Черное, черное время пришло, времечко погибельное! Перестали на Руси сады цвесть, перестали щебетать птицы, перевелось в лесах дремучих все зверье. Тропы позарастали, оскудели пастбища, хлебные поля одичали – от межи до межи чертополох господином сидел. Камское великое побоище на Русь пришло... Будто волчья стая зимой, собирались на Киев недруги: сорок королей и королевичей, сорок царей и царевичей, сорок атаманов да сорок атаманщиков. И с каждым из них приходило войск по сорок тысячей. И все дюжие молодцы: кулаки пудовые, ноги – что столбы, а грудь каменная. Спины же у тех молодцов никто не видел, ибо ни от кого они не бегали... Кто-то слух на Руси пустил, что пришел с этим Камским побоищем некий большой чародей. И с чарами его непобедимо войско. У чародея десять глаз и десять ушей. Все он видит, все он слышит и ничего от него не скрыть, никак его не обмануть. А без обмана как победить несметное войско?.. Разве что собрать всех богатырей... Навалилось на Русь злое Камское побоище, со всех сторон ее обложило – встало стеной. Не пробивались к Киеву буйные ветры. От черных полчищ пыль великая поднялась, небеса застила. Ясное солнышко помрачилось. И светлый месяц ночами уж не был светел. Колдовал чародей, по-над полем разводил руками. Десятью угольями его глаза пылали, из ноздрей удушливый дым валил. Но никто чародея не видел в этом пожарище: думали, дерево старое горит или мельница...
И послушны были чарам короли и королевичи, цари и царевичи, орды поганые поднимали и за собой вели. Каменной лавиной катилось по Руси Камское побоище. Вздрагивала земля, реки и озера расплескивалась, трескались скалы, обрушивались высокие горы.
Приближались враги к стольному Киеву.
Как услышал про беду эту ласковый Владимир-князь, закручинился, растерялся. Навалилась сила неверная, города и деревни под себя подминала, все заслоны-заставы опрокидывала, а у князя-то в Киеве как раз богатырей не случилось. Все разъехались по домам святорусские богатыри: кто к родителям, кто к малым детушкам. Один на охоту отправился, другой прибился к паломникам, третий надумал свадебку сыграть. А тут подоспела лихая година!..
Горестно вздыхая, надевал князь Владимир черные одежды. С княгиней Апраксией в Божью церковь шел – обедни служить с панихидами. Князь с княгиней молились, просили у Бога заступничества. Ох, тяжело смотреть в лик Вседержителя! Но смотрел Владимир, глаз не отводил. Во всех грехах своих каялся. И у Богородицы помощи просил.
Из церкви выходил, на небеса оглядывался. Искал знаменья князь. Но не было знаменья. Клубилась пыль под небесами, дым над землей стелился.
С тяжелой душою, с израненным сердцем в палатах своих затворялся князь. Потом Добрыню Никитича звал и говорил ему такие слова:
– Ты, Добрынюшка Никитич, молодой богатырь! Голова у тебя светлая, очи зоркие, а рука легкая, как перышко лебединое! Садись-ка, Добрыня, за мой стол, зажигай свечку. Будем с тобой ярлыки писать – значительные ярлыки, скорописчатые. Двигай ближе чернильную склянку. Буквы ровно выводи, дабы не было в ярлыках разброда-шатания, – тогда и будет нашей просьбе послушание...
Владимир, как князю и положено, быстро думал и медленно говорил. Добрыня, горой над столом нависая, писал, поскрипывал гусиным пером; все буквицы выводил с тщанием, строку по ниточке выверял. Отдувался богатырь, нижнюю губу прикусывал: ярлыки писать – непривычное для воина дело.
Вот какое вышло недлинное послание:

"Славные мои добрые молодцы святорусские богатыри! Пишет вам князь, коего звали вы до сих пор и старшим братом, и отцом, и Красным Солнышком, но коего с нынешних черных дней, быть может, звать будете князем Невзгодою иль того хуже – бродягой бездомным.
