Был у Владимира, князя стольно-киевского, любимый племянник Иван Годинович. Хороший это был человек: молодой, разумный, честный и настоящий богатырь. Красивый был молодец, да вот неженатый! Не сложилось как-то у него... Сверстники его уже детишками обзавелись, а он все холост ходил, на красных дев поглядывал.
Как-то на пиру, когда все по обыкновению, наевшись, напившись, расхвастались, когда о женах молодых речь зашла, говорит вдруг князь:
– Да, гости дорогие! Все-то у нас добрые молодцы поженены, все-то красные девицы замуж повыданы. Один остался добрый молодец, лебедь без лебедушки. Загулялся холостяк Иванушка Годинович. Надо бы ему невесту подыскать!
– Дело несложное! – отозвались бояре. – Это же не князю невеста! Не государю искать!.. Почти любая подойдет девушка с личиком смазливым – была бы покладистая! Сейчас подыщем. Это даже приятное дело!
Говорит тут Иванушка Годинович:
– Не надо, бояре, мудрые отцы, никого искать! Есть у меня на примете невеста. Ладная девица – раскрасавица! Живет в Чернигове. Князя Дмитрия дочь. Всем хороша Настасья Дмитриевна: нравом добра, телом – как снег бела, походка плавная, величавая, тихая у нее речь лебединая, брови черные соболиные, глаза ясные соколиные. А губки – нежный маков цвет!
Заулыбался довольный князь:
– Что же время тянешь, племянничек? – огляделся здесь государь. – Эх, жаль, не позвали на пир черниговского князя. А то б дельце тут и уладили!
– Ничего! Это быстро делается! – заметили бояре. – Было б желание, будет и согласие. А не будет – купим!
Подошел к племяннику Владимир:
– Говори, Иван Годинович, что тебе нужно! Город могу подарить с пригородами; могу насыпать несчетную казну; могу дать бессчетное войско... Любая за тебя пойдет княжна!
Поднялся молодец из-за стола:
– Добрый государь, дорогой дядюшка! Не нужно мне города с пригородами, не нужно казны золотой и войска бессчетного не хочу. Дай мне лучше в товарищи троих лучших своих богатырей: старого казака Илью Муромца дай, благородного Добрыню Никитича и смелого Алешу Поповича.
Конечно, дал Владимир племяннику во товарищи троих лучших богатырей. Не мог отказать Иванушке Годиновичу.
Лучших сватов в Киеве не найти!
С утра сели на коней славные побратимы. С ними Иван Годинович. Наряден жених и красив. Да товарищам богатырям под стать!
Поскакали на Чернигов-град. Видели киевляне, как со двора выезжали богатыри, да не видели, как они в поле ехали. Только пыль стояла столбом, только топот был слышен.
В Киеве еще заутреня не кончилась, а Иван Годинович и богатыри уж Чернигов видели, на купола золотые крестились. Подъезжали ко двору князя Дмитрия – к палатам белокаменным, к крыльцу мраморному. У коновязи золоченой лошадей оставляли. Среди прислуги дворовой переполоху наделали. Как же! Важные явились гости.
Князь Дмитрий с княгиней вышли встречать их на крыльцо.
Поклонились богатыри хозяевам:
– Нас не прогоните, двери не затворите. С делом мы к вам!
Рад гостям Дмитрий-князь, улыбается, слово молвит:
– Про дело, добрые государи, после скажете! А сейчас идемте-ка за столы, хлеба-соли покушать, белую лебедушку порушить. Давненько, знаете, у нас таких гостей не бывало! Почтем за честь принять! Наденем нарядные одежды пестрые, всех домочадцев посадим за стол; будем за гостями ухаживать, добрые вести слушать, своими радостями поделимся...
Здесь надо было сказать богатырям такой стих:

Давно-то, давно сокол не бывал,
Давно-то, давно ясен не летал.
Нынче сокол за горы улетел,
Нынче ясен за высокие.
