В славном городе во Киеве во времена князя Владимира Красного Солнышка жил могучий богатырь по имени Данила Игнатьевич. И был он уже стар. И, хотя силушки у него по сравнению с прежними временами не поубавилось, все чаще стал задумываться Данила Игнатьевич о покое, о душе. Месяцами мог бы Данила Игнатьевич стоять на заставе, на порубежье, мог бы с поединщиком молодым в поле схватиться, мог бы с утра до вечера на коне скакать – не пожаловался бы...
Сердцем был он молодец, да душой притомился! И подумывал с некоторых пор доблестный воин о монастыре, о высокой молитве, о скромной жизни монашеской. О Боге-то он всегда думал, но в юности умом зеленым не много понимал; в молодые лета на икону глядя, Бога мыслил рисованным ликом, величие его мерил окладом золотым, а веру свою крестом укреплял, полагал, чем больше, чем тяжелее на груди крест, – тем крепче вера. С годами иное пришло понимание. Не в иконах уж Бога искал Данила Игнатьевич, но в сердце. Золота давно не замечал, знал ему истинную цену – цену суеты и томления духа. Веру же великую связывал с великой любовью...
Хотел оставить Данила Игнатьевич богатырскую службу.
Как-то собрал князь почестный пир. Как всегда, столы дубовые от щедрот Владимировых ломились. И питья хватало разного – и своего, и заморского, – и закусок было столько, что разбегались у гостей глаза, и многие задумывались всерьез, с какого начать блюда... Пили, ели бесчисленные гости, хмелели, веселели, многословные заводили речи; кто-то хвастался, кто-то с улыбкой кивал. Скоморохи тут крутились, дурачились, слуги сновали с горячими блюдами. Шел пир горой, вино текло рекой, веселье бурным морем разливалось...
Только Данила Игнатьевич, старый богатырь, невеселый сидел. Столько уж было пиров на его жизни, что не радовали пиры!.. Тихо средь богатырей сидел, вина не пил, немножко ел, свою какую-то думу думал.
Тут и остановился возле него князь и спросил:
– Что-то ты, Данилушка Игнатьевич старый, на пиру все кручинишься, все о чем-то печалишься? Или посадили мы тебя не по чести, или кубком пенным обнесли? А может, пьяница какой-нибудь обидел – занесло молодца?
Покачал головой старый богатырь:
– Что ты, князь! Грех мне жаловаться!.. Посадили по чести меня – во главе стола богатырского. Все б в мои лета так сидели! Кубком пенным не обнесли, тут другое: вкус к вину потерял выпивоха. Насчет обиды сам знаешь, добрый князь, обидеть Данилу легко, да вот ответ потом держать трудно!
– Что ж тогда? – не понимал князь.
Встал Данила Игнатьевич из-за стола, ласковому князю в ножки поклонился:
– Позволь, государь, слово молвить! Не гневись, до конца выслушай. Коли слово мое не придется тебе по душе, не губи моей буйной головы, не вынимай сердце с печенью...
Разрешил князь:
– Говори, Данила, не тяни.
– Благослови, государь, Данилу в монастырь идти. Дозволь ему постричься в монахи, дозволь разумом жаждущим обратиться к книгам священным. Хочет Данила по старости душу спасти, ибо по молодости ему не до того было – много заблуждался, сверх меры о теле думал. А уж сколько нагрешил о том и думать страшно!
С сожалением ему Владимир отвечает:
– Я б тебя, Данила Игнатьевич старый, со службы богатырской отпустил, я бы благословил тебя постричься в монахи. Но, боюсь, прознают о том орды татарские, прослышат ханы неверные – двинут полчища на Русь. Киев-град с легкостью возьмут, народ в плен, на продажу уведут, Божьи церкви на дым пустят, а князя, твоего доброго государя, унизят.
