди!
Вышла княгинюшка в свою горницу, Алешу Поповича тайно позвала. Говорит ему:
– Ты, Алеша, понятливый богатырь! Знаешь, какая у женщин на сердце тоска бывает. День за днем сменяются, один на другой похожие. Все чего-то нового ждешь, прямо истомишься в ожидании, а нового нет и нет!.. Тут, глядишь, совсем от тоски с ума сойдешь. Но вдруг странники приходят, смиренные калики. Сердцу тоскующему развлечение, душе набожной наслаждение... Ты понимаешь меня, Алеша. Тебе лучше других ведомо женское сердце!..
– Да, государыня, – кивал Алеша Попович.
Просила его Апраксия:
– Сделай так, друг мой, чтоб задержались у нас калики перехожие, чтоб не идти им со двора сегодня. Какой-нибудь выдумай предлог.
Поспешил Алеша Попович в гридницу:
– Ай же вы каличеньки дорогие! Куда вы так скоро собрались? Или обидел вас кто в княжеских палатах? Стольник глупый грубое слово сказал?..
Заговорили тут разом калики:
– Нет, Алеша Попович, нет, господин хороший! Никто нас не обидел. Все было щедро, хлебосольно, честь по чести!..
Ловил их на слове Алеша:
– А коли так, останьтесь погостить у нас денек-другой, любезные государи! Я знаю, путь вам дальний предстоит. Нужно силушки набраться. Нужно и духом укрепиться! Помолиться можете в княжеской церкви...
– Ну, ежели духом укрепиться... – неуверенно ответили калики, на атамана своего взглянули.
Кивнул Касьян Михайлович:
– Останемся на денек. Путь предстоит нам нелегкий. Помолимся в церкви княжеской. За князя помолимся, чтобы благополучен был; за княгиню помолимся, чтобы не тосковало ее сердце. И сами духом укрепимся.
Алеша Попович к Апраксии пошел слова атамана передать. А девушки горничные по палатам калик развели, каждому его место показали.
А вечером Алеша к Касьяну идет, зовет каличьего атамана:
– Пойдем, Касьян Михайлович молодой, покажу тебе дорогу к горенке княгини. Хочет красавица Апраксия вечерок с тобой провести, о том, о сем побеседовать, забавные рассказы послушать. Новый ты человек, интересен ей! Князья-бояре княгинюшке опостылели – старцы ворчливые, недужные да хмурые. Уж давно знает Апраксия наперед, что они скажут ей!.. А ты залетный соколик! Наверное, много чего в свете повидал – всяких чудес-диковинок. Посидите с княгиней в спаленке вдвоем... Думаю, найдете, о чем поговорить...
Возмутилось тут у Касьяна честное сердце каличье, вознегодовала чистая душа. Отказался атаман идти на вечерок к княгине, заповеди крепко помнил.
Ушел ни с чем Алеша Попович, к княгинюшке поспешил про отказ поведать.
Рассердилась Апраксия на честного Касьяна, разобиделась на его крепкое сердце. Велит княгиня Алеше:
– Ты, Попович, понятливый богатырь, вот что сделай: в сумке Касьяновой дырочку прорежь, затолкни в дырочку чарочку серебряную – ту самую чарочку, из коей князь после охоты пьет. Потом дырочку зашей.
Алеша Попович догадлив был. Быстро раскусил хитрость княгини. Высоко он эту хитрость оценил.
Ночью прокрался Алеша в спаленку к Касьяну, в бархатной сумке его дырочку прорезал, в дырочку затолкнул князеву чарку серебряную. И дырку гладенько зашил. Крепко спал Касьян, атаман каличий, душа его спокойна была. Бесшумно Алеша по спаленке двигался...
Наутро прощались калики с княгиней молодой, низко кланялись. Апраксия с ними прохладно прощалась, но денег на дорогу дала. На Касьяна Михайловича ни разу не взглянула, губки поджимала. Каждому калике в руку золотую монетку положила, а Касьяну – серебряную. Очень обижена была!