Вы вот поразъехались и беды не знаете. А чародей, которого никто не видывал, но о котором все знают, время подгадал – Камское побоище проклятое в вотчину нашу привел. Рыцарей в поле выстроил – стоят стена стеной. Лбы медные, грудь каменная, ручищи железные. На Киев пойдут – Киеву не бывать. Молился я, молился... Верно, не слышит меня Господь, не дает знамений. Не успокоит болящего сердца... А ниже Бога для меня сейчас вы, богатыри, а выше Бога, сами знаете, никого нет! К кому за помощью обращаться?.. К вам обращаюсь, витязи непобедимые. Поименно вас называю с величайшей сердечной любовию:

ты, Самсон-богатырь сын Колыбаев да с племянником,
и ты, богатырь Россиша Росшиби Колпак да с племянником.
и ты, Пересмяка-богатырь да с племянником,
и ты, богатырь Пересчет с племянником,
и ты, седой пресильный богатырь Илья Иванович;
также и ты, Святогор-богатырь,
и ты, верный друг Васильюшко Богуслаевич,
и вы двое, честные братья Петровичи-Сбродовичи,
и ты, Иванушка, сын Гоненович,
и ты, развеселый Алешенька Попович,
и ты, витязь озорной Ванька, сын воеводин,
и ты, Иванушка, крестьянский сын,
и ты, воин дородный Гаврилушко Долгополый,
и ты, мил-друг Чурила Пленкович...

Всех, кажется назвал, никого не забыл! А коли кого запамятовал, то не обессудьте, и к вам я обращаюсь, и к сердцу прижимаю отечески...
А не явились бы вы, достославные богатыри, ко мне, князю Владимиру в Киев на почестен пир? Попили бы вина хмельного, угостились бы пивом отменным; лебедушку белую порушили бы, вкусно покушали, а после того поразмялись бы, в чистое поле вышли да отогнали бы прочь то проклятое побоище Камское!
Выгляну в окошко – лето на дворе; а на душе – будто осень поздняя, неизбывная мучит тоска. Беда стоит, братья, у нас за воротами..."

Ярлыки печатью скрепили – приложил ручку князь. Задумался Владимир, такое слово молвил:
– Времени мало у нас – трое суточек. Кого с ярлыками послать? Добрыня Никитич – тяжел-богатырь. Не будем мы молотом орехи колоть, поищем молоточка за печкою... Вот, приходит на ум молоточек – Михайло Игнатьевич молодой. Есть у него, слышал, прыткий конек – ретивый конек Голубанушко. Быстро домчит, всех объедет за трое суточек. Михайлушку и пошлем!.. Клади-ка, Добрыня Никитич млад, наши ярлыки скорописчатые в малую сумочку. А сумочку клади в большую котомочку. И зови гонца!..
Часу не прошло, уж бежал по полю ретивый конек Голубанушко, а Михайлушко Игнатьевич, молоточек из-за печки, легко в седле покачивался. Дорогу наметил, конька направил. Сам вполглаза по сторонам поглядывал, а вполглаза подремывал да вполголоса песенку простую напевал:

Ты дуброва моя, дубровушка,
Ты зеленая моя, кудрявая!
Ты когда взошла, когда выросла?
Я весной взошла, летом выросла.
Ты когда цвела, когда цвет опал?
Я по зорям цвела, с полдня цвет опал.
Из тебя ли же, из дубровушки
Все пташечки вон вылетали....

Уж ночь опустилась. Далеко в поле десять углей светились, над ними клубился черный дым...
– Эх, где-то мельница горит! Или дуб сухой пастухи подожгли...

Одна пташечка осталась,
Горемычная-горька кукушечка.
Кукует она и день, и ночь,
Жалобу творит на ясного сокола:
"Еще Бог судья соколику ясному,
Разорил-то он мое тепло гнездышко,
Разогнал-то он моих малых детушек,
Малых детушек, кукушатушек".

Приезжал Михайлушко к знаменитому Самсону, сыну Колыбаеву, правил к терему его – большому, как село, – к окошечку коситчатому подъезжал. Одно то окошечко горело в ночи. Стучал в него Михайло копьем, позванивали стеклышки. Кричал зычным голосом богатырь:
– Эй, поднимайся, Самсон, сын Колыбаев! Не время спать! Князь Красно Солнышко ждет на пир тебя. Будет чествовать богатырей, угощать, а затем посылать на Камское побоище...
