|
|
САДКО КУПЕЦ,
БОГАТЫЙ ГОСТЬ |
От товаров у Садко – от худых и добрых – склады ломились.
Подвел к пристаням купец свои тридцать кораблей, загрузил в трюмы глубокие
все товары – и новгородские, и московские, и из Золотой Орды. Дружину
храбрую на корабли посадил, с супругой ласково попрощался, и велел
отчаливать Садко.
Поплыли торговать Садко и дружина. Сначала по Волхову путь держали, потом по
озеру Ладожскому; рекой Невою из озера в синее море вышли; повернули корабли
к богатым ганзейским городам.
Купцам заморским все быстро продали; хотели за одну цену, а вышло за две, –
были нарасхват товары новгородские и московские, были в диковинку немцам
товары из Золотой Орды. Барыши великие выгадали: в одну бочку насыпали сорок
пудов червонного золота, а в другую бочку сорок пудов чистого серебра. И
велел удачливый Садко домой возвращаться.
С ветром попутным, как на крыльях, летели по морю. Плескалась у борта вода,
посвистывал в снастях ветер, мачты поскрипывали. Радовался Садко, радовалась
дружина – по дому соскучились; денечки считали – сколько оставалось плыть.
Над собой беды не чуяли... До середины моря синего доплыли, и вдруг стали,
как вкопанные, все корабли. Спряталось солнце за серыми тучами, небо
потемнело, а тут и опустилась ночь. Ветер крепчал, все выше становились
волны, все неистовее бились они в борта кораблей. Боялись новгородцы, что
разобьют волны в щепки их корабли, погибели боялись и молились на палубе
всем святым, взывали к Небесам о помощи. Но недвижны были все корабли,
словно кто-то держал их за днища. Ветер рвал паруса, гнулись мачты, а
корабли стояли на месте. Хватались за весла купцы, но и этим делу не помогли
– только сломали весла. И тогда подумали на кораблях, что, не иначе, держит
их посреди моря какое-то колдовство.
Тут сказал Садко:
– Нет, моя дружинушка! Никакое не колдовство виновно в нашей беде. Это
держит нас, дружина, сам царь морской… Вспомните, сколько лет мы по морю
ходили, а владыке морских глубин ни разу даней не плачивали. Ждал он ждал, и
теперь требует свое.
Согласилась с Садко дружина. Взяли тут же три пуда червонного золота, три
пуда чистого серебра взяли и бросили все за борт – данями царю морскому.
Однако очень удивились Садко и дружина, увидя, что злато-серебро не
потонуло; еще более они удивились, когда волна высокая и злая их дани
обратно на палубу выбросила. А корабли как стояли посреди моря, так и
стояли.
Покачал головой Садко, потемнел лицом:
– Видно, злата-серебра в царстве подводном достаточно. Требует от нас царь
морской иной дани – живой головы.
Ужаснулась при этих словах дружина. Никому не хотелось на морское дно.
Никому не хотелось в царство русалочье, холодное и темное, пред очи грозного
морского царя.
Да куда деваться! Не всем же погибать!.. Решили новгородцы жребий бросить.
Садко предложил:
– Нарежем, братья, малых дощечек сосновых. И каждый на дощечке имя свое
напишет. В море дощечки кинем. Чья утонет – тому, значит, и идти в гости к
морскому царю.
Так и поступили. Дощечек ровненьких быстро нарезали, имена написали, и за
борт все дощечки бросили.
У борта столпились новгородцы, светили фонарями во тьму. Кипела, ревела
черная пучина. Бросала дощечки туда-сюда. И только одна дощечка сосновая
утонула – с именем Садко.
Зябко повел плечами купец, не хотелось ему в страшную пучину бросаться. И
говорит тогда Садко дружине:
– Это есть дерево неправое. Неправое дерево сосновое!.. Возьмите-ка вы,
дружина, дерево еловое; нарежьте дощечки и напишите свои имена. Будет нам
честный жребий!
Вздохнули дружинники и поступили, как велел Садко. Бросили в море дощечки
еловые. Опять светили фонарями во тьму. Глядят: все дощечки гоголем плывут,
и только одна дощечка Садко – на дно камнем.