– Того не бойся, государь! – заверил Данила Игнатьевич. – Я, в монастырь уходя, оставляю себе замену – Иванушку Даниловича молодого. Вот уж богатырь так богатырь! Не подведет Иванушка...
Заулыбались тут гости, но ничего не сказали.
Вскинул брови князь:
– Так ведь Иванушке твоему девять лет!..
– Что ж из того! И в двадцать не всякий остановит бегущего мимо коня. А Иван останавливает – схватит за копыто, и падает конь. А еще такое проделывает: пальчиками своими расковывает коня – вытаскивает гвозди из подковы. Сделает ли такое кто из богатырей?
Только разводили руками могучие богатыри, улыбались:
– На то у Иванушки тонкие пальчики!
Данила Игнатьевич еще говорил:
– Пока узнают татары, что посхимился старый богатырь, три года пройдет. А Иванушка в двенадцать лет!.. Сам увидишь, добрый князь!.. Отпусти в монастырь, позволь душою заняться.
Делать нечего было! Когда-то ведь и Даниле надо на покой. Отпустил со службы князь старого богатыря, благословил его на постриг, на схиму. Одарил бы богато за верную службу, да не взял Данила Игнатьевич ни злата, ни серебра. Иные богатства уже ценил.
Прошли три года. И прослышали орды татарские, откуда-то выведали ханы неверные, что ушел Данила Игнатьевич, могучий богатырь, в монастырь, что службу воинскую он по старости оставил. Смекнули ханы, что поменьше стало защитников на Руси. И посылают они в стольный Киев посольство, пишут князю ярлыки скорописные – тонкие деревянные дощечки шелковыми шнурками связывают. А в ярлыках тех указывают, прямо-таки велят:
"Владимир-князь! Давно ты нам даров не слал, давненько челом не бил. Высылай нам дары щедрые да и сам на поклон являйся. Или к нам поединщика шли – своего самого могучего богатыря. А не вышлешь поединщика, вотчину твою копытом возьмем; все, что можно, сожжем, остальное – вырубим. Тебя же, князя русского, в плен возьмем!"
Привезли послы татарские эти ярлыки, бросили их князю на колени. Сказали, что под Киевом стан свой разбили, шелковые шатры поставили – там три дня будут ответа ждать и могучего русского поединщика.
Растужился, распечалился Владимир-князь.
Как ушли злые послы татарские, созвал князь пир. Многие пришли князья-бояре, все собрались могучие богатыри. Пили, ели; охмелев, веселились. Было и порасхвастались: кто казной золотой, кто – молодецкой удалью, кто – добрым конем. Только сам государь невесел сидел – печален, тих.
Спрашивают его князья-бояре:
– Что, государь, не ешь, не пьешь? Отчего ничем не тешишься, не хвастаешь вместе с нами?
Отвечает Владимир стольно-киевский:
– Не время князю тешиться и нечем ему на пиру хвастать. Приезжали сегодня послы татарские: в двери вламывались, уважения не выказывали. Ярлыки свои поганые мне на колени бросали... – вздохнул князь, удрученно покачал головой. – Требуют татары могучего поединщика, зовут его на бой в чистое поле. А если мы, братья, поединщика им не дадим – быть беде великой! И уж нам тогда на пирах не праздновать, за яствами изобильными не сидеть – нашим косточкам белым тогда лежать во поле, тогда плакать нашим вдовам и развалинам наших городов дымиться.
– Что ж кручиниться, князь! – советовали бояре. Посылай поединщика. И вся недолга!..
– Кого ж посылать? Уж три года как в монастыре о душе печется славный Данила Игнатьевич. О том теперь даже татарам известно!
Удивились бояре:
– Мало ли в Киеве богатырей! Вон они сидят за столами. Любого выбирай!..
– Богатырей-то много, – ответил князь, – да нет среди них поединщика, равного старому Даниле Игнатьевичу. Известно: поединок – искусство тонкое.