Выглянул в окошко Самсон. Михайлушко ему ярлыки показал и дальше поехал, очень торопился: многих ему предстояло объехать в эти три дня. И не ошибся князь, всех богатырей созвал посланник неутомимый, отдыха не давал быстроногому коню Голубанушке.
Съехались на пир славные воины. Коням во дворе было тесно, гостям – в палатах.
Каждого витязя князь встречал на красном крылечке:
– Проходите за столы, гости дорогие, пресильные русские богатыри! Гридницу мою не обходите: там стоят дубовые столы, на столах скатерти узорчатые камчатные, а на скатертях яства сахарные изобильные да все напиточки заморские. Проходите, гости, отпейте-откушайте, чтоб возвеселилась душа! А потом на Камское великое побоище извольте...
Ох, и пошел тут пир! Всем пирам пир! Будто пир последний... Сколько выпито было, сколько съедено, здесь словами не передать. И говорено было немало! Всех богатырей достохрабрых, что были на святой Руси, упомнили, о каждом былину поведали. Ни одного не пропустили подвига. Только будто избегали говорить витязи о Камском побоище.
А Владимир все рядом похаживал, о побоище напомнить не решался.
День пировали, другой пировали и третий. Веселые были богатыри и никуда они не торопились.
На четвертый день не выдержал князь:
– Славные вы мои! Богатыри любимые, пресильные воины! Что-то долго вы тут сидите, прохлаждаетесь, много говорите, много вспоминаете!.. Будто над собой не чуете невзгоды!.. Между тем не вода вешняя по нашим землям разливается, к стольному Киеву приближается, – а подступает поганая сила татарская. Гляньте в окошко: все выше дымы поднимаются, все ярче разгораются огни. Угли какие-то, седым пеплом подернутые, вот-вот в гридницу закатятся – ветром занесет. Мельница, что ли, где-то горит ..
Но будто не слышали князя хмельные богатыри. Шуточки шутили, смеялись, дружно со стуком сдвигали кубки; плескалась пенное питье. Песни пели богатыри, подрагивали белокаменные стены гридницы.
На пятый день опять к ним подходит князь:
– Вы мои богатыри любимые, рыцари пресильные! Послушайте!.. Хватит уж вам сидеть, прохлаждаться, достаточно кубками стучать! Не перепить вам всего сладкого вина, всех песен русских не перепеть!.. Поднимайтесь-ка вы из-за столов, на добрых коней садитесь да езжайте на злое Камское побоище. Выгляньте в окно, воины-воеводы: совсем уж близко сила татарская! Уж, вижу, дерево какое-то возле Киева горит... Кабы не опоздать!
Тут поднимался из-за стола Илья Муромец и говорил князю /не то чтобы с небрежением, но и не очень почтительно/:
– А ты бы, дражайший Владимир-князь, шел бы в покои княгини Апраксии да там и распоряжался. До нас тебе дела все равно нет. Дай посидеть спокойно на пиру перед битвой. Может, для кого-то последняя она!..
Нахмурился, ушел князь. А славные богатыри два дня еще пили и ели, два дня прохлаждались. Не смел их более тревожить Владимир.
Но время пришло.
Старший из богатырей Самсон, сын Колыбаев, через плечо в окошко глянул, поднялся из-за дубовых столов. Господу низко поклонился, по писанному перекрестился, Владимира с Апраксией позвал. Сказал дружине богатырской:
– Полно нам прохлаждаться, добрые побратимы! Полно сидеть, веселиться! Подоспело времечко: вот-вот сорвется плод – пора подставлять кошелку... Кони заждались, пылью покрылись седла. Поедем, братья, на Камское побоище, поотведаем его силы!..
Говорил тогда Илья Муромец:
– Прежде чем ехать, давайте жребий метать: кому ехать рукой правой, а кому посередке быть, – взял тут Илья Иванович одного богатыря за плечо. – Поезжай-ка, Пересчет со своим племянником, в чистое поле. Подберись незаметно к тому Камскому побоищу и сосчитай, сколько собралось силы татарской.
Сели на коней Пересчет с племянником, ускакали в поле. Долго не было их. Пересчет-богатырь с одного края считал силушку неверную, племянник его – с другого. Пока до середки дошли, по три раза со счету сбились. А Пересчет, надо заметить, лучше всех умел считать; племянник же от него не на много отставал. Считали они считали, цифры великие складывали – чертили в поле на песке. Сумма, что у них получилась, в голове не укладывалась...