Начал-то голубь голубушку звать:
"Пойди ты, пойди, Настасья, сюда,
Пойди ты, пойди, свет Дмитриевна!
Как не вижу тебя – жить не могу,
А увижу тебя – и свет-солнцу рад!"

Однако не сказали стиха. Богатыри наши не стихом и не краснобайством сильны были, – а славою воинской. В их устах простое слово значительно звучало.
Лучших не сыскать в Киеве сватов!
Повели богатыри такие речи:
– Спасибо за приглашение, богатый Дмитрий-князь! Всякому гостю приятно такое радушие хозяина!.. Но не хлеба и соли приехали мы кушать, и не белых рушить лебедей. Приехали мы о сватовстве новом молвить старое слово. Настасью Дмитриевну будем, государь, у тебя просить за нашего за Иванушку Годиновича.
Стал тут Дмитрий-князь как день пасмурный. Отвечал с сожалением:
– Так ведь, добрые государи, и рады бы мы, да три года как просватана уж наша Настасья – за царя богатого, за царя неверного старого Кощерища!..
Удивился Иванушка Годинович:
– Зачем вам зять такой? Старый Кощерище!
Илья Муромец на Ивана показал:
– Вот жених – так жених! Гляньте, как он молод и могуч. Плечи какие, руки какие!..
И Добрыня Никитич сказал:
– Да богат наш Годинович удалой! Князь ему город с пригородами дает, казны золотой сколько хочешь отсыпает. И войска бессчетного не пожалел!..
Подхватил Алеша Попович:
– А красив-то как наш Иванушка-молодец. Как он весел бывает! Да любая княжна за ним – на край света!..
Развел руками Дмитрий-князь:
– Мы б не прочь свою дочь пересватать. Нам Иванушка милее старого Кощерища!.. Но послушать надо, что Настасья скажет.
Вышла тут на крыльцо Настасья Дмитриевна, краса-девица, ласково улыбнулась сватам:
– Коль жених ваш молод и могуч, коль красив и весел, коли сказочно богат – город с пригородами имеет, и казну золотую несметную, и войска без счета, – так и быть, за него пойду; отпишу отказ старому неверному царю Кощерищу.
Здесь надо было сказать Настасье Дмитриевне такой стих:

У родимого батюшки
Да во зеленом садике,
Во зеленом садочке
Да на цветистой яблоньке,
На невесте-яблоньке
Сидел серый соловушка,
Малый грустный соловеюшка.
Он сидел, громко песни пел.
Он все пел, не умалчивал,
Громко свистал, заливался,
Нежны трели выводил
Да от сна-то пробуждал,
Пробуждал душу-девицу,
Милую красавицу.
Открывала светлы глазки
Душечка Настасьюшка.
Да случилось мимо ехать,
Мимо садика зеленого
Удалому молодцу
Ивану свет Годиновичу.
Возле сада повстречались,
Перстеньками обменялись.

Однако не сказала она стиха. Настасья Дмитриевна не стихом, не велеречием сильна была, – а красотою своею: необычной белизной лица, бровью соболиной, ясным взором соколиным, губками маковым цветом.
Хороша была невеста! В самом Киеве не найти краше!
Сказала родителям Настасья:
– В земли неверные больше не хочу! Царя Кощерища мне не надо! За Ивана Годиновича богатого пойду.
Очень обрадовался удалой Иван Годинович. Брал он Настасью за нежные белые руки, за перстни злаченые брал, вел в палаты за столы. И три дня они тут пировали, удачное сватовство праздновали. На четвертый день в Божью церковь поехали, чин но чину обвенчались.
Из церкви сразу в Киев отправились. Молодые – в коляске золоченой. Богатыри за ними – верхом.
Потихоньку ехали, молодую жену Иванушкину берегли. Настасья чистым полем любовалась, богатыри – Настасьей.
Попались на пути им три следочка: первый следочек – пятнистого пардуса, второй следочек – лани белой, а третий следочек – черного соболя.