Пошли калики дальше с радостным сердцем, с укрепленной душой. Хорошо они в церкви княжеской помолились, довольны были. Верст с десяток всего прошли, догоняет их Алеша Попович молодой. И говорит он слова такие:
– Нехорошо вы поступаете, молодцы, не по-каличьи, а по-разбойничьи. Вы не добрые люди, а воры подлые! Бродите по миру крещеному, каликами прикидываетесь, милостыню собираете: одной рукой шапку протягиваете, а другой обворовываете. Кто рядом с вами ворует, того своим зовете!
Опешили калики перехожие:
– Ты с ума сошел, Алеша Попович! Ты подумай, что говоришь. Нам монетки эти княгиня сама дала. И все это видели!
– Не о монетках я говорю! – хмурился хитрый Алеша. –Унесли вы чарочку серебряную, из которой князь по приезду пьет. После ухода вашего хватились – нет чарочки. Скоро князь с охоты приедет, а нам не в чем ему вино подать.
Еще долго Алеша ворчал, но уехал, ибо заверили его калики, что не брали серебряной чарочки. А обыскивать себя не дали.
Вот приехал Алеша в стольный Киев-град. А в это же время и князь с охоты вернулся. С ним Добрыня Никитич и другие молодцы.
Встречает князя Апраксия, улыбается ласково, а чарочки серебряной, по обычаю заведенной, не подносит.
– Где же чарочка? – удивляется князь. – Или мне здесь не рады, что не несут вина?
Отвечает княгинюшка, разводит руками:
– Нету чарочки, государь! Обыскались, найти не можем серебряную. Как калики перехожие ушли, с тех пор мы чарочки не видели...
Хмурился Владимир, ничего не говорил.
А Апраксия Добрыню Никитича подзывала:
– Ты, Добрынюшка, грозен богатырь! Догнал бы тех калик перехожих, страху на них нагнал бы. Обыскал бы вороватых да чарочку князеву любимую отнял.
Добрыня княгиню не ослушался, на коня вскочил, по следу каличьему поскакал. Настиг их богатырь в чистом поле. Кругом объехал, дорогу перегородил:
– Некрасиво поступаете, молодцы! Не по-каличьи, а по-разбойничьи. Поступаете, как воры подлые... Князь с охоты усталый приехал, а ему чарочку привычную не несут. Говорят, что калики взяли чарочку! Ай-ай! Нехорошо!.. Обыскать себя не даете; знать, в себе не уверены!
Отвечали калики, пожимали плечами:
– Ты с ума, наверно, спятил, Добрыня! Мы в глаза не видели никакой чарочки.
Добавил Касьян Михайлович:
– Мы заповеди писали. К ним каждый руку прикладывал.
– И все же! – настаивал Добрыня Никитич, воин благородный. – Дабы всем нам уверенным быть, что напраслину на вас возвели, что честны вы, калики перехожие, обыщите друг друга. Найдите вора. Он на всех на вас тень бросил, а вы возмущением своим его покрываете. Да и согласитесь, стоит ли с вором идти ко гробу Господню? Не грех ли это?
Последние слова убедили калик-паломников. Встали они в круг, посохи в землю воткнули, сумки на посохи повесили. Стали обыскивать друг друга. Касьян, молодой атаман, обыскивал Михаила, родного брата. Михаил обыскивал Касьяна. Одежды прощупали, ничего не нашли. За сумки взялись. Раскрыл свою сумку честный атаман, на траву содержимое вытряхнул, тут и сверкнула в солнечных лучах серебряная чарочка, покатилась к ногам Добрыни Никитича...
Касьян Михайлович и рот раскрыл, не знал, что сказать.
Обступили его калики, глазам не верили, затылок себе чесали. Потом говорят:
– Ты, Касьян, заповеди с нами писал?
– Писал, братцы...