– Скажем, очень много татар!..
Поскакали обратно Пересчет-богатырь с племянником. С нетерпением ждали их в княжеских палатах. Притихла дружина, как разведчики вошли.
Сказал Пересчет:
– Войск татарских число, цифру великую я с трудом понимаю, а вы, побратимы, и вовсе не поймете!.. Просто скажу: очень много татар.
Добавил племянник:
– Словно грязи весной! Подумайте, возможно ль ее сосчитать?..
Кивнул Илья Муромец, старый казак:
– Это понятно! – к старшему из богатырей повернулся. Ты, почтенный Самсон, сын Колыбаев, со своим племянником поезжай рукой правой да в лесочке затаись. Я же с побратимами в самую середку поеду, посильнее ударю. Как увидишь, что опрокинули мы Камское побоище, так из лесу выходи и бей ему в спину.
Тут же сели на коней все богатыри и выехали из Киева.
Самсон с племянником направо подался, остальные прямо держали путь.
Три горки переехали русские богатыри и увидели злое Камское побоище. Много в своей жизни страхов они видели, много чудищ разных истребили, много сокрушили неверных орд. Но такое зрелище им представилось впервые...
Все Дикое Поле – поле бескрайнее – было войсками покрыто. Везде, куда хватало глаз, стояли ряды грозных воинов-исполинов. Шлемы у них медные блестели; плечи и грудь могучи были – из камня вытесаны; ноги железные прочно стояли на земле. А над войском этим несметным будто возвышалась горящая мельница; крылья ее огненные быстро крутились, громом грохотали чудовищные жернова. А из-под жерновов не мука сыпалась – выходили новые каменные воины.
Страх глядеть на все это было, не то что биться!
Но мечом махнул грозный Илья Муромец, первому недругу медный лоб пробил. И ринулись в бой богатыри. Грудь в грудь столкнулись с каменными воинами. Будто со скалами бились, будто на валуны с мечами да палицами бросались. Грохот над полем поднялся, искры посыпались. Быстрее заработала огненная мельница. Глаза чародея, пылающие угли, злее разгорались. Гудел в чудовищном горниле огонь – уже не мельница, а кузница-гора над полем возвышалась. И раскаленные медные головы из-под той горы выкатывались, на камень-гранит насаживались...
Отчаянно бились святорусские богатыри. Каменных воинов неверных рядами валили: одного собьют с ног, за ним и остальные падают. Но много, ох, много было недругов! Сколько – один лишь Пересчет знал!
Палицами ударяли, сшибали, сминали медные головы; камни раскалывали. Шли напролом отважные витязи, к кузнице-горе подбирались. Наносили удары сплеча, направо и налево разили, сокрушали невиданного недруга. Шипела, плевалась пламенем колдовская кузница. И чем ближе подходили богатыри, тем бледнее, призрачнее кузница становилась. Десять угольев-глаз злобно сверкали в дыму. Ударяли молнии в русские щиты, богатырей ранили. Но держались витязи крепко в седлах, в самую гущу каменного воинства гнали коней. Славные рыцари, рядок за рядком опрокидывали, в мелкий щебень разбивали камни. Стонало, плакало, медными зубами скрежетало неверное воинство, но ничего поделать не могло – падало, падало...
Три дня и три ночи так бились могучие русские богатыри и сломили наконец недруга. Кучи камня и меди позади себя оставляя, погнали Камское побоище прочь. Тут и ударил побоищу в спину Самсон-богатырь, но увидел, что нет у побоища спины. На такую же каменную крепкую грудь наткнулся Самсон, те же яростные медные лица увидел, что видели остальные побратимы. И понял Самсон, что страшный перед ним враг, ибо был этот враг медноголовый двулик и еще был он о четырех руках. Бились мужественно Самсон и племянник, ни одного не выпустили с поля вражеского воина. Копье у Самсона сломалось, взял он палицу. Палица дубовая раскрошилась, меч взял доблестный воин. Меч стальной не выдержал жестокой битвы. Посожалел герой, что под рукой не оказалось, как у библейского Самсона, ослиной челюсти. Нечем было драться богатырю. Так он кулаками дрался. Крепкие стальные перчатки кольчужные руки ему защищали. Увидел Самсон подкову на земле. Схватил подкову и ею отчаянно бился.