И этому жребию не поверил Садко:
– Ель – есть дерево неправое, некрепкое дерево. И в важном деле нельзя ему
доверяться!.. Давайте-ка нарежем мы дощечек из колоды дубовой и напишем свои
имена. Будет нам верный жребий!..
Накололи новгородцы дощечек дубовых. Но и с ними все вышло, как с
предыдущими, – все дощечки гоголем плыли, и только дощечка Садко шла камнем
на дно.
Очень не хотелось Садко в гости к морскому царю. И завел купец прежние речи:
– Это есть дерево неправое. Неправое дерево – дубовое! А возьмите-ка вы,
дружинушка, дерево кипарисовое. Уж оно-то нас не обманет. Кипарисовое дерево
– правое, ибо на кресте дерева кипарисового был распят Иисус Христос...
Нарезали дощечек кипарисовых новгородцы, написали свои имена, бросили за
борт. Посмотрели... Все дощечки гоголем плывут, с волны на волну
поднимаются, и только одна дощечка с именем Садко камнем пошла на дно.
Стояли корабли, бушевало вокруг море, молчала дружина.
Сомнений уж быть не могло, кого требовал к себе царь морской. Духом укрепясь,
велел Садко принести ему чернила, перо и бумагу. А как принесли, стал именье
свое отписывать: четверть имения отписал божьим церквям и монастырям
новгородским, четверть – нищей братии отписал, еще четверть – любимой жене
молодой и четверть – храброй дружине.
Потом говорит Садко:
– Принесите мне, дружина, мои гусельки яровчатые. Я б сыграл вам напоследок,
да не поет душа, – а без песни в душе какая музыка? Возьму я гусельки с
собой в последний путь – самое дорогое из своего имения возьму. И не
поминайте меня лихом. Славному Новгороду кланяйтесь...
Опустили дружина на воду доску дубовую. А как Садко на ту доску ступил, так
сразу же и пошли по морю корабли – не держал их больше за днища царь
морской.
Быстро скрылись из глаз корабли, но еще бушевало море. Всюду было черно – и
вверху, и внизу. И было страшно. Думал Садко: скорей бы уж взял к себе царь
морской – и дело с концом! Но все не тонула доска. Ждал, ждал смерти Садко
да и заснул...
А проснулся он в синем море – в синем море на самом дне.
Глаза кверху поднял Садко и увидел сквозь воду красное солнышко в чистом
небе, разглядел днища кораблей проплывающих, насчитал много косяков рыб; еще
увидел каких-то чудищ огромных с мощными хвостами и выпученными глазами, и
водяных змей, и морских коньков, и таинственных медуз... Вкруг себя
огляделся – заметил вдалеке русалок хоровод; еще дальше – горы подводные,
заросли водорослей диковинных, кораллы. А под ногами раковины с жемчугами
нашел и россыпи золота и серебра, браслеты с камнями индийскими, перстенечки
с бриллиантами чистыми. Так по сокровищам этим и пошел Садко, куда глаза
глядели – вниз по долине, и шел, пока не увидел роскошный дворец из розового
мрамора с крышей хрустальной.
В этом дворце посреди огромного зала принял его сам царь морской. У царя,
повелителя стихии водной, голова была – что сена копна; а лицо
голубовато-синее, как волна морская, а борода была зеленая, вся из тины и
водорослей, а тело раковинами, как броней или коростой, покрыто; на руках же
и на ногах пальцев не было – только широкие розовые плавники. Но уже не
пугался морского владыки Садко – во второй раз его видел.
Говорит морской царь:
– Ты, Садко купец, богатый гость, год за годом по морю ездил, мне ни разу
дани не плачивал, доброго слова мне не говаривал. А тут, гляжу, сам пришел –
ко мне подарочком, – и гусельки свои знаменитые прихватил... Это как? –
морской царь голову склонил, один глаз прищурил. – Это для чего?
– А так, государь! Это значит, весь я твой...
