В давние времена жил во славном городе Новгороде Садко купец, богатый гость. Как и многие купцы, не всегда он богачом был да богачом слыл. А бывали времена, что никакого богатства – ни злата-серебра, ни товара, ни хором, ни кораблей – и никакого иного имущества (даже медного гвоздя, даже рассохшейся оглобли, даже старой колоды) у Садко не было; не было у него и верной дружины, а были у него только гусельки яровчатые. На вид неказистые гусельки – старые, поцарапанные, по углам лак облез, иной раз шпенечки качаются, – однако звучные и в умелых руках как живые; тронет струны мастер, и дикими турами они заревут, тронет струны другие – и будто журавли в небесах закурлычат, по третьим струнам пальцами проведет – словно ключик на камешках зажурчит, а там услышишь – парус в ветре заполощет, а там как будто мышка во ржи пробежит, а там засвистят в воздухе крылья сокола, а там удачливый купец серебром бренчит, а там колокола новгородские созывают народ на вече...
Живые гусельки были в руках мастера. А Садко мастер и был. Лучше его во всем Новгороде не сыскать было игреца. Как заиграет, так самый старый сидень в пляс пойдет; если захочет Садко, самый грустный молчун веселую песнь запоет; кто всю жизнь вздыхал, вздыхать перестанет... С тех гуселек яровчатых, со своего уменья редкого и жил Садко молодой; в каждом доме желанным гостем был. По пирам ходил, играл-поигрывал Садко. Надо – народ веселил; надо – утешал народ. И сыт был, и пьян, и одет с гуселек, и девушками обласкан. Сердцем добр, открыт душою, нрава веселого – жил Садко одним днем, о прошлом не жалел, над будущим особенно не задумывался. Оно и понятно: в таком славном городе, как Новгород, всегда будут почестные пиры, а значит, – и для Садко будут и радушие хозяев, и почетное место, и хлебосольный стол.
Но однажды случилось – не позвали Садко на почестный пир. И на другой день опять не позвали, и на третий день стороной обошли... Может, не было в это время в вольном Новгороде веселых пиров... Загрустил Садко, по веселью соскучился; руки его сами к гуселькам тянулись. Тогда пошел наш Садко на берег Ильмень-озера, на горячий камешек, солнцем прогретый, сел, гусельки на колени положил да начал в задумчивости перебирать струны. Вроде ветерок повеял, вроде мачты заскрипели, на груженых товаром кораблях перекликались купцы, где-то скрипели уключины, где-то кричали чайки... Красиво играл Садко. А как от задумчивости очнулся, так увидел – потемнело небо, потяжелели облака; ветер не на шутку разгулялся, волны высокие поднял, гнал перед собой белые пенные буруны; ох! расплескалось Ильмень-озеро; ах! замутилась студеная вода... От этой перемены встревожился Садко, перестал играть; гусельки за спину забросил и пошел от Ильмень-озера прочь, домой пошел в Новгород.
Но что-то все не звали Садко на почестный пир. И на следующий день опять не позвали, и на третий день обошли стороной... Еще сильнее загрустил Садко; по игре, по гуселькам своим чудесным соскучился. Пошел он снова к Ильмень-озеру, на камешек горячий сел, гусельки любимые на колени положил и – ну давай перебирать быстрыми пальцами струны; разбежались чуткие пальцы – не остановить. Верно, о чем-то веселом думал в это время Садко, и наигрыш у него получился – хоть куда; кабы кто рядом был, тут же пустился бы в пляс. Ах, играл Садко мастерски; струны гуселек пели и смеялись, подзадоривали их еловые шпенечки. Так увлекся игрой Садко, что не сразу и заметил, как расходилось-разгулялось Ильмень-озеро, от волн, от барашков пенных совсем стало озеро седое. Облака потяжелели, налились свинцом, по-над самыми волнами понеслись к берегу. Вода взмутилась в озере; была зеленая, стала серая. Прибой зашумел. Холодные брызги далеко на берег полетели – на сапоги Садко сафьяновые, на полы кафтана атласного. От задумчивости тут очнулся Садко, на Ильмень-озеро посмотрел, встревожился, перестал играть; потом гусельки за спину закинул и пошел прочь от Ильмень-озера.