Обернулся к богатырям Иван Годинович и говорит:
– Приметили ль вы эти три следочка, славные побратимы? Неплохо бы проехаться по ним!.. Тебе бы, старый казак Илья Муромец, отправиться за пардусом-зверем да шкуру роскошную пятнистую в подарок для князя добыть. Обрадуется подарочку старый Владимир; холодными ночами зимними будет той шкурой ноги укрывать. Тебе бы, Добрыня Никитич благородный, поехать за белой ланью, в подарочек для князя нежного мясца добыть. Обрадуется подарку мой дядюшка Владимир; приелись уж ему гуси да индейки да приторные восточные сладости да фрукты заморские. А тебе бы, Алеша Попович, смелый богатырь, погнаться за черным соболем, для матушки-княгини мех ценный добыть. Обрадуется подарочку государыня Апраксия, ибо давече жаловалась она, что соболя черного у нее побила моль.
Согласились с Иваном богатыри, – не лишними были бы такие подарки. Но маленькая Иванушкина хитрость не укрылась от побратимов. Сами могли бы догадаться, что хочется молодому супругу остаться наедине с красавицей женой. Давно бы уж пора было им высмотреть себе по следочку.
Кивнули богатыри, разъехались в разные стороны.
Остались Иван с Настасьей одни, раскинули шатер белополотенный, покушали, утехам невинным предались. Кабы заснули, много пересмотрели бы снов – такая тишина стояла вокруг, такой покой царил в поле.
Но чутким ухом уловил добрый молодец некий шум. Вышел из шатра. Смотрит, далеко в поле всадник едет, прямо к шатру правит. Немного времени прошло, узнал всадника Иван. То был царь неверный Кощерище. Ох, и злой он был! Получил, видно, письмецо с отказом. Свистел Кощерище посвистом соловьиным, запугивал. От посвиста того, как от ветра, пригибались к земле шелковые травы. Скакал Кощерище, кричал издалека:
– Разве так поступают достойные люди? Разве уводят чужих невест? Разве достойные девы так поступают? Находят ли девы честные подходящие слова для таких писем?..
Все ближе подъезжал Кощерище, злым соловьем заливался, гнев свой распалял. Опять кричал:
– Эй, Иванушка Годинович! Съешь мое мясо – подавишься! А я тебя живьем проглочу!..
Беда пришла. Страшен был Кощерище поганый, могуч, хоть и стар. Конь его великолепный птицей летел. По дубраве скакал – сотрясались вековые дубы. Куда падали тяжелые копыта, там колодцы пробивались ключевой воды.
На своего коня вскочил Иван Годинович, навстречу царю Кощерищу поехал. Не забыл прихватить доспехи богатырские, оружие не оставил.
Как говорят, – не две горы вершинами столкнулись, а два богатыря в поле съехались. С ожесточением великим булатными палицами ударились. Такой гром по дубраве разнесся, будто сотня воинов застучала в большие барабаны. Изогнулись у палиц длинные рукояти и тут же переломились. Но не ранили друг друга могучие богатыри. Схватились за мечи острые. Ударились клинками, снопы искр высекли – будто кометы по небу пролетели. Но исщербились здесь мечи, клинки закаленные пополам переломились. А противники друг друга даже не ранили. Взяли копья острые, с древками крепкими ясеневыми. Один другому нацелили копья в грудь. Но от ударов щитами прикрылись. Обломались наконечники копий, проломились испытанные щиты, древка ясеневые треснули. Однако не ранили друг друга богатыри. Не было ни царапины на недругах. Крепкие оба были. Средь дубравы дрались – сами как дубы.
Спрыгнули с коней, сошлись в схватке рукопашной Иван Годинович и Кощерище. За плечи друг друга взяли. Боролись яростно. По земле катались – все дубы переломали, повалили все дубы. Наконец пересилил Иванушка. Кощерища могучего на лопатки положил, сам неверному на грудь сел. Броню сорвал железную, хотел между ребер недругу нож всадить. А ножа-то за голенищем и не оказалось – в шатре забыл верного товарища, когда на бой торопился.