И одолели русские богатыри Камское побоище – невиданного врага. Не махала больше крыльями колдовская мельница, не гудело горнило кузницы-горы. Только где-то далеко вроде дерево старое горело да уж очень крупные высыпали на небе звезды – что угли пылающие.
Из конца в конец проехали поле битвы богатыри, все повергнуты были каменные воины, все лежали медноголовые. Чудные! Удивлялись, на них глядя, славные побратимы, головы недругов поворачивали: вперед – грозное лицо, назад – грозное же; глаза медные начищенные, хоть и мертвые, как огнем горят, – только что не прожигают! Ногами ворочали богатыри каменные обломки: полая внутри была каменная грудь, но нигде не нашли сердца...
Насмотревшись на поверженное Камское побоище, раскинули побратимы шатры. Только сейчас усталость почувствовали. Руки не поднимались, ноги не шли. Понятное дело: три дня и три ночи без отдыха бились. Не могли уж со сном бороться; сами по себе глаза закрывались. Входили богатыри в шатры, вповалку валились – где падали, там и спали. Метались во сне, невнятно бранились – должно быть, им снились героические сны.
Только трое не спали, у высокого сидели костра: Алеша Попович, Ванька, сын воеводин, и Гаврилушко Долгополый. Разговаривали, на поле битвы глядя, созерцая отблески костра на медных шлемах, поглядывая на угли-звезды.
Сказал Алеша Попович млад:
– Да, сильны святорусские богатыри! Сдается мне, кабы мельница та чародейская опять завертелась, мы бы новую выдержали битву!
Кивнул Ванька, воеводин сын:
– И мне думается, кабы кузница та колдовская снова заработала, мы бы новую выдержали битву. Ибо непобедимы святорусские богатыри!..
Гаврилушко Долгополый побратимов поддержал:
– Кабы поднялись сейчас все эти каменные чудо-воины, мы б их снова запросто одолели. Не обуял бы нас страх, и вернулась бы в мышцы силушка. Ибо до сих пор непобедимы были святорусские богатыри...
Едва все это произнесли Алеша, Иван и Гаврилушко, как полыхнули огнем небеса и просыпались на землю уголья. Посреди поля вдруг завертелись крылья мельницы; кузница-гора выросла из-под земли, грозно загудел огонь в горниле; и каменные медноголовые исполины поднялись, как один. Огляделись великаны неверные, глазами сверкнули красно и стеной несокрушимой двинулись на шатры.
Испугались этого явного колдовства Алеша Попович, Ванька, сын воеводин, и Гаврилушко Долгополый, со всех ног кинулись к шатрам – остальных будить богатырей. Насилу растолкали побратимов – так крепко те спали. И вовремя! Уж близко подкатила стена Камского побоища.
Похватали богатыри мечи и палицы, свирепыми львами кинулись на врага. Но бессильны оказались против чародейства богатыри святорусские. Широко размахивались, а ударить не успевали, – вмиг окаменевали у стены медно-каменной. Первым Самсон окаменел, сын Колыбаев, подковой ударить хотел в ближайшего исполина, да так и замер глыбой обсидиановой мутно-черной – руку с подковой на отлете держал. За ним Святогор-богатырь шел. Рядом и остановился навеки горой железнорудной. Илья Муромец славный, старый мудрый казак, исполинами, словно битой птицей, обвешанный, стал среди поля утесом гранитным. Добрыня Никитич чуть поодаль застыл беломраморным изваянием – строгое красивое лицо, могучий торс, развернутые плечи – за горло схватил меднолобого истукана, сжимал его горячими живыми руками, а выпадал уж придушенный истукан из холодных бледных мраморных рук. Алеша Попович возле верного побратима своего обратился в печальный степной камушек – зеленый замшелый. Россиша-богатырь стал белым соляным столбом. Пересмяка с племянником – столбами хрустальными. Пересчет-богатырь замер статуей малахитовой – никогда не сосчитать, сколько в статуе этой светлых прожилок. А Чурила Пленкович стал плитой яшмовой, а Василий Богуслаевич – глыбиной кремневой. И все остальные богатыри на поле этом проклятом окаменели...
Честь им и слава и народная память вечная!