Не долго думали богатыри, подсказали:
– А вспомни, князь, что сам Данила тогда говорил! Он Иванушку малолетнего за себя оставлял. Верно, уж подрос тот юный богатырь – три года прошло. А в двенадцать лет многие из нас у отцов саблю просили, кто-то и в походы ходил со старшими братьями.
– Пустое! – возразили другие богатыри. – Где это видано, чтоб птенец желторотый неоперившийся против коршуна летал, где это слыхано, чтоб мальца-подлетка против витязей татарских поединщиком посылать?
Однако мудрые бояре так рассудили:
– Давайте все же, братья, послушаем совета Данилы Игнатьевича. В его летах люди знают, что говорят!.. Давайте позовем мальца, посмотрим на Иванушку Даниловича...
Тут же послали какого-то человека за молодым Иваном Даниловичем. Привели сего богатыря, а он – под притолоку ростом да грудью прямо в дверь не проходит, боком протискивается. Притихли гости, диву давались; к этому молодцу, а точнее – юнцу, приглядывались. Волосы у него были светлы, шелковисты; по верхней губе да по подбородку белесый пушок уж потянулся. Очи не по возрасту строги и, видно, что к строгости той уж привыкли – явно, верховодил средь ровесников Иван и, на княжеский пир попав, с боярами держался, будто с ровней. Привычка тянула за собой.
Огляделся Иван Данилович, на иконы перекрестился, князю Владимиру чинно поклонился, спрашивает ломким голосом:
– Зачем звал, князь? Что за беда?..
Богатыри да бояре спрятали улыбки в усы. А государь серьезен был и немножечко печален:
– Ах, Иванушко Данилыч! Большая случилась нынче беда! Приехали злые послы ордынские, требуют поганые к себе поединщика. А мне некого послать в далекое чистое поле, нет под рукой достойного поединщика, чтоб орду великую попроведал, нехристей угомонил. Нет, видно, в Киеве такого героя, чтоб привез мне от татар языка поганого!
– Как же нет? – удивился Иванушка Данилович. – Плохо ты, государь, о своем народе думаешь! Вон сколько богатырей у тебя за столами сидит. Посылай любого!.. А коли они заняты каким-нибудь делом серьезным, давай я съезжу. За труд не сочту!.. Обучил меня батюшка воинской науке. Хитростям, уловкам научил. А силушкой Бог пожаловал, не поскупился. Не тужи, не печалься, добрый князь! Только слово скажи, и буду я твоим заступщиком, твоей обороной. Мигом в поле слетаю, попроведую орды. И привезу тебе говорливого языка.
Посмотрел на Ивана с сомнением князь:
– Ох, Иванушка Данилыч, вижу я рвение твое и оно похвально! Да уж молод ты очень, совсем зеленехонек! В больших битвах не бывал, смерти близко не видывал. Да конем богатырским, норовистым конем, не управлял... Не могу посылать тебя, сердешного, на погибель! Верю, хватит уменья тебе отцовского, чтобы первого недруга положить; знаю, хватит и силушки богоданной сокрушить второго недруга. А вот третий... тебя убьет.
Загорелся тут, разохотился юный богатырь Иван Данилович; сильней порозовело лицо, глаза синие заблестели страстно. Он уж князя не просил, он напирал на князя:
– А ты, государь, не жалей обо мне! И не решай единолично. Ты меня к батюшке пошли в монастырь дальний. За благословеньем. Коли даст он мне благословеньице великое – быть мне поединщиком!.. Попрошу тогда у батюшки у Данилы Игнатьевича его доброго коня и сбрую богатырскую. А коли благословения он мне не даст, то и ты, князь, тогда не посылай меня в поединщики.
– Мудрое решение! – оценили бояре. – Не так уж зелен этот ум!
По сказанному и поступили.
На другой день явился Иванушка Данилович в дальний монастырь. И батюшке все рассказал, и просил у него великого благословения.