Повернулся к шатру Иван Годинович, кричит:
– Где ты, Настасья Дмитриевна?.. Принеси-ка мне ножичек мой, что с пол-аршина, принеси поскорей верного товарища. Распластаю я царскую поганую грудь, вырву сердце с печенью добрым людям на радость, злым колдуньям на роптанье, черным воронам на граянье, серым волкам – на пир!..
За ним Кощерище старый кричит:
– Эй, Настасьюшка Дмитриевна! Ты мне все еще любимая невеста! Не давай ему ножичка пол-аршинного. Не позволь мне, Кощерищу богатому, умереть! Ошибешься!.. За Иваном этим будешь жить, прослывешь бабой простомывной, с утра до вечера портки стирать станешь, начнешь кланяться старому да малому – заболит поясница. А за мной будешь жить, красавица Настасьюшка, прослывешь царицей вековечной и тебе будут кланяться стар и мал!..
Не напрасно, видно, говорят, что у девы волосы длинны, да ум короток!.. Выскочила Настасья из белого шатра – злая, раскрасневшаяся – ухватила Ивана Годиновича за желтые кудри и стащила с царя Кощерища неверного. Вдвоем навалились на Иванушку, к дубу поваленному его накрепко привязали, а сами в шатре уединились и долгое время там миловались. Ласкал Настасью старый Кощерище, о нарядах роскошных ей рассказывал, о сокровищах несметных своих, а она слушала его и смеялась радостно; в умилении ласкала поганого царя. Быстро про Иванушку забыла: все наряды примеряла мысленно, вслед за Кощерищем сундуки с богатствами считала. Целовала царя в сухие горячие уста.
Иван Годинович недалеко привязан был, речи их слышал. Подлых проклинал. Ах, как жалел, что отпустил богатырей, славных побратимов! Неоткуда было теперь помощи ждать. К смерти оставалось готовиться.
Сели тут в ветвях дуба поваленного три малых сизых голубка. И повели они меж собой такой разговор:
– А что это за молодец тут привязан? За что страдает честная головушка?
– Это Иванушка Годинович страдает! Головушка-то у него честная, да уж очень простая. Глаза у него красивые, да незрячие. Подлую девку, распутницу не разглядел. Корыстной душегубнице доверился.
– Жаль! Хороший был добрый молодец! Ни за грош пропал. Сгинет тут бесследно. И никто не узнает, как распутница его предала – на наряды, на злато неверное позарилась и Кощерищу отдалась.
– Да уж! Палками следует бить таких распутниц, дегтем мазать и в перьях валять...
Очень не понравился Кощерищу этот птичий разговор. Выскочил царь из шатра белополотенного, из-за спины Ивана Годиновича лук с колчаном вытянул. Торопился неверный царь, от ярости руки дрожали. Шипел по-змеиному:
– Я ответ вам пошлю сейчас, голубчики-сударики! Я вас всех троих одной стрелочкой! А потом на вертел! На угольках почирикаете!..
Натянул злой Кощерище лук – взбугрились под рубахой мышцы. Долго целился, старательно, ибо маленькие совсем были голубки и все по линеечке не садились.
Жаль было птиц безвинных Ивану Годиновичу да ненависть к поганому Кощерищу росла. Взялся Иван тихонечко приговаривать, стрелочку каленую заговаривать.
Покосился на него неверный царь:
– Что ты там бубнишь?
А Иван Годинович вот что говорил:
– Уж ты, батюшка мой, лук тугой! Уж ты, матушка, стрела каленая! Послушайте меня! Легко, лук, растягивайся, сильно стреляй! А ты, стрела заговоренная, не упади на воду. И не упади, стрела, на гору. Не воткнись, стрела, во сырой дуб. Не подстрели сизых малых голубков. Ты – прямая, стрела! Да лети криво. В небесах оборотись и вернись к Кощерищу. Пробей грудь царя неверного, вырви у него сердце с печенью добрым людям на радость, злым колдуньям на роптанье, черным воронам на граянье, а серым волкам – на пир!..