Глазки у царя радостью засияли:
– А коли весь ты мой, славный Садко, поиграй же мне на гусельках своих
яровчатых. Из века в век тут сижу, скучаю. И никто меня не повеселит, никто
мне слух не потешит.
Сел на малую скамеечку Садко, гусельки на колени себе положил, струны
попробовал, шпенечки подкрутил, и ну давай играть-наигрывать – до него на
дне морском никто так мастерски не играл, не наигрывал.
Царь морской слушал, на троне сидя. Не долго крепился, не долго сдерживался:
сначала плавники затрепетали, потом ноги в такт наигрышу задвигались, затем
руки зашевелились... Получаса не прошло, сорвался грозный владыка морских
пучин с трона и пустился по дворцу своему в пляс...
Расходилось море, разгулялось от того пляса, где-то корабли потопило, где-то
вышло из берегов, разрушило селения, сети рыбаков в глубины унесло и самим
рыбакам не поздоровилось. А царь морской все отплясывает у себя во дворце,
велит славному Садко шибче играть да затейливее. И старается Садко – сам на
гусельках поиграть рад. Шторм за штормом идут в синем море; замутилось море,
всплыли водоросли со дна, и потопленные корабли всплыли, и морские чудища
караулили у берегов людей.
Волновалось море месяц, и другой месяц море ярилось, и третий месяц
штормило. Играл без устали Садко, плясал морской царь без отдохновения; ни
тот, ни другой времени не замечали.
Не выдержал тут народ: моряки и рыбаки взроптали, купцы и корабелы
вознегодовали, лодочники, гребцы и кормчие от голода едва не плакали. И
повалил народ в божьи церкви – Николе Можайскому молиться, покровителю
мореходов, рыбаков, корабелов и сирот. Просили люди вступиться за них Николу
Можайского, свечки ставили, в колокола били, славословия пели. Видел ли
Никола их беды? Слышал ли их мольбы?..
Уж не помнил, сколько дней играл Садко, руки не уставали. Свет разгорался
над головой и угасал. Вместе с царем морским рыбы плясали и всякая прочая
подводная живность. Любопытно было на эти танцы смотреть Садко; обо все
позабыл купец новгородский, богатый гость, играл да наигрывал...
Вдруг кто-то будто тронул его за плечо... Оглянулся Садко. За спиной у него
старичок стоит – худенький, седенький, благообразный такой, глазки
васильковые, бородка клинышком.
Говорит этот старичок негромко:
– Хватит тебе уже, Садко, на гусельках играть-наигрывать. Народ на море
синем уже три месяца бедует.
Отвечает Садко:
– Я бы и не прочь прекратить игру, дедушка, да не моя воля на синем море.
Мне приказано играть, я и играю.
Старичок его ласково так по плечу гладит:
– А ты струночки на гусельках повырывай и шпенечки все повыломай. Царю же
морскому скажи, что не случилось у тебя запасных струночек, не случилось и
шпенечков запасных; скажи: больше играть не на чем. Предложит тебе царь
жениться в царстве морском, ты не отказывайся. Он тебе девиц-красавиц своих
покажет. Ты, Садко, первых триста девиц пропусти; и вторых триста девиц
пропусти; пропусти, Садко и третьих триста девиц. А как увидишь последнюю
девицу – черненькую, – ты ее и выбери. Спать с ней будешь ложиться, ее не
трогай. Если тронешь, навеки останешься в синем море, на глубоком дне. Коли
не тронешь ночью девицу, вернешься, Садко, в свой Новгород...
Благодарил старичка за добрые советы Садко и спрашивал:
– А как имя твое, дедушка?
Улыбнулся старичок:
– В Новгороде окажешься – казны своей золотой не пожалей. Построй на видном
месте церковь соборную Николе Можайскому... – с этими словами исчез
старичок, будто его возле Садко и не было.
Все отплясывал грозный царь морской, колыхалась голова-копна; вкруг него
рыбы и русалки хороводили, подводные змеи скользили, били хвостами киты.
Была мутна вода.
Когда царь в своей пляске необузданной повернулся к Садко спиной, тот за
струны посильнее дернул и все струночки повырывал, затем пообломал шпенечки.