А в Новгороде его опять на пиры почестные не зовут; не то разъехались все новгородцы по делам торговым, не то все деньги пустили в оборот, а на пиры деньжат не отложили. День сидел в ожидании Садко, два сидел; и на третий день зова на пир не дождался. Загрустило сердце по доброй игре, затосковала душа по музыке веселой. Снял Садко любимые гусельки со стены и пошел на Ильмень-озеро. На свой камешек, как давеча, сел Садко, гусельки на колени положил и так весело заиграл, как, пожалуй, в жизни своей не играл. От наигрыша нового у него у самого ноги пританцовывали, и было их не унять...
Так увлекся гусельками Садко, что не заметил, как взмутилось Ильмень-озеро, как потемнели небеса, как поднявшийся ветер начал деревьям ветви гнуть да обрывать листья; не заметил Садко и ужасные воронки, что вдруг по Ильмень-озеру пошли. А когда наконец от гуселек оторвался Садко да играть прекратил да в тревоге огляделся, увидел, что стоит перед ним не кто иной, как сам царь морской... У этого царя, повелителя водной стихии, голова была – что сена копна; а лицо было синее, как морская волна, а борода зеленая, вся из водорослей, а все тело раковинами, как броней, покрыто, а на руках и на ногах пальцев нет – лишь широкие плавники.
Испугался морского царя Садко, да бегать от него не стал; как сидел на камешке, так и сидел; ждал – что дальше будет.
А царь морской ему и говорит ласковым голосом:
– Давно слышал про тебя, Садко новгородский, – про гусельки твои и про мастерство необыкновенное. А тут уж в третий раз и музыку твою слышу. Удержаться не в силах – иду в пляс... Ах, порадовал ты меня, Садко, – так порадовал, что уж и не знаю, как тебя отблагодарить, чем тебя пожаловать...
А Садко растерялся, сидит, слушает, слова проронить не может.
На минутку задумался морской царь и дальше говорит:
– Хочешь, мил-человек, за игру твою нежную я пожалую тебя бессчетной золотой казной? Сколько унесешь, все твое!.. А если не хочешь, давай иначе поступим: ты ступай сейчас в Новгород, позовут тебя на пир; там всяк своим будет хвалиться, а ты, Садко, похвались, что сможешь поймать в Ильмень-озере диковинную рыбу – золотые перья; тебе не поверят, но ты на своем стой, о велик заклад бейся – на спор голову ставь, а чтоб купцы на спор свои лавки с товарами ставили; потом шелковый невод свяжи и приезжай на Ильмень-озеро эту рубу ловить... остальное – моя забота. Я тебе три рыбины дам, и ты счастлив будешь.
От казны бессчетной отказался Садко, а от счастья не мог отказаться. Тут и ударили по рукам с царем морским.
Как вернулся Садко в Новгород, глядь, а его уж прислуга самого богатого купца дожидается; в сей же день на пир почестный зовут, от купца кланяются, сытное угощение и пьяные меды обещают.
Удивился Садко провидению царя морского и пошел на почестный пир. Там едва не самым желанным гостем был: на почетном месте сидел, сытно кушал, пьяно пил да все на гусельках поигрывал, народ веселил.
Вот покушали гости и наплясались, и, понятно, подвыпили, на разговоры разгорелась душа. О чем в трезвости молчали, о том во хмелю хвастать начали; кто-то хвастал богатством великим, кто-то – хоромами новыми на дубовых подклетях, кто-то – быстроходными кораблями, кто-то – верной дружиной; один разумный хвастался добродетельными родителями, а какой-то глупый молодец – верностью жены...
Когда каждый своим похвастал, все к Садко повернулись:
– А ты чем похвастаешь, мил-друг Садко?