Верно, велика была несправедливость, в сей дубраве содеянная; видно, велико было желание Ивана отомстить! Послушались его лук и стрела. Лук легко растянулся, сильно выстрелил. Вскрикнул радостно Кощерище, да тут же досадливо губу прикусил. Стрела прямая была – прямее не бывает, – но летела она как-то странно: вверх спиралью пошла, голубков облетела, не воткнулась в дуб сырой, к горе устремилась, но на гору не упала, над рекой пронеслась, оперенье намочила, в водах же не скрылась, взмыла она под небеса, в облаках потерялась. Уж бросил думать о ней Кощерище, опять к колчану потянулся, как вдруг скользнула с небес стрела и с грозным свистом грудь царю неверному пробила. Распластала грудь Кощерища каленая стрела – так силен был удар. И к ногам царя поганого упали его сердце с печенью. Через секунду сам Кощерище на них повалился, кровью обливаясь.
Восторжествовала справедливость добрым людям на радость, злым колдуньям на роптанье, черным воронам на граянье, а серым волкам – на пир!..
Выбежала тут Настасья Дмитриевна из шатра, заплакала:
– Вот ведь беда какая случилась! Хуже не придумаешь! От одного бережка я оттолкнулась, и к другому не пристала. Как же быть теперь?..
Говорит ей Иван Годинович:
– Как тут быть? Очень просто! Отвяжи меня от дуба, Настасья Дмитриевна.
Испугалась распутница, вскрикнула, волосы неприбранные за спину откинула:
– Отвязала бы я тебя от этого дуба, Иванушка Годинович, да боюсь. Будешь ты меня бить, мучить.
Усмехнулся Иван Годинович:
– Ты не бойся, Настасья Дмитриевна! Я не буду тебя ни бить, ни мучить. Я только преподам тебе три науки молодецких – очень нужных тебе науки!
Еще больше испугалась Настасья Дмитриевна: очень не понравились ей Иванушкины речи – угрозу какую-то в них почуяла. Побежала в шатер Настасья, выхватила из ножен саблю острую. Злобой разгорелись глаза:
– Сейчас, Иванушка, буйну голову тебе срублю и домой поеду. И никто не узнает, что меж нами было. Батюшке скажу, что в шатре мы с тобой отдыхали, а на нас Кощерище наехал. Скажу, что убили вы друг друга. Нового жениха богатенького подожду. А вам тут лежать неудалым!.. Как это ты говорил? Черным воронам на граянье, серым волкам – на пир!..
Поближе подошла, замахнулась саблей Настасья Дмитриевна...
Но разгорелось тут ретивое богатырское сердце. От обиды великой удесятерились у Ивана Годиновича силы. Рванулся он. Оттого дуб вековой дрогнул. Затрещали, лопнули ремни, стягивающие могучую грудь. За руку Настасью схватил, сабельку выбил. Косу русую на кулак намотал, бросил на землю распутную Настасью Дмитриевну.
– Три науки тебе преподать обещал, не захотела ты наук постигать! На себя пеняй! Ибо три кары тебе сейчас будет, черная душа Настасья!..
Подхватил сабельку острую Иван Годинович, клинком махнул – отсек губы Настасье, маков цвет:
– Этих мест нам не надобно! Этими местами вы с Кощерищем целовались. Испоганились-испачкались!
По локти Настасье руки отсек. Приговаривал:
– Этих мест нам тоже не надобно! Этими местами вы с Кощерищем обнимались. Осквернились-испачкались!
Отсек распутнице по колена ноги:
– И этих мест нам не надобно! Этими местами вы с Кощерищем переплетались. Загадились-испачкались!..
Отбросил саблю бессчастный Иван Годинович, вскочил на коня и поехал к Киеву. Ехал добрый молодец, горькие слезы вытирал...
Печальная история!
Не дай Бог кому-нибудь еще так жениться!