Поразмыслил Данила Игнатьевич, келейный монах, и такой дал ответ:
– Хоть и ростом ты велик, мое дитятко Иванушка Данилович, а все – молодой дубок! Как ни крути, – двенадцать годков. Год бы прибавить, да от своих не отнимешь. Зелен ты еще, Иван, молодехонек. В битвах больших не бывал; смерти, может, в глаза не видывал да и конем богатырским норовистым ни разу не правил... Но три года назад отец, поединщик известный, ручался за тебя в палатах княжьих. Видно, знал, что говорил!.. Мне же, скромному схимнику, к тому нечего добавить. Разве что благословить!..
И дал он сыну свое великое благословение. И подарил Ивану Даниловичу, юному поединщику, богатырского могучего коня и дорогую сбрую.
– Спаси тебя Христос! – сказал на прощание.
Вернулся к князю на пир Иванушка Данилович на следующий день. Глядь, а в палатах уж послы татарские господами расхаживают, ожидают поединщика. На Ивана посмотрели презрительно, носы кверху задрали, по-своему погыргыркали, посмеялись, а толмач перевел:
– Поматерее не нашлось витязя. Иль перевелись богатыри на Руси?
Не ответил князь, смолчали бояре, скрипнули зубами добрые молодцы, славные воители. А Иванушка Данилович, не долго думая, ухватил послов ордынских за чубы, по полу носами поелозил да и сунул в мешок, а сверху бросил и толмача ихнего да кулачищем розовым пристукнул – чтоб помалкивал, слуха христианского речами дурацкими не смущал.
Похвалили богатыря князья-бояре:
– Доброго молодца видно по походочке, доброго молодца видно по поступочкам... Ах, кабы со всей Ордой так!
А Владимир Иванушке чару налил, чтобы ехалось веселее. А та чара была – в полтора ведра. Принимал ее Иванушка одной рукой, выпивал по-богатырски – на едином духе. И потом на коня садился, пускался в путь. Быстро ехал со двора: как садился в седло, видели, а как по городу скакал – не заметили.
Ехал Иван Данилович до Орды семь дней. Как приехал, увидел степи – чужие, нерусские. А в степях, увидел, гуляют табуны низкорослых коней и отары овец ходят. И стояли тут и там легкие войлочные жилища. Старики у порогов сидели, на Иванушку глядели настороженно. А как русского богатыря узнавали, принимали его радушно: кумысом, айраном угощали, подносили на блюде вареное мясо. Потом жаловались: совсем обезумел ордынский хан, юношей татарских в свое войско забирает – не хватает уж ему батыгиных витязей, – и на Русь собирается их войной повести. Кланялся старикам-татарам Иван Данилович молодой, дальше на восток ехал, пока не увидел широкую, как море, Итиль-реку. А на другом берегу Иванушка город увидел, главный город ордынский под названием Сарай. По реке корабли плыли: с севера – варяжские, а с юга, от моря Хвалынского – персидские.
Хотел в город переправиться Иван Данилович, перевоза поискал, но не нашел перевоза: все перевозчики бежали, завидя русского богатыря. Тогда стал юный витязь Иванушка по правому берегу реки поезживать, на город грозно поглядывать да покрикивать-выкликать зычным голосом:
– Эй, Орда поганая, руки загребущие, дырявая корзина! Эй, хан, дурная голова!.. Высылайте-ка мне немедля поединщика, высылайте самого сильного богатыря! А буде не пришлете, реку вброд перейду, город ваш Сарай разрушу, войско неверное разгоню!..
Но не приезжали богатыри-поединщики. Наверное, не слышали, что Иванушка кричал. Тут и вспомнил Иван Данилович про послов и толмача в мешке. Развязал мешок, вытряхнул ордынцев перепуганных.
– Слышали, что я кричал?
– Ой-бай! Слышали...