Пригубил Садко из кубка серебряного и говорит:
– Сами знаете, нет у меня богатства великого, нет и хором новых, и быстроходных кораблей нет, нет даже утлой лодочки; не собрал я дружину верную, и родители мои добродетельные давно померли; увы, нет у меня и жены... Есть у меня, впрочем, гусельки, да они такие старые, что ими было бы смешно хвастаться...
Гости уж было потеряли интерес к речам Садко, а он тут возвысил голос:
– Но зато...
Оживились гости, навострили ушки: чем же может похвалиться Садко? чем удивит?
– Но зато могу я поймать в Ильмень-озере диковинную рыбу – золотые перья!.. Нет – даже три таких чудных рыбы могу я поймать.
В наступившей тишине сказал кто-то из купцов новгородских:
– Неправда то! Никогда не бывало в Ильмень-озере такой рыбы, чтоб с золотыми перьями!
И другой купец сказал:
– Я Ильмень-озеро из края в край каждый год переезжаю. Нет в нем такой рыбы и отродясь не бывало. Неправда то!
И третий поднялся богатый купец:
– Уж я столько рыбы в Ильмень-озере переловил, но чтоб с золотыми перьями – такой рыбы ни разу не попадалось. Это, видно, лишнего хватил наш Садко да приврал маленько...
Но Садко на своем стоял:
– Поймаю три рыбины – золотые перья!..
Ему сказали те трое купцов:
– Побьемся об заклад! Мы по три лавки каждый поставим да с товарами, коли ты три рыбины – золотые перья в Ильмень-озере поймаешь. А ты что поставишь, Садко? Сам ведь говорил, что, кроме гуселек, ничего не имеешь.
– Буйну голову поставлю... – смеется им в глаза Садко. – Если неправду я сказал, под вечевым колоколом голову мне и отсеките...
На этих условиях они грамотку составили, скрепили ее печатями, подписали при свидетелях свои честные имена.
Связал Садко невод из прочной нити шелковой. И поехали, кто хотел, на Ильмень-озеро – смотреть, как разрешится спор. Много любопытствующего народа набралось. Толпились на берегу, жалели Садко, жалели мастерство его, говорили, что не будет больше в Новгороде такого гусляра.
А Садко знай себе посмеивается, невод готовит...
Вот забросил Садко невод в озеро. Попритихли все на берегу. Купцы, что бились об заклад, не волнуются, в правоте своей уверен; особнячком стоят, бражку попивают. Вытянул невод Садко, а в неводе рыбка – золотые перья... Так и ахнули все, кто видел! Трогали рыбку, сияющими на солнце перышками любовались. Купцы при виде рыбки растерялись, бросили свою бражку; народ растолкали, смотрят, глазам не верят, трогают – не верят рукам... Между тем Садко и второй, и третий раз невод забросил, вытащил из озера еще две рыбки – золотые перья...
Положил Садко три рыбки рядом и грамотку о великом закладе возле них положил:
– Что скажете, новгородцы? Чья неправда?
Троих купцов тут на смех подняли, велели по договору лавки с товаром отдавать. Побледнели купцы, молчали – нечего им было сказать; не хотели отдавать лавки с товаром, но уж так исстари между купцами ведется, что договор дороже денег, а кто договор не выполняет, с тем никто дел не имеет. Отдали лавки купцы.
Так стал Садко в один день богачом. А поскольку был он в Новгороде человек известный и горожанами любимый, все стремились у него покупать. Потому шла у Садко торговля бойко, и богатство его, что ни день, росло. Поставил себе Садко хоромы новые на дубовых подклетях, и амбаров настроил, наполнил их новыми товарами – своими, новгородскими, и заморскими, – и набрал себе дружину верную Садко, и построил быстроходные корабли; после всего на первой красавице новгородской Садко женился.
Однако по-прежнему прост, не заносчив был Садко и с гусельками старыми не расставался, от приглашений на почестные пиры не отказывался; игрой своей мастерской народ веселил, а кто от игры утешения искал, – того утешал Садко.