– Вот и не обижайся!
Вырыли калики в поле яму глубокую, в нее Касьяна Михайловича поставили и по горло его землей засыпали – тяжелой сырой землицей. Захочешь выбраться – не выберешься! Во все горло кричи, никто тебя не выручит, ибо пустынно поле. Да и кто грех на себя возьмет – разбойника выручать?
И рад бы оправдаться был Касьян молодой, да не мог, так как ничего он не понимал. Колдовство какое-то, не иначе!..
Стали в круг калики, нового выбрали себе атамана – Михаила Михайловича. И пошли в Иерусалим, на Касьяна горемычного даже не оглядывались. А он напрасно звал их, напрасно кричал:
– Не брал я чарочки, братцы! Видит Бог! И виноватого Бог осудит...
Добрыня Никитич в Киев вернулся, к княгине Апраксии поспешил, вернул ей чарочку:
– У Касьяна-атамана нашли! Он вор!..
Как княгинюшка молодая чарочку ту взяла, так сразу и занемогла. Очень дурная болезнь к ней привязалась. Три дня Апраксия пластом лежала, горела вся. Потом по телу белому язвы лиловые пошли. И дух от них был тяжел. Лекарки и лекари, знахари и колдуны, волхвы и священники ничего поделать не могли. Разными снадобьями пользовали княгиню, заговоры и зашепты старинные вспоминали, читали молитвы. Не становилось лучше Апраксии, множились язвы. Что за болезнь такая, никто не знал. Может, лишь Алеша догадывался.
А калики все шли и шли. Милостыней кормились. Через три месяца под Иерусалимом были. Святой земле поклонились, святыням христианским помолились, ко гробу Господню грудью приложились, в Иордан-реке искупались, нетленною ризой утирались; служили обедни с молебнами за здравие свое молодецкое. За князя помолились, чтобы благополучен был, за княгиню помолились, чтобы не тосковало ее сердце, а также по поклону положили за горемычного Касьяна Михайловича – видать, остались от него только белые косточки...
В Святой земле калики не задерживались. Обратно к Киеву пошли, хотели заглянуть к ласковому князю Владимиру. Еще три месяца шли.
Наконец знакомые места показались. Да за полгода кое-что изменилось в них, потому немного стороной калики прошли, не набрели на Касьяна. А он-то, оказывается, жив был! Увидел товарищей своих, кричит им, рукой машет – сумел вытащить из-под земли правую руку.
Услышали калики перехожие зов своего бывшего атамана, повернули к Касьяну. Подошли во главе с Михаилом Михайловичем, поразились: жив-здоров Касьян; как и прежде, красив розовощек, кудри по плечи.
– Как так? – глазам не верили.
Смеялся Касьян, к товарищам руку тянул:
– Земля-матушка меня согревала, снега колючие мне румянец подарили, ветры – кудри расчесывали. Не оставил Бог!..
Качали головами калики:
– Верно, не виноват он, коли Бог не оставил! Где это видано – полгода в земле простоять и живым остаться.
Откопали товарищи Касьяна, за руки из ямы подняли. Выскочил молодец из сырой земли, как ясный сокол из теплого гнездышка. Обнялся с каликами Касьян, расцеловался. Потом говорит им:
– А все же, братцы, не брал я чарочки, заповедей не нарушал! Видел это Бог. И коли он меня в живых сохранил, значит, где-то осудил виноватого!..
Поверили калики Касьяну, взяли его с собой.
Скоро пришли под город Киев, подошли к чудному кресту Леванидову. Стали странники во един круг, посохи в землю повтыкали и стояли тихонечко. А Михаил Михайлович, который все еще атаманом был, послал к князю Владимиру одного из молодцов – легкого на ногу. Велел молодцу доложиться князю:
– Прикажет ли государь прийти к нему пообедать?