– Вот и хорошо! Поедете к хану и скажете, как в Киеве вас привечали, как богатырь Иванушка его сейчас величал. Скажете, если не вышлет поединщика, город ваш славный Сарай по дощечкам разберу, а войско унижу. Ждать буду до вечера.
– Все скажем, батыр, как велишь! – обещали послы, без толмача заговорили.
Побежали послы под берег крутой, отыскали брошенную перевозчиком лодку и поплыли на другой берег.
А Иванушка Данилович все сердце распалял:
– Эй, Орда поганая, руки загребущие, дырявая корзина! Эй, хан, дурная голова!..
На другой берег послы переехали, к хану во дворец прибежали и к ногам повелителя упали:
– Ой, хан, беда!..
– Что за беда? – сдвинул брови хан.
– Привезли тебе поединщика, да лучше бы не привозили. Не видали мы еще такого чуда. Малолетка, а ростом исполин. Двенадцать лет всего, а умом, кажется, крепок. И много знает плохих слов. Но мы их передать никак не можем, ибо дороги нам наши головы!.. Сейчас стоит тот Иван на другом берегу, поединщика себе выкликает.
Засмеялся тут хан:
– То-то слышится мне с утра, будто покрикивает где-то дубина стоеросовая! Говорю своим: никак поединщик явился! А они мне в ответ: гроза за рекой громыхает... Что ж, и мы поединщика пошлем!
И велел хан отправляться одному поединщику.
Весь день ходил по берегу Иванушка Данилович. Под вечер глядит: плывет к нему лодка большая. А в лодке той богатырь. Голова у богатыря – что тыква, большая и лысая, а тело – будто сена стог. Хороший поединщик! От такого великана смерть принять – не позор.
Но быстро справился с ним Иванушка: увернулся от удара, сам нанес верный удар; сбросил поединщика с коня и голову-тыкву отсек. Помогло богатырю отцово искусство.
Взглянул на реку: уж другая плывет лодка, еще больше первой. И поединщик на ней замечательный: голова – будто камень-валун, серая, выщербленная, а тело – скирда соломы. Поединщик знатный! От такого смертушку принять – прослыть героем.
Но и с ним справился Иван Данилович молодой: сабельку его отбил; ухватил за грудки исполина и с коня сбросил; от удара могучего не удержалась, отвалилась серая голова. Помогла тут богатырю силушка несметная, богоданная.
Едва голову поднял наш Иванушка, глядь: уж третья лодка плывет, да не лодка, а целый корабль. И поединщик на палубе стоит страшный, из великанов великан. Голова у него -как пивной котел, велика и медью начищенной сияет, а тело что скала. В поединке с таким погибнуть – славу вечную стяжать!
Трудненьно здесь пришлось Ивану Даниловичу: не помогала ни наука отцовская, ни силушка богоданная. Наседал, напирал злой ордынский поединщик, гнал по берегу Иванушку Даниловича, палицей махал, свистал сабельной – вот-вот зацепит русского младого богатыря... Уж с жизнью Иванушка прощался, ныло сердце, страдала душа, разум растерялся... Но спасло имя Христово! Прошептал его Иван в последнюю минутку, изловчился, махнул мечом тяжелым и пивной котел снес. Рухнул под ноги Иванушке обезглавленный поединщик, дрогнула земля.
Дух перевел богатырь, пот с лица вытер. На реку посмотрел и обомлел: от берега до берега была покрыта река кораблями. А на тех кораблях конницы переправлялись ордынские бесчисленные. Уж и на песочек некоторые выходили, стегали лошадей плетками. Оглянулся Иван Данилович: сзади конница летит. Вперед посмотрел: спешит к нему другая – туча тучей. Куда ни глянь, войскам ордынским не видно конца, и числа, понятно, нету!..
Разъярился здесь добрый богатырский конь, на дыбы встал. Иванушка на нем и не удержался, навзничь упал. Тут и сила неверная налетела!.. Пыль такая поднялась – ничего не видно! Кони ржали, воины кричали, доспехи стальные бряцали; где-то сабельки звенели. Гудело поле от топота копыт...