Остановился морской царь:
– Что случилось? Почему не играешь, Садко?
Развел купец руками:
– Вот ведь беда, государь! Сам посмотри: не выдержали, оборвались все струны
на гусельках. И шпенечки все, как один, сломались. А запасных у меня не
случилось с собой...
Нахмурился царь:
– Жаль... Однако это дело поправимое. Велю слугам своим – они притащат тебе
откуда-нибудь новые гусельки. Потанцуем еще, повеселимся... А пока не хотел
бы ты жениться, Садко?
Пожал плечами купец новгородский:
– Вообще-то есть у меня жена. А вторую жену иметь – то не по обычаю
православному.
Засмеялся царь:
– А водой дышать и живым оставаться – по обычаю православному? Про ту жену
забудь и думай о жене новой...
Больше не возражал Садко:
– В море синем не моя воля.
Очень обрадовался его покорности царь морской:
– Вот и ладно!.. Завтра поутру вставай рано, Садко, и выбирай себе
девицу-красавицу. А выбор, знай, у меня немалый.
На другой день поднялся Садко рано-ранешенько. Еще дарами, морским царем
присланными, перекусить не успел, а уже по покоям его красные девушки
поплыли – из одной потайной дверцы в другую. И все девушки были загляденье,
одна другой лучше и стройнее, одна другой милее, и все так ласково Садко
улыбались, и шептали ему нежные слова. Но крепко помнил Садко советы того
старичка, на искушение не поддавался. Первых триста девушек пропустил,
пропустил Садко и других триста девушек, и из третьих трехсот девушек самую
лучшую не выбрал – кремень был Садко. А когда последнюю девушку увидел купец
новгородский, богатый гость – черненькую да, пожалуй, и не самую лучшую, –
ее и выбрал. Имя этой девушке было Чернавушка.
Целый день с этой девушкой Садко провел, были и небылицы ей рассказывал, ее
были слушал, удивлялся необычному какому-то журчливому голоску. За весь день
ни разу не притронулся девушки, хотя она бывала к нему очень близка. И когда
спать легли на подводном ложе роскошном, совладал с собою Садко, не
прикоснулся прекрасной избранницы. Чтобы о Чернавушке не думать, думал о
своем разумный Садко – о дружине, о кораблях, о любимой жене, что ждала его
в Новгороде... да так и заснул.
А проснулся Садко у самого Новгорода на крутом бережку реки Чернавы. Тут и
понятно ему стало, кто такая была его подводная избранница, и почему именно
ее велел старичок выбрать. Догадался Садко и о том, кто такой этот был
старичок, добрый дедушка. Был это сам Никола Можайский.
Вошел в Новгород Садко. Шел домой мимо торговых рядов, потом мимо пристани.
Смотрит, – жена его любимая на пристани стоит, подплывающим кораблям
платочком машет. Как причалили корабли, вышла дружинушка на мостки
сумрачная. Сообщают жене Садко, что остался супруг ее любезный в синем море,
забрал его к себе грозный морской царь, и уж никогда не вернется Садко, и
все свое именье он отписал – и вот о том его бумаги за его подписью...
Но еще не закончили говорить купцы-дружинники, а уж Садко к ним явился живой
и невредимый. Глазам дружинники не поверили, а кое-кто и перекрестился
тайком.
Долго удивлялись на кораблях:
– Остался наш Садко в синем море, а в Новгороде вперед нас оказался –
чудеса!..
Жена молодая за белые руки Садко брала, на радостях в уста сахарные
целовала, в белокаменные палаты вела. По дороге Садко новгородцев на пир
приглашал.
А уж на пристанях корабли разгружали; дюжие ребята выкатывали по сходням
бочата с золотом и серебром...
Садко наш, крепкий купец, благодарным умел быть и слово держал. Денег не
пожалел – в тот же год огромную церковь соборную поставил Николе Можайскому.
На самом видном месте красавицу поставил. С тех пор всякий, кто в Новгород
приезжал, ту церковь прекрасную видел. А кто из православных в ней
помолился, тот по морю смело ходил.
|