Владимир-князь милостиво принял каличьего посла, ласками его осыпал. Своих ключников-ларечников за каликами послал, велел бить челом, поклониться смиренным паломникам, звать их пообедать. А Касьяна велел наособицу звать.
Пришли к каликам ключники княжеские да ларечники, били челом, поклонились. Звали калик к ласковому князю на широк двор:
– Ждет вас государь! А особо хочет, чтоб Касьян был...
Переглянулись каличеньки, пожали плечами, пошли к государю на широк двор. Их Владимир аж у ворот встречает, Касьяна Михайловича высматривает, другим едва кивает. Взял Касьяна князь за белые руки и повел его в светлую гридню. Остальные калики за ними шли.
Удивительно все это было Касьяну Михайловичу. Спрашивает он:
– Скажи-ка, государь! А здорова ли добрая княгиня Апраксия? Как поживает она?
Покачал Владимир головой горестно:
– Видно, дурно она с тобой обошлась, Касьянушка! Как ту чарочку в руки взяла, так и слегла. Очень плохая болезнь к Апраксии привязалась. Дух тяжелый в спаленке стоит. И мы уж вторую неделю к болезной княгине не ходим.
Молодой Касьян духа тяжелого не побоялся. Пошел с князем к княгине в спальню. Государь еще у двери нос зажал, а Касьян будто и не слышит дурного запаха – как шел, так и шел.
Двери в спаленку отворил Касьян Михайлович, распахнул окошечки и к Апраксии подошел:
– Вот и я в твоей спальне, княгинюшка! Ты того хотела.
Княгиня едва глаза раскрыла, при смерти была:
– Чего хотела, за то пострадала!..
И при князе просила Апраксия прощения у Касьяна, на коего напраслину возвела. Все она про чарочку серебряную рассказала.
Не держал на княгиню зла Касьян Михайлович, простил ее женскую плоть. Духом святым на молодую Апраксию дунул и побледнели лиловые язвы, и запаха дурного вмиг не стало. Крестное знамение Касьян совершил, оградил государыню от недуга святой рукой.
Прослезился князь:
– Я-то уж давно ее простил! Чего только бывает не захочется!.. А она намучилась, лежала в сраме полгода.
Обнял Касьяна государь, повел его за столы изобильные, возле себя посадил. Все калики уже сидели.
Стали кушать-пить, стали шуточки шутить. Время быстро побежало. И полдня прошло.
Собирались в дорогу каличеньки: наелись досыта, напились допьяна. Но Владимир на них не на шутку обижался, просил погостить денек-другой. Не могли калики так уйти, согласились задержаться, уважили князя. Да и долог путь им предстоял до пустыни Ефимьевской, до монастыря Боголюбова. В церкви княжеской еще помолиться хотели, укрепиться духом.
Обратно сели паломники честные за столы, опять пили-кушали, прохлаждались. Касьян Михайлович средь них сидел, от лица его ясного молодецкого, как от солнышка красного, исходили яркие лучики. Скоро и княгинюшка поднялась, принарядилась, вышла к гостям. Пришли с ней многие нянюшки, мамушки и красавицы девушки сенные. Молодому Касьяну Апраксия кланялась, на него глаз не поднимала, про грех свой помнила.
Всех домочадцев князевых Касьян крестом от недугов ограждал и благословлял всех.
Долго еще пили-кушали, долго за столами сидели честные калики. Наконец достал Касьян из сумы бархатной малую книжицу, пролистнул ее, числа посмотрел и говорит:
– Третий день уж мы прохлаждаемся, третий день обедаем, за столами сидим. Пора и честь знать!
Вставали каличеньки на резвые ноги. В церкви княжеской помолились образу Спасову и в чистое поле на север пошли.
Князь Владимир и Апраксия на крылечке стояли. Государь "Прощайте!" говорил, государыня платочком махала – молода была, телом бела, лицом румяна. Ах, из красавиц красавица!..
То старина, то и деянье.
Не обижайте, люди добрые, перехожих калик!..