А посреди поля вдруг ветряная мельница поднялась, крылья быстро завертелись, захлопали. Пригляделись татары, а это не мельница вовсе! Это русский богатырь булатной палицей да мечом машет, во все стороны разит – косточки витязей перемалывает.
Повалили на Ивана силой несметною. Думали: зелен богатырь, некрепок, битвы большой не видывал, смертушки дыханья не знавал, а потому и не выдержит долго, сломится, обезумеет. Но не сломился, выстоял Иванушка Данилович. Полки несметные метал, будто сено, и топтал, как речной песок. Меч сломался, согнулась палица. Кулаками-молотами Иван в войско вражеское ударял, стену за стеной проламывал, головы лихие на землю горохом сыпал. Славно бился! Кулаки себе в кровь разбил. Тогда схватил за ноги богатыря какого-то да побил тем богатырем все оставшееся неверное войско. Этого молодца с головой ушибленной сверху бросил, сказал доброе слово:
– Крепок ты, брат, попался и гибок! Палица боевая и та гнется, ломается. А ты целое войско зашиб!..
Прошелся по полю Иван Данилович, оценил работу. Тут и ночь пришла. Шатер белополотенный раскинул богатырь и лег почивать. Крепко спал, утомленный битвой. Не тревожили его ни карканье воронов, на кости слетающихся, ни вой волков, на пир торопящихся.
Тем временем добрый конь богатырский быстро по степи бежал. Не бежал – а летел! К монастырю вернулся, у ворот копытом стучал. Разбудил старого схимника.
Вышел из кельи Данила Игнатьевич, узнал коня своего. И подумал, что нет уж в живых молодого Иванушки. Защемило в сердце. Слезы пролились по щекам старого богатыря.
Вскочил на коня Данила Игнатьевич, про лета преклонные позабыл. И понес его конь на восток, в степи ордынские, к берегам великой реки Итиль. Умел Данила Игнатьевич править конем богатырским: что Иванушка за семь дней проехал, отец его за ночь пролетел.
Выехал утром на поле-побоище. Ворон, волков разогнал Данила Игнатьевич. Сына искал среди мертвых тел, переворачивал татар бездыханных. Да так страшно было это поле, что дрогнуло сердце старого богатыря, много побоищ видевшего, и ужаснулась душа. По полю этому блуждая, заглянул в глаза смерти келейный монах. И думал: "Уж коли мне страшно, то каково же было Ивану? Зелен еще богатырь был. А я отпустил его, я благословил... Птенца неоперившегося в лапы коршуна послал". Так печалился Данила Игнатьевич, славный поединщик, сына средь убитых искал.
Вдруг смотрит, шатер стоит. Вроде русский шатер – белополотенный, а стяга на маковке нет. Видно, ордынец на отдых расположился!.. Выхватил Данила Игнатьевич тугой лук разрывчатый и пустил в шатер каленую стрелу. Ловко пустил, стрелять был мастер; за три года монашества искусство ратное не забыл. Сшиб шатер с жердей-распорочек, оборвал растяжки шелковые. Тут же подскочил и на молодца спящего навалился. Замахнулся булатным ножом...
Но увидел детище свое!
Славный был денек, радостная встреча! Старый богатырь молодому поклонялся. Молодой богатырь перед старым не хвастался. На одном коне ехали в Киев воин и схимник, добрые вести везли. Ехали быстро, никого не встречали. И будто бы их никто не обгонял!.. Но уж откуда-то знали в Киеве о победе славной молодого богатыря, о подвиге великом знали. Быть может, птицы разговор подслушали отца с сыном. А может, волки на Русь занесли косточки татарские...
Киевляне и князь Владимир встречали богатырей с образами. Во многих церквях молебны служили.